Страница 51 из 52
Поля внесла в фартуке зеленые огурцы, в другой руке держала блюдо золотистого меда — подарок Кузьмы Кузьмича.
— Это Директор научил: огурцы с медом есть. Как настоящий арбуз получается. Пробуйте, пробуйте, девчата!
Зина разрезала пополам самый большой огурец, намазала одну половинку медом, с хрустом откусила.
— Эх, правда, как камышинский арбуз! — похвалила она и, намазав вторую половину, заставила попробовать и Таню.
— О, да у вас тут целый девичник! — приветствовала присутствующих Радичева; загорелая, коротко стриженная, в легкой светлой кофточке, она больше походила сейчас на молоденькую учительницу, чем на председателя солидного колхоза. — С приездом, Танюш!
— Спасибо, Вера Петровна!
Таня вскочила с дивана, обняла Радичеву и невольно всхлипнула.
— Ты это что, Танюша? — Радичева приподняла ее голову, пытливо заглянула в мокрые глаза девушки. — Что-то непохоже на тебя. Никогда тебя такой не знала.
— Все. Вера Петровна, все! — заставила себя засмеяться Таня, крепко ладонью вытерев глаза и без нужды поправляя густые, цвета спелой ржи волосы; всегда у нее становилось на душе спокойнее, когда рядом оказывалась Радичева. — Поль, давай ставить самовар, гостей угощать!
— Какой чай в такую жару? Сейчас бы холодненького кваску! — взмолилась Зина.
— Есть, есть, и квасок у меня есть! — послышался голос довольной Таниной матери.
Когда все уже сидели за столом, зашел Коля Петляйкин. Смущенный тем, что застал здесь столько людей, он отнекивался от дружных требований сесть со всеми и, вертя в руках какую-то книжку, пытался улизнуть. Схватив его за руку, Зина усадила его за стол.
— На всех нас хоть одного мужичка прислал нам вере паз — верхний бог наш! — балагурила Зина. — Винца уж не догадался принести? Ах ты, тоже мне — парень. В самый бы раз сейчас по рюмочке! Огурчики, видишь, сами в рот просятся.
— Виноват, Зинок, виноват, и вправду не догадался. Да я мимоходом и зашел-то, на минутку, — оправдывался Петляйкин, чувствуя, как полыхает у него лицо. — Я книгу твою принес, забыла ты у меня в кабине…
Про забытую книгу он придумал только сейчас, сказанул и сам же ахнул: а вдруг Таня ответит, что не оставляла? Тогда вовсе пропадай! Не смея поднять глаз, он протянул ей книгу, которую на днях купил в Атямаре и сам еще не дочитал.
Нет, Таня не подвела парня, выручила. Она приняла от него книгу и тотчас показала Радичевой:
— Спасибо, Коля, я уж думала, что потеряла ее. Вы читали, Вера Петровна?
— Нет, не попадалась. Сейчас ведь как? Хорошая книга — словно в войну хлеб по карточкам! — Радичева поднялась. — Все, Танюш, побегу! Убедилась, что ты в порядке, что ты с друзьями. Уборка, Танюш, скоро!
— Мой комбайн готов — жду не дождусь!
— За тебя я не беспокоюсь, — сказала Радичева, вложив, как показалось Тане, в свои слова и другой, скрытый смысл…
Таня заметила, оценила тактичность своих товарищей, за весь вечер никто из них даже случайно не упомянул ни про больницу, ни про то, по какой причине она там оказалась.
Заторопилась на ферму Зина, поднялся и Петляйкин, хотя Поля и шепнула ему:
— Посидел бы немного. И Танюше с тобой не скучно будет.
— Спасибо, Поля, Тане надо отдохнуть. Да и мне еще гараж проведать надо.
Не стала задерживать Колю и Таня, она действительно чувствовала себя усталой. На крыльце, провожая его, попеняла:
— Ты, Коля, скоро совсем научишься врать. Да и меня еще втянул.
— Прости, Танюша, все из-за этой дурацкой робости!
— Ну, тогда прощаю. Ты заходи и не выдумывай никаких предлогов.
— Больше не буду! — легко и совсем по-мальчишески пообещал Петляйкин.
Таня смотрела ему вслед до тех пор, пока он не скрылся за темно-зелеными кустами палисадников. Потом, глубоко вздохнув, вернулась домой.
Поля и мать убирали со стола, Таня хотела было помочь им, но они не разрешили, велели лечь.
Она уже не слышала, как Поля вошла в спальню и, не раздеваясь, долго сидела на своей кровати. Неспокойно было на душе у Поли: по селу о сестре ползали грязные слухи, и как поведет себя гордая неуступчивая Таня, когда они дойдут и до нее? На каждый роток, говорят, не накинешь платок…
— Ты, Поля? — сонно окликнула Таня.
— Я, Танюша. — Поля проворно пересела к Тане, погладила ее по плечу. — Как себя чувствуешь?
— Хорошо. Только голова вроде чуть кружится.
— Устала. Давно уж нужно было лечь — из больницы приехала, не с курорта. Да приходили еще.
— Спасибо, что приходили… Вот если бы никто не пришел, тогда… — Таня умолкла, сонно причмокнув.
— Спи, сестренка, я рядышком. Спи, — совсем как когда-то маленькую успокаивала-баюкала младшую сестру старшая, сжимая мокрые ресницы.
8
Среди тех, что на все лады трезвонили по селу о Татьяне Ландышевой, самым большим колоколом была мать Федора Килейкина — Дарья Семеновна. О Тане она городила всякие небылицы, вымещая злую, жгучую обиду за Федора. В том, что он пил, попал в милицию и за пьяный дебош в вытрезвителе был осужден, как и Черников, на пятнадцать суток, она винила только Таню. «Это она, она, ведьмовка, сгубила нашего сына!» — кричала Дарья Семеновна, когда поздним вечером приехал Иван Федорович и сказал ей о звонке из милиции. Теперь Дарья Семеновна ждала удобного случая, чтобы при людях выплеснуть ей в лицо всю свою ненависть. И дождалась.
Таня зашла в магазин купить мыла, тихонько встала в очередь. Поначалу Дарья Семеновна ее не заметила, а увидев, вспыхнула, швырнула что-то на весы.
— Давно тебя ждала, слава семи сел? — крикливо начала она. — Скажи-ка, куда ты засадила нашего Федю?
В магазине были люди, уйти, не ответив, Таня не могла. Как можно сдержанней сказала:
— Он ваш сын, вам и знать, куда он подевал самого себя. Я его не видела.
Таня ответила правдиво, она действительно не знала и не хотела знать, где Федор. Дарье Семеновне, дождавшейся своего часа, любой ответ был сейчас как масло в огонь.
— Где тебе его видеть! Сперва по лесам, оголив ноги, бегала, а потом в больнице валялась. Только не знаю, от чего там тебя лечили!..
Словно острым колом ударили Таню в грудь, она покачнулась, прислонилась к прилавку. Мучительно пересиливая себя, чтобы не сорваться на крик, не опуститься, не стать такой же визгливой и противной, как эта всклокоченная женщина, она тщательно, прыгающими губами выговаривала:
— Пожилая вы уже, а ведете себя постыдно.
— Ах ты! — взвилась Дарья Семеновна. — Кого учишь?
— Вас! — уточнила Таня и, стараясь не побежать, вышла.
В магазине зашумели так, что нельзя было понять, кто о чем говорит, кто кого обвиняет-защищает. К прилавку с четырьмя пустыми бутылками в руках добрался Симкин Тюка, прикрикнув:
— Ты, гражданка Килейкина, не нарушай! Не на базаре дрожжами торгуешь! Возьми вот мои пустушки и закрывай свою тямку-лямку!
— Еще ты, пропащий, учить будешь! Убери отселя свои вонючие склянки, пока милицию не позвала! — мгновенно набросилась на него разъяренная Дарья Семеновна.
— Это я пропащий? — негромко, но так, что в магазине вдруг стало тихо, спросил Тюмка. — Мало того что оскорбила нашу лучшую комбайнерку, девушку чище росы! Теперь меня грязью полила! Значит — пропащий? На гляди, на! — Тюмка рванул с воротника рубашку, с треском располосовав ее, хлопнул ладонью по красной отметине на груди, голос его взвился: — Эту вот зарубку видишь? Это Гитлер в мое сердце послал свою пулю! А я не пропал!..
Стоящий в сторонке Кузьма Кузьмич Демьянов пробился к Симкину, взял, успокаивая, за локоть.
— Тихо, браток, тихо! Не один ты воевал. Тихо, граждане, и вы перестаньте шуметь! — Директор, призывая к порядку, помахал над головою рукой, повернулся к Килейкиной. — А тебя, Дарья Семеновна, спрошу: кто тебе позволил оскорблять людей? Сперва одну облила грязью, потом на другого кинулась. Что это здесь творится? Наш магазин, это что — твоя лавочка? Забыла, где находишься? Тихо, граждане, тихо! Мы вот сейчас составим акт, пошлем куда следует, и от нее тут и духу не останется!