Страница 31 из 45
Она знала, что подпитывается предательством, как наркотиком, и прибегает ко лжи ради того, чтобы хорошо себя чувствовать, чтобы иметь в своей власти двух человек и самой решать, кого ласкать, а кого бить. Если проявлять непостоянство и произвольно менять жертвы местами, то оба непременно начнут ненавидеть друг друга и каждый окажется готов на все, чтобы только добиться признания.
Когда они достаточно утратят уверенность, нужно сделать так, чтобы они захотели убить друг друга.
Гао – ее дитя, ее ответственность, ее все.
До него существовал только один – Мартин.
Виктория пригубила вина и задалась вопросом, виновата ли она в том, что он исчез. Нет, подумала она. Это не ее вина, ведь она тогда была всего лишь ребенком.
Виноват ее собственный отец. Он разрушил ее доверие к взрослым, и папа Мартина стал для нее носителем коллективной вины всех мужчин.
Он просто хорошо ко мне относился, а я неверно истолковывала его прикосновения, думала Виктория.
Она была сбитым с толку ребенком.
Выпив большой глоток вина, Виктория немного полистала меню, хотя знала, что ничего есть не собирается.
Бундегатан
София Цеттерлунд заглянула в магазин шведской моды “Чалламалла” на Бундегатан в надежде найти что-нибудь красивое для пополнения гардероба, но вышла оттуда с маленькой картиной, изображавшей “Вельвет Андеграунд”, старую группу Лу Рида, которой заслушивалась в школьные годы.
Ее удивило, что в магазине продавали также произведения искусства, раньше их там не было. Посчитав картину находкой, она ни секунды не колебалась.
София села за столик уличной веранды при ресторанчике Harvest Home, расположенном в нескольких шагах от магазина, и поставила картину на соседний стул.
Шопинг не успокоил ее волнения. Возможно, вино поможет лучше.
Она заказала полграфина белого вина. Официантка узнала ее и улыбнулась, София улыбнулась в ответ, закуривая сигарету.
Она пыталась бросить курить, но все больше убеждалась в том, что ничего не выйдет. Никотин помогал ей думать, и иногда она выкуривала десять или пятнадцать сигарет подряд.
У нее не выходил из головы Самуэль Баи и завершившийся несколько часов назад терапевтический сеанс. При мысли о том, что именно она выпустила наружу и как отреагировала сама, она содрогалась.
Когда он злился, он становился непредсказуемым, приобретал совершенно непроницаемый вид и полностью отключался от всего рационального. София вспомнила, как попыталась внедриться в вопиющее, хаотичное сознание, закрепиться там и сотворить что-нибудь, за что мальчик смог бы ухватиться. Но потерпела неудачу.
Она ослабила шарфик и пощупала ноющую шею. Ей повезло, что она выжила.
Как же она теперь сможет продолжать его лечить?
Все шло хорошо до того мгновения, как проявился новый Самуэль.
Он сидел с принадлежащей дантисту моделью мотоцикла в руках, проникновенно рассказывая об одном из друзей детства, и тут она стала свидетелем устрашающего превращения.
Она знала, что люди с диссоциативными расстройствами способны очень быстро менять личность. Достаточно было одного слова или жеста, чтобы Самуэль преобразился.
В предложении, касавшемся, собственно говоря, друга детства, Самуэль упомянул что-то, именовавшееся Pademba Road Prison[46].
Уже на третьем слове его голос изменился, оно было произнесено с приглушенным шипением: Prissson…
Он разразился громким смехом, до смерти ее перепугавшим. Широкая улыбка осталась на месте, но сделалась совершенно пустой, а взгляд – абсолютно черным.
София стряхнула с сигареты пепел. Она чувствовала, что вот-вот расплачется.
Возьми себя в руки. Ты сильнее, чем кажешься.
Воспоминания о том, что произошло потом, были смутными.
Правда, она помнила, как Самуэль встал со стула, толкнув стол так, что банка с карандашами опрокинулась и скатилась ей на колени.
Помнила она и то, что он прошипел ей.
Сперва на крио:
I redi, an a de foyu. If yup le wit faya yugo soori!
Я готов, я здесь, чтобы взять тебя. Если будешь играть с огнем, то пожалеешь.
Потом на языке менде:
Mambaa manyani… Mamani manyimi…
Это прозвучало как детский язык, и грамматика была странной, но содержание слов сомнений не вызывало. Ей уже доводилось слышать это раньше.
Потом он поднял ее, крепко ухватив за горло, будто она была куклой. У нее потемнело в глазах.
С дрожью подняв бокал и поднеся его ко рту, София обнаружила, что плачет. Она вытерла глаза рукавом блузки и поняла, что должна навести порядок в воспоминаниях.
Социальный работник увел его, подумала она.
София помнила, что передала Самуэля его контактному лицу в социальной службе, улыбаясь. Будто ничего необычного не произошло. А что же было до этого?
Самое удивительное, что запомнился ей только уже знакомый аромат духов.
Ими обычно пользовалась Виктория Бергман.
Шок, подумала София, и, пожалуй, недостаток кислорода оттого, что он пытался меня задушить. Вероятно, так.
Впрочем, она знала, что это не вся правда.
Она долила в бокал вина.
Я не в силах отделить своих клиентов друг от друга, цинично констатировала она, отпивая вина. Вот настоящая причина того, почему мне с этим не справиться.
Самуэль Баи и Виктория Бергман.
Та же резкая смена личностей.
Вследствие шока и недостатка кислорода она утратила способность к трезвой оценке, поэтому от происшествия с Самуэлем у нее в памяти осталась только Виктория Бергман.
Мне с этим не справиться, тихо повторила она про себя. Недостаточно отменить только ближайшую встречу с ним, надо отменить все. Сейчас я не могу ему помочь.
Так и сделаем, подумала она, сразу испытав огромное облегчение от принятого решения.
Иногда необходимо позволить себе слабость.
Ее размышления прервал звонок телефона. Номер был незнакомый.
– Да, здравствуйте? – с сомнением произнесла она.
– Меня зовут Жанетт Чильберг, я из стокгольмской полиции.
Я разговариваю с Софией Цеттерлунд?
София сообразила, что ответила на звонок непрофессионально. – Извините, я сижу на совещании и забыла отключить телефон, – проклиная себя, солгала она.
– Хорошо. Перезвонить вам позднее?
– Нет, извините, минуточку…
София встала и зашла в ресторан. Там почти никого не было, но она на всякий случай проскользнула в туалет и заперла дверь, чтобы звуки из бара или с кухни не выдали, что она вовсе не сидит на совещании.
– Ну вот, теперь я могу разговаривать спокойно.
– Позднее совещание в пятницу?
– Да… Оно носит… скажем так, административный характер. – Иногда ложь просто лилась сама собой, и София восхитилась собственной находчивости.
– Я звоню по поводу одного из ваших пациентов, Карла Лундстрёма. У нас есть основания полагать, что он может быть замешан в деле, которое я расследую, и Ларс Миккельсен посоветовал мне поговорить с вами, поскольку вы беседовали с Лундстрёмом. Меня интересует, не рассказал ли вам Карл Лундстрём чего-нибудь, что могло бы нам помочь.
– Вопрос, естественно, в том, о чем именно идет речь. Как вам наверняка известно, я обязана соблюдать конфиденциальность, и, если не ошибаюсь, для того чтобы иметь право высказываться о проходящем обследовании, мне требуется санкция прокурора.
– Санкция уже запрошена.
София уселась на стульчак и принялась рассматривать каракули на кафельной стенке.
– Я расследую дела двух мальчиков, которых, перед тем как убить, подвергали пыткам. Полагаю, вы читаете газеты или смотрите новости и едва ли могли это пропустить. Я была бы очень признательна, если бы вы сообщили что-нибудь о Лундстрёме, каким бы незначительным это ни казалось.
Тон женщины Софии не понравился – заискивающий и снисходительный одновременно. Казалось, женщина пытается на свой страх и риск выманить у нее информацию, выдавать которую она не имеет права.
46
Тюрьма Падемба-Роуд – центральная тюрьма Фритауна.