Страница 20 из 33
его же седла, отвязал шелковый шнур, который возил с собою хорунжий для
вязания пленных, и его же шнуром связал его по рукам и по ногам, прицепил
конец веревки к седлу и поволок его через поле, сзывая громко всех козаков
Уманского куреня, чтобы шли отдать последнюю честь атаману.
Как услышали уманцы, что куренного их атамана Бородатого нет уже в
живых, бросили поле битвы и прибежали прибрать его тело; и тут же стали
совещаться, кого выбрать в куренные. Наконец сказали:
– Да на что совещаться? Лучше не можно поставить в куренные, как
Бульбенка Остапа. Он, правда, младший всех нас, но разум у него, как у
старого человека.
Остап, сняв шапку, всех поблагодарил козаков-товарищей за честь, не стал
отговариваться ни молодостью, ни молодым разумом, зная, что время
военное и не до того теперь, а тут же повел их прямо на кучу и уж показал им
всем, что недаром выбрали его в атаманы. Почувствовали ляхи, что уже
становилось дело слишком жарко, отступили и перебежали поле, чтоб
собраться на другом конце его. А низенький полковник махнул на стоявшие
отдельно, у самых ворот, четыре свежих сотни, и грянули оттуда картечью в
козацкие кучи. Но мало кого достали: пули хватили по быкам козацким, дико
глядевшим на битву. Взревели испуганные быки, поворотили на козацкие
таборы, переломали возы и многих перетоптали. Но Тарас в это время,
вырвавшись из засады с своим полком, с криком бросился навпереймы.
Поворотило назад все бешеное стадо, испуганное криком, и метнулось на
ляшские полки, опрокинуло конницу, всех смяло и рассыпало.
– О, спасибо вам, волы! – кричали запорожцы, – служили всё походную
службу, а теперь и военную сослужили! – И ударили с новыми силами на
неприятеля.
Много тогда перебили врагов. Многие показали себя: Метелыця, Шило, оба
Пысаренки, Вовтузенко, и немало было всяких других. Увидели ляхи, что
плохо наконец приходит, выкинули хоругвь и закричали отворять городские
ворота. Со скрыпом отворились обитые железом ворота и приняли
толпившихся, как овец в овчарню, изнуренных и покрытых пылью всадников.
Многие из запорожцев погнались было за ними, но Остап своих уманцев
остановил, сказавши: «Подальше, подальше, паны-братья, от стен! Не
годится близко подходить к ним». И правду сказал, потому что со стен
грянули и посыпали всем чем ни попало, и многим досталось. В это время
подъехал кошевой и похвалил Остапа, сказавши: «Вот и новый атаман, а
ведет войско так, как бы и старый!» Оглянулся старый Бульба поглядеть,
какой там новый атаман, и увидел, что впереди всех уманцев сидел на коне
Остап, и шапка заломлена набекрень, и атаманская палица в руке. «Вишь ты
какой!» – сказал он, глядя на него; и обрадовался старый, и стал благодарить
всех уманцев за честь, оказанную сыну.
Козаки вновь отступили, готовясь идти к таборам, а на городском валу вновь
показались ляхи, уже с изорванными епанчами. Запеклася кровь на многих
дорогих кафтанах, и пылью покрылись красивые медные шапки.
– Что, перевязали? – кричали им снизу запорожцы.
– Вот я вас! – кричал все так же сверху толстый полковник, показывая
веревку.
И все еще не переставали грозить запыленные, изнуренные воины, и все,
бывшие позадорнее, перекинулись с обеих сторон бойкими словами.
Наконец разошлись все. Кто расположился отдыхать, истомившись от боя;
кто присыпал землей свои раны и драл на перевязки платки и дорогие
одежды, снятые с убитого неприятеля. Другие же, которые были посвежее,
стали прибирать тела и отдавать им последнюю почесть. Палашами и
копьями копали могилы; шапками, полами выносили землю; сложили честно
козацкие тела и засыпали их свежею землею, чтобы не досталось во'ронам и
хищным орлам выплевывать им очи. А ляшские тела увязавши как попало
десятками к хвостам диких коней, пустили их по всему полю и долго потом
гнались за ними и хлестали их по бокам. Летели бешеные кони по бороздам,
буграм, через рвы и протоки, и бились о землю покрытые кровью и прахом
ляшские трупы.
Потом сели кругами все курени вечереть и долго говорили о делах и
подвигах, доставшихся в удел каждому, на вечный рассказ пришельцам и
потомству. Долго не ложились они. А долее всех не ложился старый Тарас,
все размышляя, что бы значило, что Андрия не было между вражьих воев.
Посовестился ли Иуда выйти противу своих или обманул жид и попался он
просто в неволю? Но тут же вспомнил он, что не в меру было наклончиво
сердце Андрия на женские речи, почувствовал скорбь и заклялся сильно в
душе против полячки, причаровавшей его сына. И выполнил бы он свою
клятву: не поглядел бы на ее красоту, вытащил бы ее за густую, пышную
косу, поволок бы ее за собою по всему полю, между всех козаков. Избились
бы о землю, окровавившись и покрывшись пылью, ее чудные груди и плечи,
блеском равные нетающим снегам, покрывающим горные вершины; разнес
бы по частям он ее пышное, прекрасное тело. Но не ведал Бульба того, что
готовит бог человеку завтра, и стал позабываться сном, и наконец заснул.
А козаки все еще говорили промеж собой, и всю ночь стояла у огней,
приглядываясь пристально во все концы, трезвая, не смыкавшая очей стража.
VIII
Еще солнце не дошло до половины неба, как все запорожцы собрались в
круги. Из Сечи пришла весть, что татары во время отлучки козаков ограбили
в ней все, вырыли скарб, который втайне держали козаки под землею, избили
и забрали в плен всех, которые оставались, и со всеми забранными стадами и
табунами направили путь прямо к Перекопу. Один только козак, Максим
Голодуха, вырвался дорогою из татарских рук, заколол мирзу, отвязал у него
мешок с цехинами и на татарском коне, в татарской одежде полтора дни и две
ночи уходил от погони, загнал насмерть коня, пересел дорогою на другого,
загнал и того, и уже на третьем приехал в запорожский табор, разведав на
дороге, что запорожцы были под Дубном. Только и успел объявить он, что
случилось такое зло; но отчего оно случилось, курнули ли оставшиеся
запорожцы, по козацкому обычаю, и пьяными отдались в плен, и как узнали
татары место, где был зарыт войсковой скарб, – того ничего не сказал он.
Сильно истомился козак, распух весь, лицо пожгло и опалило ему ветром;
упал он тут же и заснул крепким сном.
В подобных случаях водилось у запорожцев гнаться в ту ж минуту за
похитителями, стараясь настигнуть их на дороге, потому что пленные как раз
могли очутиться на базарах Малой Азии, в Смирне, на Критском острове, и
бог знает в какие местах не показались бы чубатые запорожские головы. Вот
отчего собрались запорожцы. Все до единого стояли они в шапках, потому
что пришли не с тем, чтобы слушать по начальству атаманский приказ, но
совещаться, как ровные между собою.
– Давай совет прежде старшие! – закричали в толпе.
– Давай совет кошевой! – говорили другие.
И кошевой снял шапку, уж не так, как начальник, а как товарищ, благодарил
всех козаков за честь и сказал:
– Много между нами есть старших и советом умнейших, но коли меня
почтили, то мой совет: не терять, товарищи, времени и гнаться за татарином.
Ибо вы сами знаете, что за человек татарин. Он не станет с награбленным
добром ожидать нашего прихода, а мигом размытарит его, так что и следов не
найдешь. Так мой совет: идти. Мы здесь уже погуляли. Ляхи знают, что такое
козаки; за веру, сколько было по силам, отмстили; корысти же с голодного
города не много. Итак, мой совет – идти.
– Идти! – раздалось голосно в запорожских куренях.
Но Тарасу Бульбе не пришлись по душе такие слова, и навесил он еще ниже