Пари

— Ты чего зубы скалишь, Бугайка? — строго спросил Быстренин.

— Известно… веселый охотник, ваше благородие, и пьяница… и спешка есть… Так уж дозвольте получить три карбованца… а могарыч сам справлю…

— Пропьешь?..

— Безотлагательно, Николай Иванович…

Бугайка получил три рубля. Муратов прибавил от себя полтинник, а Быстренин дал тоже полтину и велел вестовому дать охотнику стакан водки.

Бугайка довольно сдержанно поблагодарил за могарыч и торопливо вышел.

Щенок до совместной съемки с якоря “Ласточки” и “Ястребка” находился в общем владении.

На лето щенка решили отдать одному знакомому доктору при госпитале, охотнику и умеющему воспитывать щенков очень хорошо и не без той обязательной строгости, с какой воспитывали матросов.

А пока Муратов приказал вестовому немедленно купить молока и напоить щенка.

— И эти дни хорошенько смотри за ним! И не смей ударить! — прибавил Быстренин.

— Есть, ваше благородие… Как прикажете их звать? — деликатно спросил молодой матрос, указывая пальцем на щенка.

— Скажу потом. А теперь живо молока!

И, когда вестовой исчез, Быстренин сказал Муратову:

— Надо бы сейчас назвать щенка…

— Что ж, назовем.

— Хочешь, Алексей Алексеевич, назвать “Фингалом”? ведь звучно!

— Ничего… Но, признаюсь, не очень нравится…

— Выбирай, какое тебе более нравится… Спорить не стану, Алеша!

— “Шарманом”, например… Он ведь действительно charmant[3] .

— Кличка подходит к щенку… Но ведь “Шарманов” в Севастополе три. У доктора — “Шарман”, у Балясного — “Шарман”, у Захара Петровича — “Шарман”… Случится охотиться с кем-нибудь — неудобно… Впрочем, если ты настаиваешь, Алексей Алексеевич, назовем “Шарманом”, — с усиленно ласковой уступчивостью говорил Быстренин.

— Ты прав, Николай Иванович! К черту “Шармана”! Придумай другую кличку. Ты придумаешь.

После нескольких прозвищ, которые не нравились обоим лейтенантам, остановились на кличке “Друг”, внезапно пришедшей в голову Муратова.

Друзья остались довольны и разошлись по своим комнатам отдохнуть час, чтобы после снова идти на вооружение до вечера.

Муратов долго не мог уснуть.

Первый раз за время долгой дружбы в сердце Алексея Алексеевича внезапно явилось тяжелое чувство разочарования в друге.

Раздумывая о нем, он впервые отнесся к нему критически. И Муратов старался оправдать Быстренина и обвинял себя за подлые подозрения в черством эгоизме… И кого же? Единственного друга, которого так давно любит.

“Это невозможно. Это подло!” — повторял Муратов, отгоняя подозрения.

И все-таки не мог избавиться от назойливой, удручающей мысли, что Быстренин мог бы уступить щенка.

3

Прелестный, милый (франц.).