Старые истории (сборник)

Тот вылез из машины и со шляпой Батурина направился к бабам.

- Пожалуйста, Иван Павлович! - с готовностью подалось несколько баб, развязывая свои ведра. - Чего там в шляпу?! Давай в багажник насыпем... А то в кузов?

- Хватит, бабы, хватит, - смягчился Батурин, останавливая их жестом.

Механик насыпал полную шляпу луговой, в зеленых махнушках клубники.

- Бери в карманы! - кричали бабы.

- Мне что ее, сквозь штаны цедить?

- Ну в подол!

- Хватит!

- Иван Павлович, а когда Шенное скосят, можно выходной устроить? На клубнику?!

Батурин взял горсть клубники из поднесенной ему механиком шляпы, попробовал на зуб и сказал:

- Спелая. Ладно, бабы, грузовик выделю. И отвезут вас и привезут.

- Спасибо, Иван Павлович!

- Дай вам бог здоровья, Иван Павлович!

- Мы тебе тоже наберем, Иван Павлович!

- Ага, наберете... репьев на штаны, - сказал Батурин и, обернувшись, шоферу: - Гоняй, Леша, гоняй!

Обрадованные бабы, что гроза миновала, долго еще махали нам вслед.

В Мотках, на высоком обрывистом берегу Прокоши, нас уже поджидали с рыбой: два человека, голые по пояс, в закатанных выше колен брюках, возились возле костра. Один из них высокий, худой, с кипенно-белой грудью, с землисто-красными, как лежалый кирпич, большими кистями рук, словно приставленными от другого тела; второй приземистый, плотный, играя мускулами, блестел на солнце точно полированный. На треноге висел огромный - ведра на два - чугунный котел. Рыба лежала навалом на темном брезенте: толстые, разлапистые, с медным отливом караси вперемежку с сизыми, как дикие селезни, линями.

- Вы что, верхом на попутном облаке приехали? - спросил рыбаков Батурин, вылезая из машины.

- А мы по щучьему велению, по вашему хотению, Иван Павлович, - улыбаясь во все лицо, зычно крикнул от костра тот, что поменьше. Это был егерь здешний, Николай Иванович Бородин, тоже мой дальний родственник.

В худом и высоком я признал Костю Хамова, бригадира рыбаков. Путаясь в словах и суетясь вокруг Батурина, он пояснял:

- Я, значится, как получил задание от Николая Федоровича, что, мол, Иван Павлович гостей повезет в Мотки, на реку. Рыбки, значится, организовать... Мать честная, говорю, у меня и снасти смотаны, и народ на покосе. Коровам, говорю, для себя пошли... разрешил покосить сам Иван Павлыч. А Николай Федорович мне: ты, говорит, рыбак или пастух? Чего на коров хвостом машешь? Смотри, говорит, рыбы не достанешь - хвост оторвем... И сам смеется, и я смеюсь... Пропал, думаю, пропал, а смеюсь... - был он сутул и как-то нескладно скроен, будто наспех гвоздями сшит: плечи узкие, грудь клинышком, а голова большая и чуть вперед подана, словно держать ее трудно, а говорил, как из пулемета чесал. - Я тогда к Бородину: Николай Иванович, выручай, говорю. Заводи мотоцикл, берем ботало, а сети у меня в лугах... Поботаем.

- Хватит тебе, ботало-мотало! - оборвал его Батурин. - Дай другим сказать. - Он обернулся ко мне: - Знаешь, как его пацаны у нас дразнят? Лотохой. Костя, завтра будет дождь? Наверно, будет, наверно, нет...

Семен Семенович и механик засмеялись.

- Значит, наботали? - спросил Батурин егеря, подходя к костру.

Тот не встал, не пошел рассыпаться мелким бесом, как бригадир. Тот знал себе цену. Однако ж отвечал весело:

- Ботать - не языком болтать... Сняли мы с себя штаны, завязали узлами порточины, а в ширинку объявление пристегнули: здесь выдаются делянки на покос. Записывайтесь по очереди. И кинули штаны в бочаг. Вот караси и набились в них.

- О-го-го-го! - загоготали все, как гуси.

И даже Иван Павлович залился так, что лоб и щеки его покраснели.

- Все-таки, где рыбу достали? - спросил Семен Семенович. - За час столько не наботаешь.

- У героя взяли, у героя, - залотошил Костя. - Я говорю: поедем ботать! А Николай Иванович мне: бери поллитру. На нее, говорит, любая рыба клюнет. Верное дело, говорит. Вот тебе взяли поллитру. Привозит он меня на Долгое. А там наш герой сети выбирает. Вот вам и рыба.

- Это что за герой? - спросил я Батурина.

- Из Высокого. Дорожный мастер.

- Прозвище, что ли?

- Зачем? С войны героем вернулся. У него и лошадь своя, и сети. Вроде поощрения ему.

- Так чего делать будем? - спросил егерь. - Архиерейскую, что ли, варить?

- А как же?! Леша, где петухи? - крикнул Иван Павлович.

- В багажнике, - отозвался тот из машины.

- Сейчас я их ощиплю! - кинулся к багажнику Костя-бригадир.

- Погоди ты! - крикнул Леша.

Но бригадир одним духом подбежал к «Волге», ткнул своей пятерней в замок багажника, крышка подпрыгнула кверху, и в то же мгновение из багажника с кудахтаньем полетели во все стороны белые куры и петухи.

- Алексей! Что вы, мать вашу перемать? Головы порубить не могли, а?! - заорал Батурин.

- Дак я говорил заведующему... А тот говорит: на всей ферме ни одного топора. Чем я их отрублю, пальцем, что ли?

- Да ловите вы их, дьяволы! Не то по лугам разбегутся, - кричал Батурин. - Опозорите на всю округу.

Кур ловили всей артелью: разбились в цепь, загоняли их в некошеную траву, а потом глушили, накрывали фуфайками и рубахами.

Из багажника вынули целую корзину яиц, переложенных сеном, с заднего окошка сняли «рядок» водки - четырнадцать бутылок. И заварили архиерейскую уху...

Володя Гладких приехал на вечерней зорьке - мы уж успели выпить как следует. Сидели мы, как древние греки, в земляных креслах, вырытых амфитеатром вокруг дернового стола. На брезентовой подстилке перед нами лежали вареные куры да караси с линями, посыпанные крупной солью; поодаль, чтоб рукой подать, стоял котел с духовитой архиерейской ухой, в которой выварились сперва куры, а потом рыба; яйца рассыпаны были по столу, как горох. Ешь - не хочу. Водку запивали ухой, а кого разбирало - спускался вниз, к реке и в воду - бултых! Отмокали.

- Эй вы, аргонавты! - крикнул, вылезая из ветеринарского «козла», Володя. - Пошто пируем? Какого Зевсова быка задрали?

- Ты чего это? - вскинулся Батурин. - Вроде конокрадами нас обзываешь?

- Это герои древности, - сказал, присаживаясь, Володя.

- Хороши герои - чужих быков забивать, - ворчал Батурин. - У нас тут, брат, все свое... Как в пантюхинской частушке поется: «Мы плевать на тех хотели, кто нас пьяницей назвал. На свои мы деньги пили, нам никто их не давал». - Он поглядел значительно на нас и добавил: - Музыка Глуховой, слова Хамова.

Застолица грохнула, а Иван Павлович пояснил мне:

- Это у нас, в Брехове, самодеятельный хор так объявляет: выступает хор из колхоза имени Марата. Частушки! Музыка Глуховой, слова Хамова, - и сам засмеялся еще раз.

Гладких молчал.

- А ты чего нос повесил, Владимир Васильевич? Бери кружку! Дай-ка я тебе налью, - потянулся к нему Батурин с бутылкой.

- Да погоди ты малость, - поморщился Володя. - Дай дух перевести.

Батурин дернулся и поднял голову:

- Что за тобой, гнались? Или прятался от кого?

- От вас спрячешься? - повел бровями Володя. - Вы на том свете и то покоя не дадите.

- Кузовков одолевает? - Батурин многозначительно усмехнулся, наливая в кружку Гладких. - Плюнь на него... Давай, отдыхай!

Гладких покосился на водку и вроде бы нехотя выпил. Семен Семенович принял это как сигнал читать письмо запорожцев и, мотнув головой, словно очнулся ото сна, загремел:

- Ты, шайтан турецкий, проклятого черта брат и товарищ, самого Люцыпера секретарь...

- Да погоди ты со своим турецким султаном! - оборвал его Батурин.

Семен Семенович обиженно хмыкнул и насупился. Вся остальная братия с недоумением переглядывалась.

- Дан чего он, людей просил? - начал опять про Кузовкова Батурин.

- От него и те разбежались, что были, - нехотя ответил Гладких. - Тоже мне шефы...

- А что такое?

- Сено скирдовали на пресс-пункте. Подвозили два грузовика с рязанского треста. Ну и смылись... А те посидели, поглядели - никого нет. Ни шоферов, ни начальства... И тоже деру дали. Вот и собирал всех до самой ночи.