Страница 29 из 38
Меня мучил одно время конъюнктивит. Мама мне промывала глаза чайной заваркой. Сажала меня в кухне напротив маленького зеркала. По кухне сновали соседки. Они готовили, иногда разговаривали на повышенных тонах, иногда ругались – все, как положено, делали.
Когда я бегал, крутился у них под ногами, бабуля, та, что жила с нами в коммуналке по соседству, несла горячий чайник, и я пробежал у нее под ним таким образом, что чайник очутился на мгновение у меня, аккурат на голове. Дальше я полетел еще быстрее, уносясь в коридор. В коридоре где-то на холодильнике стояло радио, оттуда доносился голос Юрия Антонова чаще всего…
Приезжала бабушка моя, мамина мама, - Валентина Васильевна Маленко. Забирала меня к себе, на Горный. Помню, почему-то, как она укладывала меня спать и пела мне тихо: «Там, вдали за рекой, Загорались костры…» Голос у нее был шикарный, поставленный. Вместе с дедушкой они после войны играли в нашем Музыкальном театре, - тот, что сейчас театр Музыкальной комедии, - это были 1947 – 1949 годы. Дедушка танцевал в кордебалете, бабушка пела в оперетте. Затем за ней стал ухаживать режиссер, стал давать крупные роли, после чего пригласил ее в столицу, в знаменитый Государственный академический народный хор имени Пятницкого. Дедушка, будучи, человеком очень ревнивым, запретил ей это делать, - ехать в столицу, и совсем «забрал» ее из театра. Ушел он и сам из театра, и они уехали на какое-то время на его родину, в Украину, в город Кировоград. Уехали, чтобы вновь вернуться.
Дедушка мой, Борис Порфирьевич Маленко родился в селе Аджамка Кировоградской области Украины 22 июля 1924 года. Село это, насколько мне известно, ничем интересным не выделялось, не выделяется, полагаю и сейчас. Население его по переписи 2001 года составляет 4-е тысячи человек, - как подсказал мне только что «Гугл».
Закончил дедушка до войны итого семь классов. Затем – Дальний Восток и война с Японией. Два ранения. Что не помешало бить чечетку и здорово танцевать, а также всех бороть в соревнованиях по заводу в армрестлинге.
У меня сохранилась о нем информация – это зеленая папка с разными документами. На папке надпись, по-моему, моей же рукой: «Маленко Б.П.» - сделанная еще когда учился в школе. Храню я эту папку всю жизнь, поскольку, я давно понял, что в родителях и родственниках моих напрочь почти что отсутствует чувство историзма, и им доверять ничего хранить нельзя – они все растеряют, или чего хуже выкинут, - мол, а зачем оно нам нужно. Так, я еще со старой квартиры, с Горного, перевез дедушкины карты, которые он, видимо, когда-то покупал, большую настенную карту мира и волгоградской области – последнюю пришлось несколько лет назад выкинуть, так как состояние ее было крайне плачевным.
В папке этой лежит профсоюзный билет темно-зеленого цвета, еще один – красного. Профсоюз рабочих строительств и промстройматериалов – значится в ней. Профессия: слесарь. Почти на всех страничках – наклейки-марочки разноцветные – отметки о членских взносах от 10 копеек до 1 рубля.
Трудовая книжка лежит, - совсем потертая. Дата заполнения: 18 декабря 1948 года.
Военный билет. Информация такая. Национальность: украинец. Беспартийный. В ВЛКСМ не состоит. Образование 7 классов и техническое училище №7 в 1963 году по специальности газосварщик. Женат. И так далее.
Вот что интересно. Место службы. 63-й разведывательный мотоотряд ТОФ (тихоокеанского флота, - прим. авт. – Л.Х.) По специальности электрик-связист. Период: июль 1942 – сентябрь 1945. Далее идет 354-й отдельный батальон морской пехоты ТОФ. Также электрик-связист. Период: сентябрь 1945 – декабрь 1946. И с декабря 1946 по апрель 1947 – служба в 162-ой отельной роте связи ТОФ.
Награжден медалью «За победу над Японией», медалью «За отвагу». Медаль эту, как собственно и другие боевые медали, мой дядька, Леонид Борисович, его сын, поменял в 80-е годы на водку спекулянтам и скупщикам. Комментарии излишни здесь. До меня дошли только трудовые награды: «Победитель соцсоревнования» за 1973 год и за 1979-й, и «Ветеран труда». Больше – ничего.
Далее в папке хранится два удостоверения ударника коммунистического труда, раскладная карта из серии «Города-герои», многочисленные грамоты, удостоверения, открытки, и самая древняя газета которой я обладаю: «Волгоградская правда», датируемая 28-м декабря 1986 годом.
3.
Дедушка с отцом как-то пошли пить пиво. Оно тогда продавалось в зеленых крашеных железных будках на улицах. Будки эти – отдаленное подобие нынешних ларьков. Они подошли, спросили, - но оттуда, из будки, не ответили. Дедушка спросил еще раз. То же самое. Опять. Ноль ответа. Тогда он взял, ухватился снизу за железку, и перевернул ее вместе с торгашами внутри. И ничего ему за это не было.
Другой раз он познакомился с актером Алексеем Смирновым, тем самым, который играл Федю в известном фильме Гайдая. Они, съемочная группа, актеры, прилетели в Волгоград, снимать какой-то эпизод. И актер Смирнов стоял на улице и пил пиво. Борис Порфирьевич подошел к нему, и они разговорились. Дедушка поведал ему и о своей жизни на сцене в конце 40-х годов.
Дедушку я, безусловно, помню. Но плохо. Моментами. Он умер в 1988 году, в конце декабря. Вот несколько моментов, эпизодов.
Первый. На Горном. В их с бабушкой квартире, по улице Ополченской. «Играем в хоккей». Дедушка на воротах, с клюшкой, я, маленький с каким-то мячом и тоже детской клюшкой.
- Вратарь волнуется, волнуется! – говорит Борис Порфирьевич, - и показывает то, как он, вратарь волнуется, защищая импровизированные ворота, - руки на коленях. Ноги полусогнуты. Мы обожали играть в хоккей. Мне рассказывали все, как он меня очень любил.
Эпизод два. Он в комнате лежит, накрыт одеялом атласным. Наверное, уже болеет. Рядом бабушка с ним. Я зашел в комнату.
Эпизод три. В больнице. Там же, на Горном поселке. Зима. Мы пришли в больницу. Родственники. Тетя Люда. Мои родители, бабушка.
- Хочешь к дедушке? – спрашивают. – Да, хочу. Захожу вместе с мамой, кажется, к нему в палату. Он меня обнимал.
Под новый год, когда я буду с мандарином в руках фотографироваться возле елки, в белых гольфах, мне скажут: «Ленечка, дедушка твой умер». - Я вряд ли буду понимать это. Елка была огромная, во всю комнату. Под потолком ее венчала красная звезда. В этом был действительно, какой-то траур, - в этой ярко-красной звезде.
Были и другие эпизоды. Они совсем, - слишком обрывочны. Хотя до сих пор бывает, что-то вдруг пронесется в голове какое-то воспоминание; достанет память моя какой-то кусок энергии, - вот например фотографии, где дедушка с дядей Леней (тем самым, своим сыном и моим дядькой, тезкой) стоят возле дерева – оба худые и стройные. То ли видел я это сам, то ли так фотография запомнилась – сейчас уже я не скажу точно. Наверное, нет, вживую не видел; фотография все-таки это.
У бабушки моей хранились фотографии их совместной жизни. Она мне их часто показывала. Сейчас они лежат у меня дома. На дне коробки всегда находились большие дедушкины «негативы» и снимки в цвете. Я, все задавался вопросом сам себе: вот так вот лежат фотографии, а на самом дне – дедушка под их толщей лет. Значит, он так и на кладбище сейчас лежит?! А над ним толща земли, и возможно, других черно-белых фотографий. Я говорил бабушке, что когда вырасту, обязательно придумаю, как его оживить, как его достать из земли. В детстве представление о смерти совсем-совсем иное. Будто бы и нет ее. Она, смерть – в другом измерении, в твоем сознании ее просто нет. Это представление еще не сформировалось. Представление о ней складывается в причудливую форму, в форму отсутствия.
Смерть дедушки была для меня, ребенка, началом времен «моего тысячелетия», и являлась прототипом истории какого-нибудь, чуть ли не Древнего Рима.
«Давно ли он умер?» - спрашивал я потом. – «Нет, не сказать… недавно, - три года назад» – «А три года назад это давно или нет? Это значит, сколько прошло?» - «Значит, три года» - «А три года это как примерно, что? – все допытывался я».