Страница 69 из 116
— Я — мать, к тому же старая учительница, и я лучше твоего знаю, что нужно девушке — начинающей учительнице.
— Мать да еще учительница, конечно, самая непобедимая комбинация, — посмеялась Ксандра.
— Ладно, смейся, а мне не мешай!
— Делай, делай! — согласилась Ксандра. — Лишнее всегда можно выбросить.
— И не думай. Всегда можно отдать, всегда найдется нуждающийся.
Как только все, поименованное в «Соборном уложении любящей матери», было упаковано в чемоданы и узлы, Ксандра выехала на Мурман.
Колян жил в Веселых озерах у Максима. Одиночество, сиротство, общая служба революции, затем разорение и бедность крепко привязали их друг к другу. Колян лишился всех своих старых оленей: одних так заездил, что пришлось убить на мясо, другие умерли сами, — осталась одна четверка молодых. Немного побогаче был и Максим: половину стада забрали белогвардейцы, иных загубили болезни, волки. И то, что было трудно сделать в пору благополучия, сделалось постепенно само в пору опасностей и нужды — Максим и Колян сжились, как отец с сыном.
Письмо Ксандры Коляну пришло в Мурманск вместе с заявлением, в одном почтовом вагоне, а дальше, в Веселые озера, подвигалось от случая к случаю, с попутчиками. Получив его, Колян немедля поехал в Мурманск. Он не знал, где искать заявление, и, как при всех затруднениях в городе, пошел к Крушенцу. Тот встретил его шумно:
— А, вот и он сам, герой полярного романа! Молодец, успел вовремя, — и прочитал телеграмму, которой Ксандра извещала, что едет в Мурманск.
— Она едет? — переспросил Колян.
— Она, она, та самая, твоя… — Крушенец не знал, как приходится Ксандра Коляну — невестой, другом, только знакомой. Сам он недавно женился на девушке, которая приехала к нему издалека, и вполне допускал, что к Коляну тоже едет невеста.
После двух войн — империалистической и гражданской — железнодорожное хозяйство России было сильно расшатано, поезда ходили медленно, из-за нехватки паровозов, вагонов, топлива делали вынужденные остановки.
Ксандра ехала издалека. У нее было с полсотни остановок по расписанию, не меньше того вынужденных, три пересадки — в Казани, Москве, Петрограде, — и она колыхалась до Мурманска две недели.
Это время Колян жил, как дежурный по станции, встречал все поезда, ел на вокзале и спал там же урывками. Крушенец уговаривал его, что такое бдение ни к чему: Ксандра обязательно пришлет другую телеграмму, с указанием поезда и вагона. Но Колян надеялся только на себя и оказался прав: Ксандра появилась без телеграммы. За дорогу она хорошо познакомилась с соседями по вагону, которые жили в Мурманске и ехали домой после отдыха на юге. Они вызвались помочь ей во всем, что потребуется.
Колян встретил Ксандру на платформе среди веселой компании русских молодых людей. Они громоздили свои чемоданы и узлы на ручную тележку — самый распространенный городской транспорт того трудного времени.
Как ни старался Колян взять в руки свою радость, но она оказалась сильней вековой лопарской сдержанности: увидев Ксандру, он припустился к ней бегом, подбежав, схватил за обе руки, прижал их к своему сердцу и залепетал бессвязно:
— Ах, Ксандра, Ксандра!.. Я… ты… оба…
— Да, да… Я, я… — лепетала и Ксандра.
Другие молодые люди отошли немножко в сторону. Когда первая волна радости схлынула, Колян спросил:
— Как надо помогать тебе? — За последние годы он так привык помогать разным людям.
И сначала помогал тянуть тележку по немощеным ухабистым улицам Мурманска, затем перетаскивал багаж в дом.
Ксандра остановилась у своих новых знакомых — брата и сестры, которые работали в земельном управлении. Быстро приведя себя в порядок после дороги, она попросила Коляна проводить ее к Крушенцу.
Город переживал свое детство, вернее сказать, младенчество: основанный осенью 1916 года, он подходил только к своему первому пятилетию. Ксандре и не показался городом, а самым заурядным селом, деревянный, одноэтажный, немощеный. Гораздо внушительней, нарядней его выглядел город кораблей в заливе, расцвеченный флагами разных стран.
Ксандра и Колян довольно долго бродили по берегу залива. Она глядела на корабли, Колян глядел на нее.
— Что так воззрился на меня? — забеспокоилась Ксандра. — Я сильно переменилась: еще выросла, пополнела, стала противная дылда. Верно?
— Нет, не верно. — На взгляд Коляна, эти перемены совсем не испортили Ксандру, наоборот, сделали лучше, кроме того, у нее во всем — в фигуре, в глазах, в походке, во всех движениях — появилось новое, красивое, что Колян определил «взрослое», и сказал: — Ты стала как солнце.
— Шутишь. — Она отмахнулась. — А ты совсем не изменился.
— Значит, плохо мое дело. Говорят, «маленькая собачка до старости щенок». Я буду хоть бородатый, хоть седой, хоть лысый, а все — мальчишка.
— Подрастешь еще, — пообещала Ксандра.
— Поздно, уже двадцать вторая зима.
— Мужчины долго растут.
На берегу больше всего заинтересовала Ксандру маленькая избушка, вроде лопарской тупы — самое древнее строение в городе, — и единственный жилец ее, белобородый старик Семен Коржнев, первый гражданин города Он, сидя на завалинке, чинил изорванную рыболовную снасть.
— Вас, дедушка, можно сфотографировать? — спросила Ксандра.
— Это зачем же? — Старик приостановил работу.
— Как самого первого жителя города.
— Я — не первый, я совсем другой, особый. — Старик отложил снасть. — Садись, девонька, рядом со мной и ты, парень, садись. Слушайте! — И, когда они сели, продолжал: — Ваш город и во сне никому еще не брезжился, а мной все кругом было уже исхожено и названо: Семенова корга, Семенова тоня, Семеновы острова, Семенова гора, Семеновы озера… Ну какой же я первый житель города? Я тут и моя изба — до города. Город к нам пристроился. Внушаю, внушаю это всем — никак не хотят понять.
— Я, допустим, понимаю, — сказала Ксандра. — Если не хотите считаться первым жителем, назовитесь, как вам мило. Зачинатель, основатель города?
— Я не зачинал его и не хочу присваивать чужое дело.
— Первопоселенец.
— Во-во, оно самое, — обрадовался старик, — первопоселенец этого берега.
— Я не вижу разницы с «первым жителем», — заметила Ксандра.
Но старик находил:
— Огромная. Первый житель города, значит, что до него был уже какой-то город. А первопоселенец берега — значит, обосновался на пустом, на голом месте.
— Будь по-твоему, дедушка. Так и запомню, — пообещала Ксандра и снова попросила разрешения сфотографировать.
Привыкший сниматься, старик охотно согласился, взял отложенную рыболовную снасть и занялся починкой с таким видом, словно рядом не было ни города, ни кораблей в заливе. Ксандра постаралась, чтобы и фотоаппарат не захватил их. На снимке получился истинный первопоселенец дикого северного берега.
Крушенца нашли в его учреждении — Мурманском уездном политпросветотделе. Он стоял среди сдвинутых почему-то шкафов, столов, стульев, связанных в большие пачки книг, конторских папок и ругал кого-то отсутствующего:
— Ну и фрукт! Как сдох, как провалился сквозь землю!
— Здравствуйте! Вот я явилась, — сказала Ксандра.
— Здравствуйте. С приездом! — Крушенец быстро одернул военную гимнастерку, поправил по-цыгански черный чуб, приосанился. — Почему без телеграммы?
— Посылала.
— Одну получил. А другой, насчет поезда, вагона, не было.
— Решила не беспокоить вас. Поезда идут неаккуратно.
— Где остановились?
— У знакомых.
— У меня не хотите?
— Спасибо. Я устроилась хорошо. Когда можно поговорить с вами о работе?
— Да хоть когда. Садитесь на любой стул, и начнем.
Кивнув на окружающий его беспорядок, Крушенец объяснил, что Мурманский уезд и город Мурманск на днях получили повышение — правительство объявило уезд губернией, а город — губернским центром. И теперь все население занято реорганизацией: подыскивают помещения, ремонтируют их, перевозят дела, конторскую мебель. Вот он второй день ждет подводу.