Страница 29 из 33
можно! Такой нехороший народ, что ему надо на самую голову наплевать.
Вот и Мардохай скажет. Мардохай делал такое, какого еще не делал ни один
человек на свете; но бог не захотел, чтобы так было. Три тысячи войска стоят,
и завтра их всех будут казнить.
Тарас глянул в глаза жидам, но уже без нетерпения и гнева.
– А если пан хочет видеться, то завтра нужно рано, так чтобы еще и солнце
не всходило. Часовые соглашаются, и один левентарь[[39]] обещался. Только
пусть им не будет на том свете счастья! Ой, вей мир! Что это за корыстный
народ! И между нами таких нет: пятьдесят червонцев я дал каждому, а
левентарю…
– Хорошо. Веди меня к нему! – произнес Тарас решительно, и вся твердость
возвратилась в его душу.
Он согласился на предложение Янкеля переодеться иностранным графом,
приехавшим из немецкой земли, для чего платье уже успел припасти
дальновидный жид. Была уже ночь. Хозяин дома, известный рыжий жид с
веснушками, вытащил тощий тюфяк, накрытый какою-то рогожею, и
разостлал его на лавке для Бульбы. Янкель лег на полу на таком же тюфяке.
Рыжий жид выпил небольшую чарочку какой-то настойки, скинул
полукафтанье и, сделавшись в своих чулках и башмаках несколько похожим
на цыпленка, отправился с своею жидовкой во что-то похожее на шкаф. Двое
жиденков, как две домашние собачки, легли на полу возле шкафа. Но Тарас
не спал; он сидел неподвижен и слегка барабанил пальцами по столу; он
держал во рту люльку и пускал дым, от которого жид спросонья чихал и
заворачивал в одеяло свой нос. Едва небо успело тронуться бледным
предвестием зари, он уже толкнул ногою Янкеля.
– Вставай, жид, и давай твою графскую одежду.
В минуту оделся он; вычернил усы, брови, надел на темя маленькую темную
шапочку, – и никто бы из самых близких к нему козаков не мог узнать его. По
виду ему казалось не более тридцати пяти лет. Здоровый румянец играл на
его щеках, и самые рубцы придавали ему что-то повелительное. Одежда,
убранная золотом, очень шла к нему.
Улицы еще спали. Ни одно меркантильное существо еще не показывалось в
городе с коробкою в руках. Бульба и Янкель пришли к строению, имевшему
вид сидящей цапли. Оно было низкое, широкое, огромное, почерневшее, и с
одной стороны его выкидывалась, как шея аиста, длинная узкая башня, на
верху которой торчал кусок крыши. Это строение отправляло множество
разных должностей: тут были и казармы, и тюрьмы, и даже уголовный суд.
Наши путники вошли в ворота и очутились среди пространной залы, или
крытого двора. Около тысячи человек спали вместе. Прямо шла низенькая
дверь, перед которой сидевшие двое часовых играли в какую-то игру,
состоявшую в том, что один другого бил двумя пальцами по ладони. Они
мало обратили внимания на пришедших и поворотили головы только тогда,
когда Янкель сказал:
– Это мы; слышите, паны? это мы.
– Ступайте! – говорил один из них, отворяя одною рукою дверь, а другую
подставляя своему товарищу для принятия от него ударов.
Они вступили в коридор, узкий и темный, который опять привел их в такую
же залу с маленькими окошками вверху.
– Кто идет? – закричало несколько голосов; и Тарас увидел порядочное
количество гайдуков в полном вооружении. – Нам никого не велено пускать.
– Это мы! – кричал Янкель. – Ей-богу, мы, ясные паны.
Но никто не хотел слушать. К счастию, в это время подошел какой-то толстяк,
который по всем приметам казался начальником, потому что ругался сильнее
всех.
– Пан, это ж мы, вы уже знаете нас, и пан граф еще будет благодарить.
– Пропустите, сто дьяблов чертовой матке! И больше никого не пускайте! Да
саблей чтобы никто не скидал и не собачился на полу…
Продолжения красноречивого приказа уже не слышали наши путники.
– Это мы… это я… это свои! – говорил Янкель, встречаясь со всяким.
– А что, можно теперь? – спросил он одного из стражей, когда они наконец
подошли к тому месту, где коридор уже оканчивался.
– Можно; только не знаю, пропустят ли вас в самую тюрьму. Теперь уже нет
Яна: вместо его стоит другой, – отвечал часовой.
– Ай, ай! – произнес тихо жид. – Это скверно, любезный пан!
– Веди! – произнес упрямо Тарас.
Жид повиновался.
У дверей подземелья, оканчивавшихся кверху острием, стоял гайдук с усами
в три яруса. Верхний ярус усов шел назад, другой прямо вперед, третий вниз,
что делало его очень похожим на кота.
Жид съежился в три погибели и почти боком подошел к нему:
– Ваша ясновельможность! Ясновельможный пан!
– Ты, жид, это мне говоришь?
– Вам, ясновельможный пан!
– Гм… А я просто гайдук! – сказал трехъярусный усач с повеселевшими
глазами.
– А я, ей-богу, думал, что это сам воевода. Ай, ай, ай!.. – при этом жид
покрутил головою и расставил пальцы. – Ай, какой важный вид! Ей-богу,
полковник, совсем полковник! Вот еще бы только на палец прибавить, то и
полковник! Нужно бы пана посадить на жеребца, такого скорого, как муха, да
и пусть муштрует полки!
Гайдук поправил нижний ярус усов своих, причем глаза его совершенно
развеселились.
– Что за народ военный! – продолжал жид. – Ох, вей мир, что за народ
хороший! Шнурочки, бляшечки… Так от них блестит, как от солнца;
а цурки[[40]], где только увидят военных… ай, ай!..
Жид опять покрутил головою.
Гайдук завил рукою верхние усы и пропустил сквозь зубы звук, несколько
похожий на лошадиное ржание.
– Прошу пана оказать услугу! – произнес жид, – вот князь приехал из чужого
края, хочет посмотреть на козаков. Он еще сроду не видел, что это за народ
козаки.
Появление иностранных графов и баронов было в Польше довольно
обыкновенно: они часто были завлекаемы единственно любопытством
посмотреть этот почти полуазиатский угол Европы: Московию и Украйну они
почитали уже находящимися в Азии. И потому гайдук, поклонившись
довольно низко, почел приличным прибавить несколько слов от себя.
– Я не знаю, ваша ясновельможность, – говорил он, – зачем вам хочется
смотреть их. Это собаки, а не люди. И вера у них такая, что никто не уважает.
– Врешь ты, чертов сын! – сказал Бульба. – Сам ты собака! Как ты смеешь
говорить, что нашу веру не уважают? Это вашу еретическую веру не
уважают!
– Эге-ге! – сказал гайдук. – А я знаю, приятель, ты кто: ты сам из тех,
которые уже сидят у меня. Постой же, я позову сюда наших.
Тарас увидел свою неосторожность, но упрямство и досада помешали ему
подумать о том, как бы исправить ее. К счастию, Янкель в ту же минуту успел
подвернуться.
– Ясновельможный пан! как же можно, чтобы граф да был козак? А если бы
он был козак, то где бы он достал такое платье и такой вид графский!
– Рассказывай себе!.. – И гайдук уже растворил было широкий рот свой,
чтобы крикнуть.
– Ваше королевское величество! молчите, молчите, ради бога! – закричал
Янкель. – Молчите! Мы уж вам за это заплатим так, как еще никогда и не
видели: мы дадим вам два золотых червонца.
– Эге! Два червонца! Два червонца мне нипочем: я цирюльнику даю два
червонца за то, чтобы мне только половину бороды выбрил. Сто червонных
давай, жид! – Тут гайдук закрутил верхние усы. – А как не дашь ста
червонных, сейчас закричу!
– И на что бы так много! – горестно сказал побледневший жид, развязывая
кожаный мешок свой; но он счастлив был, что в его кошельке не было более и
что гайдук далее ста не умел считать. – Пан, пан! уйдем скорее! Видите,
какой тут нехороший народ! – сказал Янкель, заметивши, что гайдук
перебирал на руке деньги, как бы жалея о том, что не запросил более.