Ночь пяти стихий

В углу кабака давно уже пьянствовала веселая ватага. Морды там были — не приведи Господи. От ватаги отделился толстый, одноухий мужик. Зубов передних у него не было, а поэтому, когда он громко объяснял что-то своим приятелям, то брызгал на них слюной, а те, видимо, боясь его, ничего не говорили против и лишь незаметно утирались. Одноухий был пьян и противен.

— Налей-ка, хозяюшка колченогий, — наклонился он над Иосифом, брызгая слюной. Кабатчик отшатнулся к стене. — Хочу еще доброго вина.

— Будут деньги — будет тебе доброе вино.

— Я ж тебе уже все деньги отдал. Говорю — налей.

— Брось, Ивашка, — махнул рукой один из его приятелей. — Иди сюда, мы тебе нальем.

— Не-а, я хочу… Я хочу, чтобы он мне налил! — одноухий ткнул пальцем в атамана.

— Что?! — приподнял брови атаман.

— Налей, купчина. Должен же ты с простым людом делиться.

— А чего, и то правда, — крикнули из ватаги. — Наливай, купчина, не все тебе с нас три шкуры драть.

Идея выпить за чужой счет, похоже, пришлась по душе товарищам одноухого. Роман опытным взором сразу определил, что представляют из себя эти люди.

Сброд, бродяги, шатающиеся по городам и деревням, пошаливающие втихую на дорогах, озабоченные одним — раздобыть чарку или деньги на пропой. В стае, особенно пьяные, они смертельно опасны, жестоки, и ждать от них можно всего. Раньше никого из них атаман не встречал, но оно не удивительно — вон сколько мелких разбойников развелось, всех не узнаешь. Да к тому же и не обязательно Роману знать всякую мелочь, которую и к делу серьезному не приспособишь.

Иосиф сделал движение, пытаясь улизнуть, но атаман грубо хлопнул его по спине.

— Сиди, оглоед.

— Да я… Я за подмогой, — шепнул хозяин кабака. — Моим хлопцам тут не управиться. Сейчас стрельцов городовых приведу.

— Сиди, я сказал!

Он посмотрел прямо в пьяные глаза одноухого и, холодно улыбнувшись, громко произнес:

— Свинье по воле Господней надлежит из лужи пить, а не из кружки.

— А? — опешил одноухий, с трудом пытаясь сообразить, что же ему только что сказали. Наконец поняв его, округлил глаза и рванулся к атаману с криком: — Зашибу-у-у!

Крепкий кулак атамана с размаху врезался в широкую грудь, и одноухий, крякнув, отлетел на несколько шагов и упал на пол вместе с опрокинутым столом.

Вся ватага из пяти человек повскакала с мест. Тут же в их руках оказались кистени и ножи. Атаман встал спиной к бревенчатой стене, предварительно вытащив из-под стола топор, забытый кем-то из забулдыг. Топор молнией описал смертельную дугу.

— Ох, разнесут кабак, — прошептал Иосиф, съежившийся в углу и думающий, как бы улизнуть побыстрее и не попасть ни под атаманов топор, ни под разбойничий кистень.

К Роману подскочил молодой парнишка с заячьей губой и шрамом на лбу, но тут же отступил, держась за отрубленный атамановым топором палец. Остальные, ощерившись, стояли, как стая волков против рогатого лося, не решаясь прыгнуть первыми, чтобы тут же не пасть с раскроенной головой. Тут послышался дикий рев, от которого кровь стыла в жилах:

— Зашибу-у-у!

Одноухий, отдышавшийся после мощного удара, схватил обеими руками двухметровую скамью и, с трудом взмахнув ею, кинулся на атамана. Казалось, ничто не может его остановить, как ничто не остановит табун лошадей, несущийся по степи. Роман же был прижат к стене и даже не имел возможности отпрянуть в сторону, увернуться.

— Ну все, — зажмурил глаза Иосиф.

Он был уверен, что атамана теперь ничего не спасет. Но одноухий, не добежав трех шагов, тяжело рухнул на пол.

— У, гадюка! — прохрипел Убивец-Евлампий, сжимая топор. — Как почувствуете себя, когда обухом да по хребтине?

Это только что имел возможность испытать на своей шкуре одноухий, который теперь лежал на земле, постанывая.

— Ну что, крысиное племя? По норам! — усмехнулся атаман.

Ватага нехотя отступила. Никто из них не ожидал, что у их жертвы окажется подмога.

— Пошли отседова! — прикрикнул Роман.

Лиходеи, переругиваясь, но не слишком громко, чтобы не провоцировать дальнейшего разбирательства, отправились восвояси. Желание разобраться с незнакомцем у них отпало. Очень уж он решителен и силен, а про его приятеля и говорить нечего — вообще зверь. Так что шайка ушла, и в головах лихих парней была одна мысль — на ком бы без особого труда можно отыграться за обиду.

Хромой Иосиф обшарил у распростертого на полу одноухого карманы. Оказалось, что пропил он далеко не все и у него завалялось несколько монет, которые кабатчик, осклабившись, переправил к себе в карман. После этого слуги выкинули обобранного и избитого мужика за порог.

— Порешить бы их, атаман, — горячо произнес Убивец, сопровождавший сегодня атамана. — Найти бы их и разделаться. Скажи только — мы разом.

— Не дури.

— Надобно проучить, чтоб знали, на кого руку поднимать.

— Спешить надо. Не приведи Господь стрельцы на шум сбегутся… А с тех мерзавцев… Ну что с убогих возьмешь?

Завсегдатаи кабака давно привыкли к подобным картинам и знали, что в подобных случаях лучше всего не высовываться. Поэтому они тихо ждали, пока свара не уляжется, чтобы потом продолжить веселую гульбу, быстро забыв о том, что только что произошло. У выхода атаман кинул пристальный взор на притихший кабак. И в этот миг в нем поселилась смутная обеспокоенность, ощущение притаившейся опасности, источника которой он никак не мог понять. Он что-то должен был вспомнить, что-то очень важное, но нужные воспоминания ускользали, как вода сквозь раздвинутые пальцы…

Знатный дворянин Матвей Семенович, снискавший за добрую службу благодарность государеву и получивший в окрестностях хорошую вотчину, сидел тихо и спокойно в углу кабака и с интересом наблюдал за происходящим. Он привык к боям и дракам, и его занимало, чем же закончится потасовка. Он продумал, как в случае чего будет выбираться из кабака, а также прикинул, как можно помочь попавшему в беду мужику. Он знал, как опасны бывают бродяги, из которых состояла буйная ватага. Им рвут ноздри, их секут и колесуют, но они все равно, движимые кто голодом, кто жадностью, а кто просто каким-то злым ветром, шатаются по Руси, проливая невинную кровь, сея раздоры, смуту. Именно такие бродяги заводили городскую чернь в лихие времена, и та распахивала ворота подходившим польским войскам. Ненавидел их Матвей всей душой и с удовольствием встал бы на сторону купца, да вот не понадобилось.

Купец с самого начала показался дворянину Матвею человеком, который может за себя постоять. Так и получилось — справился сам, правда, при помощи незнамо откуда взявшегося мужика устрашающего вида. Оно и лучше, поскольку рука Матвея в самый напряженный момент уже коснулась эфеса сабли.

Порядок в кабаке слуги навели быстро и сноровисто. С досок пола была стерта вонючая брага, собраны черепки разбитых кружек да кувшинов, водворены на место перевернутые столы и лавки — и вот уже кабак имел вид обыденный, и в нем привычно потекла пьяная, смурная жизнь. Через несколько минут появились важные степенные стрельцы, но кабатчик, сделав удивленные глаза, помотал головой:

— Какая драка? Кто видел? Да бросьте вы, добрые люди! Всяко бывает, к чему вам это? Лучше отведайте крепкого винца с кулебякой.

Дворянин Матвей неторопливо завершил обильную трапезу. Впрочем, ел он без удовольствия. Не то чтобы его одолел запоздалый страх от происшедшего или волнение — это же смешно для него! Такая сцена только порадовала бывалого вояку. Но из головы его никак не шел купец, на которого было совершено нападение. Какие-то темные воспоминания были связаны с ним, но какие? Дворянин был уверен, что он где-то раньше видел этого человека.

— Вспомнил! — воскликнул он и так шарахнул о стол глиняной кружкой, что она разлетелась вдребезги. Завсегдатаи обернулись с опаской, ожидая нового скандала. К столу подскочил слуга и вежливо осведомился:

— Боярину что-то надоть?

— Пшел отсюда!

«Конечно же, это он, — подумал Матвей. — То же гладкое лицо, та же презрительно выпяченная нижняя губа, та же черная борода. Почти не изменился, так же статен и красив…» Сия история была давняя и тяжелым грузом лежала на сердце дворянина. Он и не ждал, что она получит когда-нибудь свое продолжение, но теперь такая надежда появилась. А хорошо это или плохо — кто знает.