Страница 44 из 61
Во время встречи я сообщил Терпешеву условия связи, которые позволяли поддерживать постоянный контакт с Центральным штабом партизанского движения в Москве по рации. Эти условия связи я хранил в памяти и передал их Терпешеву, что называется, из головы в голову. Одновременно рассказал ему и о том, где найти рацию, которая была припрятана в укромном месте.
Однако через несколько дней меня известили «по цепочке», что мне необходимо вновь срочно встретиться с Терпешевым. Оказалось, что сообщения, передаваемые им в Москву, были не всегда разборчивы, и требовалось отработать с ним условия связи.
Дождавшись очередной воздушной тревоги, опять бреду по изувеченному городу в разрушенный аристократический квартал Софии, в ту же чудом уцелевшую генеральскую квартиру. Рации там, разумеется, нет — слишком рискованно было бы держать ее в этом доме.
Поэтому обходимся без нее: объясняю все «на пальцах». И до тех пор, пока мой «ученик» не стал отвечать мне без малейшей запинки.
— Еще одну минуточку, — сказал Терпешев, когда мы закончили занятия. — Хочу с вами посоветоваться по очень важному вопросу.
— Пожалуйста.
— Наши партизаны находятся сейчас в исключительно тяжелых условиях. Их около двадцати тысяч, а правительство бросило против них стотысячную армию. Плюс жандармы и полиция. Партизаны совершенно отрезаны от населенных пунктов, где они могли бы раздобыть продовольствие, — фашисты хотят уморить их голодом. На днях премьер-министр Божилов предложил партизанскому командованию заключить, так сказать, мирное соглашение: правительство будет снабжать партизан продуктами питания при условии, что они прекратят военные действия. Он заявил, что иного выхода у нас, дескать, все равно нет.
— И как вы относитесь к такому «соглашению»? — поинтересовался я.
— Мы думаем, — ответил Добри Терпешев, — что нельзя вступать в сделку с монархо-фашистским правительством. Нужно продолжать активную партизанскую борьбу с немецким фашизмом и его прихвостнями в Болгарии. Предложение Божилова мы оценили как провокационное. Преследуя, на первый взгляд, гуманные цели, оно фактически рассчитано на свертывание и разложение партизанского движения.
— Ваш вопрос, сами понимаете, выходит за рамки моей компетенции, — сказал я. — Но лично я убежден, что вы приняли правильное решение. Прекращение военных действий в обмен на похлебку и кусок хлеба — не выход из создавшегося положения.
А вскоре из Москвы пришла радиограмма, в которой Георгий Димитров категорически настаивал на том, чтобы партизанское командование не шло ни на какие соглашения с монархо-фашистским правительством, разъяснял все отрицательные последствия подобного шага.
Я испытывал глубокое удовлетворение от того, что болгарские патриоты сумели верно разобраться в сущности предложения Божилова…
Эта моя встреча с Терпешевым завершилась не столь благополучно, как предыдущая. Получилось так, что все мы — я, Терпешев, Георгица Карастоянова, сопровождавшая меня на конспиративную квартиру, — оказались на грани провала…
Когда настало время уходить, Георгица, следившая за обстановкой вокруг дома, на всякий случай вышла на балкон второго этажа и вдруг увидела стоящего на углу полицейского. Она сообщила об этом нам, сказав, что, видимо, придется немного подождать, пока полицейский удалится. Однако и через десять, и через пятнадцать минут полицейский оставался на прежнем месте. Это становилось подозрительным, тем более что полицейского поста здесь никогда раньше не было.
Пока мы размышляли, что бы это значило, начался комендантский час. Оставаться до утра в этой квартире было крайне опасно. Мы все могли стать добычей гестапо и болгарской охранки. А как идти? Полицейский обосновался в непосредственной близости от лестницы, так что любой из нас сразу же попался бы ему на глаза. Кроме того, ночной пропуск имелся только у меня. Да и то я раздобыл его не совсем официальным путем. Поэтому в критической ситуации надеяться на него особенно не приходилось. Что же делать?
— Ждать больше нельзя, — решительно сказала Георгица. — Надо отвлечь полицейского, чтобы он ушел за угол дома. Я пойду на балкон, который выходит на боковую улицу, и буду бросать оттуда на дорогу куски штукатурки. Думаю, полицейский обязательно кинется смотреть, в чем дело. А вы в это время, — обратилась она ко мне, — спуститесь по лестнице и уйдете.
Сначала все шло по плану. Шум действительно привлек внимание полицейского. Он оглянулся и, придерживая рукой кобуру револьвера, побежал за угол. Я тут же ринулся вниз по лестнице, стараясь как можно тише ступать на каменные ступени. Однако только я оказался на тротуаре, как из-за угла вынырнул все тот же полицейский…
Бывает, в минуты острой опасности люди решаются на отчаянный шаг. Вот и я, памятуя, что лучший способ обороны — наступление, двинулся прямо на полицейского.
— Шнель, шнель! — рявкнул я и жестом приказал ему подойти.
Мой грозный тон, властный жест, видимо, произвели на стража порядка должное впечатление. Да и по своему внешнему облику — светлые волосы, серые глаза — я вполне мог претендовать на арийское происхождение. Во всяком случае, полицейский мигом подбежал ко мне и вытянулся в струнку, ожидая распоряжений.
Мне ничего не оставалось, как играть роль немца до конца. Но на беду, я был не слишком силен в немецком языке. Несколько десятков расхожих слов и фраз, большей частью ругательных, вроде доннер веттер, — вот и весь мой словарный запас. Спасло меня, пожалуй, только то, что познания полицейского в области немецкой лингвистики были еще более скромными. Когда я, набрав побольше воздуха в легкие, обрушил на него какую-то невообразимую смесь из немецких и болгарских слов, старательно имитируя, как мне казалось, берлинское произношение, он пришел в полное смятение.
— Так точно… Слушаюсь… Так точно… — повторял полицейский, оторопело хлопая глазами и выпячивая грудь.
Я сделал вид, что крайне раздражен его непонятливостью, и продолжал упражняться в «словотворчестве», угрожающе жестикулируя перед самым его носом. Полицейский вконец потерял дар речи, только щелкал каблуками и отдавал мне честь. Дабы не испытывать больше судьбу, я напоследок выругал его как следует еще раз, с досадой махнул рукой и, резко повернувшись, пошел прочь.
Как я узнал позже, Терпешев и Карастоянова наблюдали за всей этой сценкой с балкона и, несмотря на серьезность положения, едва сдерживали смех. Я уже скрылся за углом, а растерянный полицейский еще долго глядел мне вслед, не смея оторвать руку от козырька фуражки. Из опасения попасться на глаза полицейскому мои болгарские друзья все-таки решили не выходить на улицу и остались ночевать в этой квартире. Утром они осторожно покинули дом и разошлись по своим делам.
Жизнь Георгицы Карастояновой, отважной связной Главного штаба Народно-освободительной повстанческой армии, закончилась трагически. В апреле 1944 года ее нашли мертвой на одной из улиц Софии. В тот день она, воспользовавшись, как всегда, налетом союзнической авиации, отправилась на конспиративную встречу. Но не дошла… Подлинная причина ее смерти до сих пор неизвестна. То ли она погибла при бомбежке, то ли ее убили агенты охранки, рассчитывавшие, что воздушный налет скроет следы их преступления.
Муж Георгицы Карастояновой — Александр Карастоянов, болгарский революционер, принимал активное участие в народном восстании против царского режима в сентябре 1923 года. В бою он попал в плен, и его расстреляли. Георгица, в то время уже мать двух детей, тоже участвовала в этом восстании. Ее арестовали и посадили в тюрьму вместе с малолетними детьми. В тюремной камере у нее родился третий ребенок, которого в честь погибшего отца назвали Александром (теперь он генерал болгарской народной армии).
После нескольких лет заключения Георгицу по амнистии выпустили на свободу. Международная организация помощи революционерам (МОПР) переправила ее с детьми в Советский Союз, где их приютил у себя видный большевик Емельян Ярославский, и они долго жили у него. Затем Георгица вернулась в Болгарию и снова включилась в революционную борьбу.