Старые истории (сборник)

- И дрова в ничтожность сгорают.

- Ну не скажи! А уголь откуда берется? Если б дрова сгорали в ничтожность, чем бы тогда самовары кипятили?

- Электричеством.

- Ты электричество не трогай. Для него есть приборы. А то самовар! Может быть, и золу из электричества делают? А? Так по-твоему? Зола из электричества? Нет, ты ответь, ответь!

- Зола есть продукт распада органического вещества. Дерева, - ответил я.

- А я что ему говорю? Дак уперся в свое электричество. Как будто мы не знаем, из чего делается электричество. Когда из воды, а когда из нефти. Правильно я говорю, Борь?

- Истинно.

- А хочешь, я тебе сюда принесу дрова? Прямо к пристани... И на пароходик внесу... И расколю, Борь?

- Отстань.

- И за что меня так трясет? Будто кур чужих воровал.

- Ты бы еще нагишом лег.

- Трясет меня изнутри, чудак. А снаружи я ничего... Вот пальцы не посинели. Видишь, владают.

Мы лежали на высоком речном берегу, возле обрыва. Под нами притулилась к берегу игрушечная пристань, похожая на дощатый ящик с длинной самоварной трубой.

Нас трое: шкипер Федот, человек неопределенного возраста - старчески сух, но еще черноволос, в облезлой стеганой фуфайке и парусиновых туфлях, я и Степок Звонарь, мужик лет пятидесяти, с красным помятым лицом и босой. Несмотря на сильный свежий ветер, на нем всего лишь драная белая рубаха да пестренькие штаны, такие ветхие, что, того и гляди, грех наружу вывалится.

Чуть поодаль от нас сидела, укутавшись в клетчатую шаль, пожилая женщина - только глаза одни видны, блекло-голубенькие, как цветочки льна. В ногах у нее стояли две корзины: одна с ежевикой, другая с калиной.

Все ждали катера. Я ехал в город, женщина - до своего села, километров за десять, а Степок пришел жену встречать.

Небо хмурилось на дождь. Река взъерошилась сивыми мелкими гребешками, словно озябла; и прибрежные тальники посерели от перевернутых исподней стороной, рвущихся на ветру листьев.

- И с чего меня так трясет? Иль съел холодного?

- Пить поменьше надо, - вступает в разговор женщина. - Да хоть бы фуфайку надел. А то в одной рубахе. Прямо атлет...

- Да кто ж это в сентябре куфайку носит?

- К примеру, я, - ответил Федот.

- Ты на службе, по необходимости, значит. А я куда хочу, туда пойду.

Степок встал, поддернул штаны.

- Пойду хоть чайку хлебну. У тебя там осталось немножко?

- Осталось. На вот ключ от каюты. - Федот подал ему ключ.

Тот запрыгал по глинистым ковлагам вниз, к пристани. Рубаха на спине его захлопала и вздулась пузырем.

- Господи, посмотришь на него - и то инда мурашки по коже ползут. Вот злыдарь-то! - сказала женщина, кутаясь плотнее в шаль.

- А что он делает?

Я прожил здесь полмесяца и каждый день видел его пьяным.

- Дурака валяет, - ответил Федот.

- Сколько же можно?

- Всю жизнь. Такая уж порода. У него отец сроду не работал. Наймется, бывало, стадо пасти - ребятишек с коровами отошлет, а сам на колокольню звонить. Ни один праздник без его звону не обходился. И руками и ногами дергает колокольные веревки. Только, бывало, голова трясется. Их так и прозвали - Звонарями. Все они вокруг церкви побирались.

- Но церковь уже лет тридцать как закрыли.

- Церковь закрыли - колхоз открылся. Степок сразу в бригадиры. Как же! Беднота... Почет и уважение. Он двадцать с лишним лет все командовал. Надо тебе за дровами съездить - бери поллитру и ступай к Степку. Или огород вспахать... Он вина-то выпил - озеро. Какая уж ему теперь работа?

- Что ж его, за пьянку сняли?

- Да ну! Колхоз объединили. Из нашего целого колхоза одну бригаду сделали. Трех бригадиров за штат.

- И все не работают?

- Зачем? Одного учетчиком на ферме устроили. Второй помер. Почка у него заблудилась. Резали его врачи, резали... Все почку искали.

- Не нашли? - спросила женщина.

- Так и не нашли, - ответил Федот.

- Это все невренность, - сказала женщина.

- А то что ж, - согласился Федот. - Только на нервах и живем.

- У нас тоже у одного жена была дальняя, из лесной стороны. Реки сроду не видела. Нонешней весной во время ледохода под ней берег просел. Она у воды была. Вытащили ее из воды честь честью. Но она померла через неделю. На нее повлияло.

- Через нервы и жизни лишаются, - вздохнул Федот и, помолчав, добавил: - Внизу моет вода, а берег кусками хлыщет.

- А может, это от холоду? - спросила женщина.

- И холод действует на берега, и ветер, - философски заметил Федот. - Природа, одним словом. Тут что от чего зависит - не враз определишь. Вот скажи, отчего такой холод в бабье лето приключается? Отродясь такого не бывало, чтоб в начале сентября иней на траву ложился.

- А в Москве теплее, чем здесь. Передавали, будто там ночью не было заморозка, - сказал я. - А ведь Москва севернее!

- Ой нет! - оживилась женщина. - Мне вчера дочь написала из Москвы - по утрам у них тоже сурьезность.

- Борь, а Борь! - раздалось с пристани. - Купи мне одеколону в долг! - я же совсем позабыл - на катере приедет Ваня Ромозанов. Он за пенсией поехал. Я возьму у него и тебе отдам.

- Ты чего пристал к человеку? Неужто он по твоей прихоти побежит в деревню за одеколоном? - сказал Федот.

- Дак я сам сбегаю. Ты мне дай шестьдесят семь копеек, Борь?! А Ваня приедет - я отдам тебе.

Он, как козел, в несколько прыжков поднялся на берег и, тяжело дыша, протянул руку.

Я дал ему рублевую бумажку. Он в момент сунул ее в карман.

- Я сейчас, мигом обернусь.

- А Степаниду встречать? - остановил его Федот. - Сейчас катер подойдет.

Степок в нерешительности остановился: бежать в деревню - жену опоздаешь встретить. Опасно! Остаться здесь - рубль надо возвращать... Жаль!

- А сколько времени? - спросил он.

- Без десяти пять.

- Видишь, а в пять катер приходит, - сказал Федот.

- Ну, тогда я чайку еще выпью... Погреюсь. - Он снова спрыгнул с берега. - А Ваня Ромозанов приедет - я верну тебе долг. Ты, Борь, не беспокойся.

- Вот совесть! - покачал головой Федот вслед Степку.

- А забоялся жену-то не встретить. Видать, строгая, - сказала женщина.

- Она бьет его. Намедни он у нее выручку стащил да пропил. Они с матерью ему всю голову разбили. Недели две, как турок, в чалме ходил.

- А он что, глупый, не пожалился? За такое и под статью угодить можно.

- Они сами на него же все и свалили. Сами дерут, сами же и орут... Я прибежал той ночей - он валяется на полу, а Степанида в сенях кричит: «Помогите! Задавил совсем, разбойник!» Я свет включил - у него из головы-то кровь розовыми пузырями. Прямо пеной пенится.

- А може, мозговое окружение? Сукровь то есть.

- «Чем они тебя?» - спрашиваю. А он: «Рашпилем», - говорит. И рашпиль тут же у порога валяется. Здоровенный, как валек. А старуха на печи лежит и тоже орет: «Развода требую, развода!»

- Господи! Страсти-то, страсти какие... - торопливо приговаривает женщина. - А милицию вызывали?

- Приходил Кулек... Это прозвище нашего милиционера, - обернулся ко мне Федот. - Ну что он? «Протокол на вас каждый раз составлять - бумаги не хватит», - говорит. Но штрафу взял пять рублей и квиток выдал. Потому как ночной скандал. Нарушение правил тишины. Теперь они днем дерутся.

- Что ж он не уйдет от них? Эдак уж тоже не житье.

- Куда уйти? Кому он нужен? Милиция и та от него отступилась.

- Ну да, безвыходное положение. Тунеяд, одним словом.

- А кто этот Ваня Ромозанов? Родственником Звонарю доводится, что ли? - спросил я.

- Ромозанов-то? Первым председателем был. Всю власть на себе держал в восемнадцатом годе. Матрос - на боку маузер и лента пулеметная поперек живота. Он на острове мужика кутуковского убил.

- За что?

- За луга. На том острове у нас с кутуковскими прямо сражения происходили.

- Но ведь Лещинное от вас километров за семь, не меньше, - сказал я.

- Ну так что? Поначалу мы тот остров захватили. Ваня Ромозанов сказал: «Теперь вся власть наша! Мы хозяева, сами и отмерим. Луга от Волчьего яра до самых лещинских осокорей - все теперь наши. И кто сунется на них - того за зебры и с Волчьего яра прямо в омут».