Страница 10 из 25
Возле ограды, напротив северной стены Троицкого собора была могила поэта Михаила Александровича Дмитриева (1796–1866), автора «Московских элегий» и настоящего бесценного памятника своей эпохи — книги воспоминаний «Мелочи из запаса моей памяти», в которой рассказывается о жизни русской интеллигенции, о московской литературе и журналистике первой половины XIX века. Рядом находилась и могила его сына — первого русского профессора-текстильщика Федора Михайловича Дмитриева (1829–1894).
У северо-восточного угла Троицкого собора был похоронен известный пианист, основатель московской консерватории Николай Григорьевич Рубинштейн (1835–1881).
В монастыре находилась также могила основоположника российской гинекологии Владимира Федоровича Снегирева (1847–1916). В 1889 году доктор Снегирев основал гинекологическую клинику на Девичьем поле, которой было присвоено имя ее создателя к столетию последнего. Возле клиники стоит памятник В. Ф. Снегиреву. На Плющихе, на доме, где он жил — мемориальная доска. Но, увы, могилы одного из крупнейших российских медиков не существует.
Но особенно много в монастыре было купеческих захоронений. Причем хоронили купцов в самых почетных местах, в том числе и под храмами. Такой существовал в России порядок — на лучшем месте хоронили тех, кто жертвовал от щедрот своих на строительство или на содержание храма. Например, в каком-нибудь сельском приходе даже настоятеля этого прихода обычно хоронили на общем погосте, но могила доброхотного жертвователя — дворянином ли он был, купцом, кулаком — не имеет значения, — всегда находилась в самой церковной ограде, вблизи храма. В 1833–1838 годы в Даниловском монастыре на средства купцов Ляпиных, Куманиных и Шестовых был выстроен величественный собор Живоначальной Троицы. Нет единого мнения об авторе этого красивейшего храма. Считается, что он мог быть построен и О. И. Бове, и Е. Д. Тюриным. Но в любом случае, это настоящий шедевр архитектуры. Под собором впоследствии появилось несколько захоронений, в том числе и купцов Куманиных и Шестовых. А в подклете древнего храма Семи Вселенских Соборов были родовые захоронения купцов Ляпиных и Савиных. Причем усыпальница Ляпиных была оформлена в 1910 году самим Федором Осиповичем Шехтелем, бывшим в то время председателем Московского архитектурного общества. К сожалению, ни работы Шехтеля, ни самих купеческих могил не сохранилось.
В 1876 году монастырское кладбище увеличилось вдвое: с запада к монастырю была присоединена и огорожена новой стеной такая же приблизительно по площади территория. Но хоронили там, как можно предположить, и прежде — еще до строительства стены. Историк Москвы А. Т. Саладин в своих «Очерках…» упоминает замечательный памятник на «новом кладбище» над могилой некой М. П. Хлоповой, умершей и похороненной в 1868 году, то есть до расширения монастыря. Но там уже хоронили людей совсем не знатных. Саладин по этому поводу заметил, что «на новом кладбище как будто даже с гордостью пишут на памятниках «крестьянин». Может быть, единственным значительным захоронением там была могила выдающегося художника Василия Григорьевича Перова (1833–1882) — «Некрасова русской живописи», как его называли, автора таких известных всем картин как «Тройка», «Утопленница», «Сельский крестный ход», «Рыболов», «Птицелов», «Охотники на привале», портретов Островского, Достоевского, Майкова, Писемского, Тургенева, Даля, своего соседа по кладбищу — Рубинштейна. Большинство его работ находятся в Третьяковской галерее, где существует отдельный перовский зал.
Но даже вместе с новой территорией кладбище Даниловского монастыря было очень невелико. И хоронили здесь лишь изредка, — в начале ХХ века, например, в среднем по одному покойному в неделю. Об этом свидетельствует документ, сохранившийся в монастырском архиве: «Итого, в 1901-м погребено на кладбище Московского Данилова монастыря мужеского пола — тридцать один (31), женска двадцать два (22), обоего пола пятьдесят три (53)».
После закрытия обители и передачи ее в ведение НКВД, архитектурный ансамбль стал приходить в упадок, и к 1980-м годам был доведен едва ли не до состояния руин. А монастырское кладбище ликвидировано вовсе. Несколько захоронений было перенесено на другие кладбища. Так в 1930-е годы на Новодевичьем перезахоронили Н. В. Гоголя.
Настоящий сюрприз ожидал могильщиков и всех присутствующих при эксгумации останков Гоголя. О смерти Гоголя, его упокоении и перезахоронении до сих пор ходят самые невероятные байки. Рассказывают, к примеру, будто бы Гоголь сам заблаговременно предупреждал, чтобы не торопились его хоронить, когда он упокоится: это-де еще не будет кончиною. И лишь когда появятся явные признаки отсутствия жизни в теле — соответствующие цвет и запах, — только тогда и можно будет предать его земле. Но даже и в этом случае, — так, якобы, наставлял Гоголь, — из гробницы должна быть непременно выведена отдушина с вьюшкой: ну как придет с Божьей помощью там в чувства покойный, взбодрится, тогда он отворит вьюшку и будет себе дышать свежим воздухом, пока помощь не подоспеет. Но нерадивые душеприказчики не вняли этим поучениям классика. И едва Гоголь закрыл глаза, его немедленно похоронили. Безо всяких предосторожностей, разумеется, на случай воскресения. Когда же, восемьдесят лет спустя, вскрыли его могилу, то обнаружили Николая Васильевича… лежащим на боку. Подтвердились, выходит, его опасения. Такое, вот, существует народное литературоведение.
Впрочем, истина не менее драматична. Когда откопали и вскрыли гроб Гоголя, то обнаружили, что у покойного… нет головы. Вот что рассказывал об этом присутствующий при эксгумации писатель Владимир Лидин: «Могилу Гоголя вскрывали почти целый день. Она оказалась на значительно большей глубине, чем обычные захоронения. Начав ее раскапывать, натолкнулись на кирпичный склеп необычайной прочности, но замурованного в нем отверстия не обнаружили; тогда стали раскапывать в поперечном направлении… и только к вечеру был обнаружен еще боковой придел склепа, через который в основной склеп и был в свое время вдвинут гроб. Работа по вскрытию склепа затянулась, и начинались уже сумерки, когда могила была наконец вскрыта… Вот что представлял собой прах Гоголя: черепа в гробу не оказалось, и останки Гоголя начинались с шейных позвонков: весь остов скелета был заключен в хорошо сохранившийся сюртук табачного цвета. Под сюртуком уцелело даже белье с костяными пуговицами; на ногах были башмаки, тоже полностью сохранившиеся; только дратва, соединяющая подошву с верхом, прогнила на носках, и кожа несколько завернулась кверху, обнажая кости стопы. Башмаки были на очень высоких каблуках, приблизительно 4–5 сантиметров, это дает безусловное основание полагать, что Гоголь был невысокого роста. Когда и при каких обстоятельствах исчез череп Гоголя, остается загадкой. При начале вскрытия могилы, на малой глубине, значительно выше склепа с замурованным гробом, был обнаружен череп, но археологи признали его принадлежащим молодому человеку».
Отсутствие черепа сам же Лидин объясняет следующим образом. Он пишет, что слышал от кого-то, — от кого именно, впрочем, он не помнит, — что в 1909 году, когда проводились реставрационные работы на могиле Гоголя, основатель Театрального музея А. А. Бахрушин сумел выторговать у даниловских монахов череп покойного и затем любовался им у себя в музее. Но работники бахрушинского музея, во всяком случае, эту версию не подтверждают. Поэтому судьба черепа Гоголя так и остается неизвестной.
Кроме Гоголя, тогда же в 1930-е, на Новодевичье были перенесены Хомяков, Языков и Рубинштейн.
Останки Хомякова сохранились не хуже Гоголя. Да к тому же Алексей Степанович был с головой. О его эксгумации Лидин пишет так: «Огромный цинковый гроб частично обветшал и распаялся; внутри него был второй гроб, дубовый, его верхние доски прогнили. Вся фигура Хомякова сохранилась почти в том же виде, в каком он был похоронен 71 год назад. Верхняя часть черепа с густой шапкой волос была цела; сохранившийся казакин или славянофильская коричневая поддевка, завершавшаяся брюками, вправленными в высокие сапоги, заключала в себе весь остов скелета. Одеяние было такой прочности и такой сохранности, что останки подняли за плечи и ноги и целиком, ничего не нарушив, переложили в другой гроб. В изголовье Хомякова оказалась чашечка севрского фарфора с голубыми незабудками, видимо, оставшаяся после соборования. Рядом с прахом Хомякова находился прах его жены Екатерины Михайловны, родной сестры поэта Языкова, умершей за 8 лет до смерти Хомякова. В волосах, полностью сохранившихся в виде прически, был воткнут черепаховый гребень».