Ночь пяти стихий

Молниеносный выпад — и второй противник, схватившись за рассеченную руку, отскочил в сторону.

— Уф, шайтан! — татарин улыбался широкой беззубой улыбкой, какой улыбался всегда, когда шла гульба или лихая ратная потеха.

Смеясь, он парировал еще один удар. Смеясь, отбил другой и хотел было уже поразить третьего противника, но тот оказался проворнее. Сабля ударила плашмя по плечу татарина с такой силой, что он упал на колено. Стрелец подскочил к нему и срывающимся от возбуждения голосом заорал:

— Бросай саблю, сдавайся!

— Ха, чертов сын! — захохотал татарин и рубанул стрельца по ногам.

Сабля вошла татарину в шею, и он привалился спиной к колесу телеги — так и застыла на его лице бесшабашная улыбка. Наверное, он был доволен своим последним боем, в котором вел себя бесстрашно и достойно.

Но Гришка не видел всего этого. Благодаря осторожности Силы он задержался на исходной позиции и это спасло его. Сам же Сила, взмахнув дубиной, бросился на выручку друзьям. Четверо стрельцов загородили ему дорогу. И тогда огромная дубина описала круг — и один из нападавших упал, постанывая от боли и держась за сломанное плечо.

— Бежим, Гришка! — крикнул Беспалый. — Нам не выдюжить!

Еще одним мощным взмахом Сила отогнал вояк и кинулся в лес. За ним устремился Гришка.

У Гришки болела пораненная в прошлом нога. Беспалый тоже сильно хромал и быстро бежать не мог. Преследователи же были полны сил и желания настичь жертв; Загнать, как гонят дичь псы. И все же разбойникам удалось на первых порах оторваться от преследователей.

— Ох! — вскрикнул Сила и упал, держась за ногу. Тяжело дыша он приподнялся, ухватившись руками за скользкий ствол березы. — Беги, а я их задержу. Побьюсь.

— Нет, — Гришка сжал своими маломощными руками эфес сабли. Сейчас он ясно понимал, что есть нечто более важное, чем собственная жизнь. И что иногда надо уметь пересилить страх и шагнуть навстречу собственной смерти.

— Толку от тебя… Мешать только будешь.

— Я остаюсь!

— Уйди, дурачина!

— Не уйду.

Он встал плечом к плечу с Беспалым, сжав вспотевшими пальцами рукоять сабли.

Преследователей долго ждать не пришлось. Вскоре они появились — трое красных, запыхавшихся стрельцов. Одного из них, огромного десятника, Гришка видел раньше. Тот гнался за ним, когда была история с Варварой.

— О, птички угодили в силки, — ухмыльнулся десятник Макарий. — Бросьте оружие. Быстрее!

— Попробуй взять! — угрюмо мотнул головой Сила.

— Не дури, детина. Сдавайтесь, к старосте вас доставим, — спокойно произнес Макарий.

— Живыми останетесь, — без злобы добавил высокий, жилистый вояка. — Глядишь, скидка выйдет. Сибирь-матушка — там тоже православный люд живет. И нечего нам без толку драться. Все равно никуда не денетесь.

— Токма зазря кровь пущать, — тоже примирительно сказал третий, низенький, круглолицый служивый.

После схватки и погони разговор получался необычно спокойным и миролюбивым.

— Нет уж милости от вашего воеводы не дождаться, — угрюмо сказал Сила.

Круглолицый сделал шаг вперед, но отшатнулся, когда перед его носом просвистела тяжелая дубина.

— Не подходи! — прикрикнул Сила.

— Не балуй, мы же без злобы. Пошли по-хорошему, — посоветовал Макарий, лениво опираясь на алебарду.

— Братцы, вы же люди подневольные, — сказал Сила. — На что мы вам сдались? Зачем нам биться? Неизвестно же еще, чем все закончится. Вас всего трое против нас двоих.

— Против одного. Мальчишка не в счет, — отмахнулся Макарий. — Слишком тощ да малохолен.

— Думаешь, меня одного легко одолеть? — Беспалый выразительно взвесил свою дубину в руке.

— Одолеем, — в голосе десятника, с уважением разглядывавшего дубину, уверенности большой не было. — А нет, так наших позовем. Гурьбой навалимся.

— Не получится, — возразил Беспалый. — Мы далеко в чащу ушли, не докричишься. А ежели одного за подмогой пошлете — точно не выдюжите.

— Верно, — вздохнул высокий стрелец.

— Что верно? — повернулся к нему раздраженный десятник.

— Такого детину втроем не одолеем, а до своих не докричимся — все верно он говорит.

— Братцы, мы же люди не вредные, — мягко сказал Сила, стараясь, чтобы слова его прозвучали искренне. В такие минуты у него появлялась способность убеждать людей. — В зверствах никаких не замешаны. В разбой от жизни дурной, от несправедливости да с голодухи подались. К тому же вы всю нашу шайку изничтожили. Делать нам в ваших краях больше нечего. Уберемся восвояси — никогда о нас не услышите.

— Резонно говорит, — сказал высокий.

— Чего резонно? Тебе лишь бы уши развесить! — возмутился десятник. — А у нас воеводин строжайший наказ — чтоб ни один не ушел.

— Ну что ж, биться так биться, — Сила опять поднял дубину. — Только не думаю, что на том свете этот благой порыв вам зачтется.

— Горазд ты языком молоть да головы морочить, — с каким-то даже уважением произнес десятник.

— Лучше языком молоть, чем до смертоубийства биться. Зачем добрым людям друг друга убивать?

— Но ежели мы тебя отпустим — воевода шкуру сдерет, — сейчас на лице десятника читалось явное сомнение.

— А откуда ему узнать-то, что вы нас отпустили? Не догнали — слишком мы резвыми оказались. Да и, может, вообще нас не было. Кто знает, сколько разбойников пришло?

— Христос говорил, что жалеть людей надо, — сказал худой. — На кресте Варраве обещал царство Божие, а тот уже какой разбойник был. Я так думаю, ежели пообещают они в наших краях больше не появляться, пущай идут.

— Обещаем, никого не тронем, — кивнул Сила. — Мы же правда не злодеи.

— Пущай идут, — вздохнув, согласился десятник. — Действительно, может, и не было их вовсе.

— Ну мы, значит, пошли, — сказал Сила, отступая лицом к стрельцам из опасения, как бы они не бросились, если он обернется к ним спиной. Но стрельцы честно решили отпустить разбойников» на все четыре стороны;

Отойдя на достаточное расстояние. Беспалый огляделся, внимательно прислушался и удовлетворенно заметил:

— Соблюдают договор — не идут следом, — он перекрестился, снял крест с груди, поцеловал его. — Спасибо, Господи, спас недостойных рабов твоих.

Гришка уселся на землю, уронил голову на руки и всхлипнул. На него навалился только что пережитый кошмар. Ничего страшнее он еще не видывал. Он плакал по своей несчастной судьбе, плакал по всем тем, кого убивали на его глазах за всю его жизнь, плакал по погибшим в бойне у развилки дорог. И хоть прибрал Господь сегодня в основном людей недобрых, у которых руки по локоть в крови, но ведь не у всех из них души были полностью потеряны. Плакал он по здоровяку Мефодию по кличке Пузо, по жизнерадостному татарину Хану — они ведь помогли вырвать его из цепких рук Евлампия, и им он был обязан своей жизнью. Да кто знает, если бы сложилась их судьба по-иному, какие бы добрые качества расцвели, но не смогли расцвести из-за холода и жестокости этого мира.

— Ну ладно, успокойся, не лей слезы, — Сила ласково положил свою здоровенную руку на плечо Гришке. — Пора идти.

Гришка протер кулаками покрасневшие глаза и нехотя поднялся. Горе, слезы — они затягивают. Казалось, мог бы он так просидеть до смерти. Было в его боли какое-то неестественное стыдное упоение ею. Он встрепенулся, отряхнул штаны и поплелся вслед за Беспалым.

— Откуда могли стрельцы взяться? — нарушил Гришка затянувшееся молчание.

— Может, атамана нашего губной староста обхитрил и фальшивую наводку преподнес… А может…

— Что?

— Ничего. Увидим.

Уже стемнело, когда путники выбрались к знакомым и казавшимся теперь родными болотам. Над логовом вился дымок.

— Кажется, тут все спокойно, — сказал Сила.

Но ничего хорошего не было. В становище дым шел не от костра, на котором обычно Матрена готовила кашу или мясо, не из землянки, из которой Косорукий Герасим, вечно зябнущий, пытался выгнать сырость и холод, не от костерка, вокруг которого сидела братва, точа лясы. Дымилось пепелище, в которое превратилось логово. Все было разбросано, разбито, сожжено, все мало-мальски ценное унесено. Уткнувшись лицом в тлеющие угли, лежал труп разбойника. Чуть поодаль валялись еще два изрубленных тела. Матрена тоже была убита, ее труп бросили в воду, она так и не выпустила из рук топорик для рубки мяса, которым, видимо, пыталась отбиваться от нападавших. Ни одного живого человека здесь не было. Еще трое разбойников, оставшихся в логове, и Варвара исчезли.