Страница 8 из 17
Меня отвели в сарай, где стоял маленький верстак с конторской лампой на нем. Колин открыла ящик и вытащила на свет обитую бархатом коробочку. Внутри обнаружился самый затейливый хронометр, какой я только в жизни видела. Циферблат раза в два больше обычного. Вместо ремешка – серебряный браслет, чем-то напоминающий паука. Колин показала, как он защелкивается на руке. Сбоку от циферблата я разглядела петельку – ага, значит, открывается, как медальон.
– Это Энигматический Темпорально-Приостановительный Аппарат, – представила его Колин.
– Что он делает?
– Что он делал раньше, так это останавливал время. Ты нацеливаешь Энигму на что-нибудь, скажем, на поезд, – объяснила она с самодовольной ухмылкой, – и энергетическое поле захватывает объект целиком, замедляя внутри себя время до минимальных величин. Долго эффект не длится – минут семь для внешнего наблюдателя. Но нам хватает, чтобы подняться на борт, сделать свое дело и с достоинством удалиться.
– И какое же дело вы там делаете? – поинтересовалась я, не отрывая глаз от Энигмы.
– Да так, грабим транспорт, наземный и воздушный, – сообщила Аманда Харпер и сплюнула ком табаку.
Эта дева была коротенькая, с пшеничного цвета кудрями до середины спины.
– Мы ласково напоминаем людям, чтобы они не слишком задавались. То, что ты считаешь своим, тебе не принадлежит. Жизнь может измениться в любой момент, только так. – Фадва прищелкнула пальцами.
Колин тем временем открыла крышку часов. Шестеренка на шестеренке, бог ты мой! Больше похоже на металлическое кружево, чем на механизм, в жизни такой сложности не видала! И все закопченное и погнутое. Крошечные вспышечки света пытаются наклюнуться там и сям, да только силенок не хватает. В самой середке красовался стеклянный флакон в форме слезы. Внутри мерцала синего цвета сыворотка.
– Красотка, правда? – промурлыкала Колин.
– Ты откуда знаешь, что это она? – Да, все мы задаем один и тот же вопрос, мистер Скромняга.
– А кто же, как не она? Подо всей этой блестящей мишурой прячется сердце, полное невыплаканных слез.
– Не мы создали этот мир, Адди. В нем играют не по-честному. Но это не значит, что мы должны сидеть сложа руки, – вставила Жозефина.
Колин вложила мне в руки Энигму, и от касания холодного металла по мне пробежала восторженная дрожь.
– Можешь починить ее? – спросила она.
Я щелчком отправила на место какую-то детальку. Внутри у меня что-то стронулось.
– По крайней мере, постараюсь, мэм.
Колин похлопала меня по плечу – медом им там всем намазано, что ли? Клейма уже не понадобится, теперь я одна из Дивных Дев. В ночи я скатала крошечную записочку, сунула в клюв заводному голубю и отправила его шефу Кулиджу, чтобы дать знать – я в деле.
Мастер Кроуфорд так учил меня работать с часами: захлопнуть дверь в окружающий мир, чтобы остались только ты и механизм; чтобы тихонькие клики и тики были слышны, как первое детское дыхание. Оставим любовникам их лунные ночи на Берегу Аргонавтов; оставим земледельцам посевные корабли, мечущие серебряные струи в небо, призывая дождь… По мне, так ничего нет прекраснее деталей, из которых рождается целое. Это мир, который ты можешь заставить работать правильно.
– Некоторые мыслители утверждают, что время – такая же иллюзия, как Земля Обетованная, – сказал мне как-то за работой мастер Кроуфорд. – Так что если хочешь отыскать Бога, овладей сперва временем. Научись им управлять. Победи минуты и дни, отмеряющие наш неизбежный конец.
Я тогда не поняла, о чем он толкует. Впрочем, ничего необычного в этом не было – я его почти никогда не понимала.
– Нельзя, чтобы вас услыхал высокопреподобный Джексон, сударь.
– Высокопреподобный Джексон и не стал бы меня слушать, так что, думаю, бояться нечего. – Он подмигнул мне громадным глазом из-за увеличительного стекла. – Я увидал это в видении, когда меня сунули в Смолу. У меня еще усы не проклюнулись, а я уже знал, что время – просто еще один рубеж, и его нужно взять. И снидет к нам ангел, и возвестит, что разум человеческий есть машина, и должно нам разобрать и снова собрать его, дабы мог он постичь бесконечность.
– Как скажете, сударь. Мне только невдомек, какое отношение все это имеет к ентим вот часам с кукушкой, которые притащила вдова Дженкинс.
Он похлопал меня по плечу, будто дедушка.
– Вы совершенно правы, мисс Адди. Совершенно правы. А теперь поглядим, сумеете ли вы отыскать для меня инструмент со скошенным концом.
Мы снова погрузились в работу, да только из-за слов мастера Кроуфорда странные новые мысли наводнили мой ум. Что, если и вправду можно влезть внутрь времени, нащупать эти маленькие клики и тики, как следует нажать вот тут, подтолкнуть вон там и растянуть меру нашей жизни? Вдруг можно кататься взад и вперед по дороге времени, переписывать уже сбывшийся день, заглядывать за повороты будущего? А вдруг там, впереди, нет ничего, совсем ничего, только тьма, густая и вечная, как те мгновения в Смоляной реке без воздуха, без света? Что, если нет никакого Единого Бога, а есть только тело – само по себе и одно-разъединственное, и все эти катехизисы, крещения, заповеди не имеют ровным счетом никакого смысла? Тут я вся задрожала и принялась бормотать про себя покаянные и разрешительные молитвы, напоминая, что на свете есть, точно есть Единый Бог, у которого имеются свои виды и на меня, и на бесконечность; Единый Бог, который держит время в руце Своей, и знать сии тайны таким, как я, вовсе не положено.
В общем, я домолилась до какого-то подобия веры, торжественно пообещала себе, что больше ничего подобного думать не стану, и сосредоточилась на подгонке шестеренок. Через дверки часов вдовы Дженкинс как ни в чем не бывало выехала кукушка и выдала разбитное «ку-ку».
Мастер Кроуфорд так и просиял.
– Превосходный из вас часовщик, мисс Адди. Куда лучше, чем я в ваши годы. Надо думать, ученица вскоре переплюнет учителя.
От его слов меня окатило волной гордости, хоть я и знала, что это ужасный грех.
В ту ночь, когда занедужила Ма, мастер Кроуфорд дал мне свою лошадь – скакать за доктором. В небе безжалостно сияли наши две луны – точь-в-точь жемчужные пуговицы на жениховой рубашке. Когда я добралась до шахтерского поселка, холодный ветер нахлестал мне щеки до трещин. Возле конторы на пустых пивных бочках сидела охрана и резалась кто в карты, кто в кости. В поселке был врач, и я кинулась прямиком к нему, бухнулась на колени, умоляла. Я сказала, что мы похоронили крошку-Алису неделю назад, а теперь вот Ма, скала наша и прибежище, горит в лихорадке, пальцы уже синие, налились дурной кровью, так что, пожалуйста, пожалуйста, поедемте со мной!
Он даже стакан с виски из рук не выпустил.
– С лихорадкой ничего не поделаешь, юная леди. Лучше отойди с дороги Божьей.
– Но это же Мама! – возопила я.
– Сочувствую, детка, – сказал он и протянул мне стакан.
Снаружи донеслись крики. Опять кто-то выкинул пару в кости.
Мачок для Ма дал мне мастер Кроуфорд.
– Берег его для себя на Последние Дни, как велел высокопреподобный Джексон. Но я-то старик, и твоей маме он сейчас нужнее.
Я уставилась на красно-черный кубик у себя на ладони. Проглотить самой и жить потом до конца своих дней счастливо в какой-нибудь дальней колонии на задворках разума… Но потом я испугалась вечного ничто, этой нескончаемой ночи с единственной крошечной искоркой жизни внутри – мной самой.
Я дала немножко маме, чтобы облегчить ей дорогу, а остальное спрятала в карман. Потом зажгла керосиновую лампу и до утра не смыкала глаз. Ма не проронила больше ни слова, только все пыталась свернуться поплотнее, да так и осталась лежать на белых простынях, как ракушка, вмурованная в песчаник. Говорят, мастер Кроуфорд умер той же зимой. Во сне, бледным утром, прямо в рабочем кабинете. Не от лихорадки, не от сердца или закупоренной жилы. Просто у него вышел весь завод.
За следующие недели я немало узнала о Дивных Девицах. Жозефина и ее сестра, Бернадетта, сбежали с плантации. Пуля надсмотрщика настигла Бернадетту, прежде чем они успели добраться до гор, но Жозефине удалось скрыться, и теперь она носила нитку от платья сестры, вплетенную в жесткие косы, – на память. Вправить сломанную кость ей было – что кукурузную краюху испечь – все едино, никакой разницы, говорила она.