Передел

– Они могут нас связать и ограбить, – напомнила Мэгги.

– У меня есть пистолет, – сказал Лауро. – Не волнуйся. Пойду достану его.

– Нет, только не надо пальбы! – воскликнула Мэри. – Не начинай ходить по дому с пистолетами. Я из-за них нервничаю.

– Лауро – прелесть! – сказала Мэгги, встала – прекрасная бронзовая статуя в белоснежном бикини – и замоталась в оранжевый махровый халат. Мэри тоже поднялась с места.

– Я, пожалуй, окунусь, – решила она.

– А я пойду к себе, – заявила Мэгги. – Не позволю им разглядывать мою спальню, пусть это даже самое интересное на втором этаже.

– Мэри, я принесу напитки к бассейну, – сказал Лауро.

– Спасибо, Лауро, душка, – отозвалась та.

Они вместе ушли с лужайки, прислушиваясь к голосам, но так ничего и не услышав.

– Кстати, – сообщила Мэри, – кажется, я слышана что-то снаружи. Наверное, Берто показывает сад.

– Если тебя так интересуют эти жулики, то проследи, пожалуйста, чтобы к обеду и духу их здесь не было, – буркнула Мэгги. – Не хватало только сидеть за столом в компании неизвестно с кем, – добавила она и повернула к маленькому лифту, который вел прямиком в ее апартаменты.

– Мэгги, – сказал Берто, – эти господа останутся у нас на обед.

Престарелые кузины Берто, которых ждали к обеду, уже прибыли. С ними весело беседовали двое незнакомых Мэгги мужчин. «Византия была состоянием души…» – донеслась до нее реплика младшего.

Мэгги царственно подошла, миновав журнальный столик, где до сих пор лежал каталог, чтобы ее представили. Спиной к столику стояла Мэри, успевшая пробормотать проходившей мимо маркизе:

– Вода в бассейне чертовски холодная, садовник забыл…

– Как поживаете? Добро пожаловать, – обратилась Мэгги к двоюродным сестрам мужа и протянула руку гостям Берто. В этот самый момент ей в глаза бросилась обложка каталога. Она отдернула протя1гутую руку, а улыбающееся лицо вытянулось. – Что это? – выдохнула она, схватив журнал.

На обложке красивым шрифтом было написано название знаменитого среди ценителей искусства аукциона «Нейлес-Пфортцхеймер». Под надписью красовалась репродукция картины.

– Что это?! – завизжала Мэгги, и ее друзья, собравшиеся вокруг, расступились, будто в священном ужасе.

– Что там? – полюбопытствовал Берто, заглянув через плечо.

– Мой Гоген! – вскрикнула Мэгги. – Он был в Неми, в моем доме! Как он попал в каталог? Он выставлен на продажу?

– По-моему, его продали на прошлой неделе, – любезно ответил младший из искусствоведов. – Мы там были. Вы, наверное, ошибаетесь, мэм.

– Как я могу ошибаться?! – опять завизжала Мэгги. – Думаете, я собственного Гогена не узнаю?

Все заговорили сразу, предложения посыпались градом: «Вам надо позвонить в полицию…»; «Нет, ни в коем случае, им незачем знать, что у тебя есть…»; «Тогда связаться с адвокатом…»; «Лучше позвонить на аукцион, я хорошо знаю учредителя, ну, разумеется, Алекса Пфортцхеймера»; «И еще попробуйте позвонить в Неми, кто там присматривает за домом?»…

– Воры! – раздался вопль Мэгги. Она наставила указательный палец на искусствоведов, которым вдруг сделалось исключительно неуютно при мысли об их планах. Ведь они пришли разведать, как проще всего проникнуть в китайскую гостиную, где хранилась знаменитая нефритовая коллекция, а заодно и подготовить кражу драгоценностей. Для них не было секретом, что в спальне Мэгги, в стенном сейфе, хранилась огромная рубиновая подвеска, часть сокровищ венгерской короны (Мэгги забрала ее из банка, чтобы покрасоваться на паре балов). Впрочем маркиза следовала моде и всем рассказывала, что это простая бижутерия. Наметанный взгляд «гостей» не пропустил над лестницей и великолепного Веронезе, о котором они были наслышаны. Однако в случае с Гогеном незадачливые воры были ни при чем, и обвинения Мэгги были явно несправедливы. Единственный минус случившегося заключался в том, что хозяева могли вызвать полицию, и тогда, возможно, всплыло бы одно неприятное дельце во Франции.

– Я очень извиняюсь, – виновато произнес Берто, обнимая Мэгги, словно стремясь защитить от всего, что могло угрожать. – Моя жена обезумела от горя.

Вскоре появилась Мэри, а также Майкл с таким видом, будто его собственные мысли слишком увлекательны, чтобы обращать внимание на домашние катастрофы. В последнее время это выражение мелькало на лице сына маркизы все чаще. Мэри завистливо смотрела, с какой заботой Берто успокаивал Мэгги – в такие моменты он делался особенно красивым, от него исходило неотразимое обаяние, доступное мужчинам только такого типа и поколения. Мэри и в голову не приходило, каким идиотом смотрелся бы Майкл, если бы начал обращаться с ней так же заботливо. Она просто любовалась красавцем Берто и завидовала изрыгавшей обвинения Мэгги, которая вовсе не заслуживала такой нежной заботы. Вот если бы Мэри заподозрила, что ее обокрали, она бы подошла к делу спокойно и рассудительно. Тем временем Мэгги продолжала визжать, а Берто ее успокаивал таким тоном, как если бы исчезновение Гогена – это мелочи и пустяки.

Обед отложили на сорок минут. Тактика Берто принесла плоды, и шум поутих. Гостей препроводили в другую гостиную, где им подали напитки и оставили вариться в собственном соку, пока Мэгги лежала на диване и милостиво позволяла себя успокаивать. Берто в этом немало помогли двоюродные сестры, сильные, суровые женщины, которых сплотили семейная солидарность и абсолютное нежелание влезать в скандал из-за необоснованной клеветы. Вскоре смущенных искусствоведов ободрили, принесли им извинения и умолили остаться. Старший еще нервничал, но оба великодушно пропускали мимо ушей оскорбления, которые все реже и беспомощнее доносились со стороны дивана около получаса. После небольшой передышки гости и хозяева отправились обедать.

Берто категорически отказался заниматься историей с Гогеном до обеда.

– Потом, потом, – повторял он, – это подождет. Если картину украли… то сначала надо составить план действий. Но сперва выпей аперитив, Мэгги. Дорогая, любимая, успокойся. Ничего страшного не случилось, ничего ужасного не произошло… У большинства людей гораздо больше проблем, чем у нас… Не волнуйся, все будет хорошо.

Теперь они сидели в великолепной столовой с видом на искусственное озеро. Берто внимательно смотрел в сторону своей сестры Марисы, разносчицы семейных новостей, которая с нетерпением выжидала, пока стихнет глупая истерика Мэгги и всем можно будет изложить хронику последних событий. (При этом она нисколько не заботилась о том, понимают ли собравшиеся, что она рассказывает.) Мир Марисы был густо населен кузинами. Кроме нее, никто не знал, которая из кузин Колонна влюблена в какого Ланцелотти и каким будет приданое; одной Марисе было известно, кто станет наследником дряхлого Торлонии, которому и недели не протянуть; только Мариса была в курсе, что Бэринги, их племянники, приедут в Париж за документами на швейцарские компании и что остановятся они у Миланезе Пинъателлиса. Эти потрясающие новости Мариса знала лишь потому, что каждый день все утро висела на телефоне, собирая сведения. Нередко, когда хозяев не было дома или они не могли подойти, нужную информацию предоставляли дворецкие. Все эти факты ждали, когда настанет их черед извергнуться на Берто и вторую кузину, Виолу. Мариса хорошо знала, что следует говорить за столом и когда наступает черед для таких вещей, а также что следует надевать и что есть. Она предвкушала полнейшую заинтересованность собравшихся. Мариса была убеждена в важности своих выступлений не меньше античных трагиков, которые размножали новые варианты одних и тех же божественных интрижек и героических подвигов. Она и в самом деле обладала такой самоуверенностью, что умудрялась удерживать внимание чужаков если не россыпью ничего не значащих имен, то роскошным духом старинного итальянского рода.

Бокал виски все еще дрожал у Мэгги в руках, но частично под влиянием Берто, частично усилием воли (потому что она не желала делаться бесплатным аттракционом Для туристов) маркиза несколько успокоилась. По правую руку от нее оказался один из искусствоведов, старший, представившийся Малкольмом Стивесентом. За ним сидела Мэри, за ней – Берто. За другим концом стола устроилась вторая кузина, княгиня Виола Боргоньона, в траурном платье и с тонкой шеей, украшенной мелким жемчугом. Виола в нетерпении ожидала новой части семейной саги, потому что этот рассказ всегда предоставлял повод ужасно возмутиться и начать воспоминания о былых семейных скандалах, неравных браках и интригах. Как и Берто, она понимала, что тема имела слабое отношение к миру новых членов семьи и тем более американских гостей, однако полагала, что так или иначе эти знания должны стать общеизвестны. А уж то, что в скуку подобные истории не вгоняли, для Виолы было очевидным.