Сестра

Мужчины и женщины окружили алтарь, вытянули руки вперед — и заговорили.

Медленно, мерно, монотонно, в унисон, не замолкая ни на минуту, на каком‑то странном языке…

Это определенно был язык, просто Софья его не знала. Но… что‑то было в этом далекое от шутовства.

Они говорили — и Софье казалось, что где‑то раскручивается стальная пружина. Где‑то, в неведомой дали, чудовище открывало глаза, присматривалось к ней, пробовало на вкус… страшно… очень страшно.

Пелагея нервничала, хотя и не могла понять, что не так.

Софья?

Да что может эта курица!? Хотя… говорила она странно. И держалась — тоже. Но может, она просто нервничает? В такой момент многие женщины — стервы.

Неладное Пелагея почувствовала, когда они начали заклинание. Все было просчитано заранее, и сила, вложенная ими, и сила, полученная от места… но когда заклинание начало раскручиваться — все пошло не так!

Пелагея не ощутила момента, когда из ведущих — они стали ведомыми.

Страшная сила подхватила их, понесла, и остановиться, выйти, разорвать заклинание уже не смог бы никто. Она видела удивленное лицо Джиневры, побелевшие от страха глаза Шона, понимала, что все идет не так — но КАК!?

Тело женщины на алтаре начинало светиться. Сначала по нему просто пробегали световые волны, потом Софья засветилась целиком — и от ее тела начало отделяться нечто… прозрачное… душа.

Уже никто не мог говорить, Джиневра и Михаил упали на колени — заклинание тянуло силы из своих творцов и оставалось только молиться, чтобы их хватило. А то ведь и жизнь высосет…

Страшно…

Софья уже не чувствовала ни боли, ни холода.

Что бы с ней не происходило — это было здорово. Она ощущала себя молодой, здоровой, сильной, ее переполняла энергия, хотелось смеяться, летать, петь, но встать она почему‑то не могла.

Попробовала — и вдруг с ужасом поняла, что…. отделяется от тела.

На алтаре лежала оболочка. Пустая, неинтересная, старая. Софья расхохоталась, глядя на людишек вокруг. Теперь она все понимала, теперь она знала.

Они хотели отделить душу от тела и направить в прошлое — у них это получится.

Получилось бы с Сонечкой, но она‑то не Романова! Заклинание пошло не так — и теперь оно пило силы из своих творцов, набирая их достаточно, чтобы перебросить Софью — куда?!

А, неважно. Будем надеяться, у того тела не будет опухоли в мозгу. А эти тринадцать… а их не жалко!

Любой, кто берет на себя ответственность повелевать чужими судьбами, тем более судьбами миров, должен быть готов за это заплатить. И дорого заплатить.

Кровью, жизнью, судьбой… Софья знала, что когда заклинание завершит свою работу, эти люди будут стерты из мира. Земля брала свою плату — и плата эта была высока. Жалость? Сострадание? Но от нее уже ничего не зависело.

Она, наконец, увидела перед собой светящуюся арку — и рванулась вперед что есть силы. И оказалась — в темноте.

Вокруг была ночь. Глухая, страшноватая, беспросветная. Софья подалась чуть вперед — и вдруг в темноте начали загораться звездочки.

Побледнее и поярче, разных цветов и оттенков, покалывающие острыми лучами и ласкающие взгляд… Софья смотрела на них.

Откуда‑то она знала, что ей надо выбрать одну из звезд. Коснуться…

Но выбор был так велик.

Она уставала висеть в этой темноте. Попробовала пройти немного вперед — и получилось, хотя ни ног, ни тела она не ощущала. Просто звезды стали ближе.

И одна, светло — желтенькая, чем‑то приглянулась ей.

Совсем маленькая, ярко брызгающая искорками в разные стороны, очень теплая и уютная, чем‑то похожая на электрическую лампочку… Софья потянулась к ней.

Звездочка не отшатнулась, но дотянуться до нее Софья не могла. Словно пленка облепила, с каждым шагом все сильнее задерживая движения. Кто‑то сдался бы, но если что Софья и умела, так это бороться.

Она рвалась вперед с упорством кабана, ломящегося сквозь камыши — и так же поддавалось пространство. Последним усилием она протянула руки, вцепилась в звездочку и ощутила, как по телу разливается огонь.

Боль накрыла женщину с головой, заставив забыть обо всех целях.

Кажется, она еще смогла закричать…

Джиневра закричала, чувствуя, что в заклинание уходит сама ее сущность — и ей ответили такие же крики. Совет Тринадцати попал в ловушку — и выбраться из нее не представлялось возможным.

Первой, как ни странно, упала Пелагея. Вскрикнул под куполом ее ворон, не в силах помочь хозяйке.

Они падали один за другим, с почти одинаковым выражением на лицах. Недоумение, злость, ярость, жажда жизни…

Увы…

За взятые без спроса полномочия, приходится платить. А ребенок, дорвавшийся до спичек, вполне может спалить дом. Только вот мама с папой отшлепают, а Земля…

Кара настигла тех, кто думал, что может распоряжаться людскими судьбами.

Последним ушел Миягино — сан.

Он так и не понял, где они ошиблись, но надеялся, что Мир не будет слишком жесток к Софье. И это было зачтено. Его душа, единственная, не была выпита до дна, уйдя на следующий круг перерождения.

На следующий день, отец Степан, придя в храм, застал там страшненькую картину. Четырнадцать трупов в разных позах — и одну он даже знал. Степан снял с алтаря тело Софьи, отнес его в ризную, прикрыл своей рясой и вызвал полицию.

За нарушение места преступления ему досталось, но не сильно. Его даже не было в подозреваемых — эту ночь он провел в городе, заночевав в семинарии. Расследовали долго, расследовали безрезультатно… и концов в итоге не нашли.

Софью Романовну похоронили на Залучинском кладбище. Сонечка, которую больше никто не тронул, с милицией своими подозрениями не делилась, но за могилой Софьи ездила ухаживать, как за родной. Возила ее внучка, та самая, которая стала‑таки работать во ВЛАСе, а иногда приезжала и сама по себе.

Там, на могиле, она и познакомилась с Вадимом Ромашкиным, который таки нашел в себе силы расстаться с Мариной. Хотя немалую роль в этом сыграл Князь, дав жадной щучке надежду, поматросив и бросив.

Семьи Романовых и Ромашкиных все‑таки породнились, и Сонечка утешала себя мыслью, что Софье это бы понравилось. Хотя слабое это утешение для тех, у кого ушли в вечность родные и близкие…

Глава 2.

Раньше Софья думала, что знает о боли — все. Ан нет.

Эта боль была какой‑то особенно жестокой. Было полное ощущение, что каждую клеточку тела протыкают раскаленной иголкой, а потом еще солью посыпают. Бооооольно…..

Не выдержав, Софья взвыла волчицей.

Увы… взвыла бы. Горло пересохло, и из него вырвался то ли писк, то ли хрип.

На лоб легла чья‑то ласковая рука.

— Тише, тише, Сонюшка, вот, испей…

Губ коснулся краешек какой‑то посуды и Софья сделала пару глотков… чего?

На воду это было не похоже. Что‑то густое, сладковатое, странного вкуса…

Боль чуть — чуть попустила. Теперь все воспринималось иначе. Ощущения были, как будто все тело отлежали. Разом.

Софья вдохнула. Выдохнула. Потом еще раз и еще… стало чуть спокойнее. Женщина сидела рядом и пока молчала. Вдалеке слышались какие‑то шумы — пока Софья не старалась их разобрать. Она вспоминала.

Что последнее она помнила?

Звезды.

Темнота.

Боль.

Негусто, однако. А предпоследнее?

А вот теперь все вспоминалось четко. Компания придурков, церковь, алтарь… наверное, ее спасли. А почему так больно — и кто с ней разговаривает? И откуда были звезды?

Хотя ответ прост. Наверняка, она либо чего‑то нанюхалась, либо получила галлюциноген иным путем — сейчас такие методы есть, что и не заметишь, а наркоманом станешь. А болевые ощущения… ну а что тут удивительного? Вот, если бы их не было, было бы странно. Вас бы в шестьдесят… ладно, пятьдесят с хвостиком так потрепали — что бы вы ощущали? Явно не восторг.

Софья попробовала открыть глаза. Получилось.