Княгиня Екатерина Дашкова

— Сэр, я готова согласиться с вами. Монархиня, забывшая об интересах государства, отдавшаяся на волю страстей, не имеет права на уважение.

— Но вся беда монархов, княгиня, в том, что собственные страсти они не отделяют от интересов государства, и Мария, предавшая того же Ботвелла, считала, что поступает так ради интересов своей родины, а не потому, что обрела в нем жестокого и бесчувственного тирана, помыкавшего ею. К тому же она была очень красива.

— Но какое же это может иметь значение!

Возвращение в Петербург… Господи, как неумолимо оно приближается. С получением сыном ученой степени магистра искусств у нас нет оснований задерживаться в Европе. К тому же возраст князя Павла предполагает зачисление его на службу. Письма родных полны советов не откладывать рокового для меня часа. К сожалению, государыня не забыла о моем отсутствии и время от времени осведомляется об успехах князя Павла, о котором отзывается не иначе как о своем крестнике. Родные убеждены, что это хороший знак, который обеспечит сыну успешное продвижение по службе, но они не обманывают меня в отношении открытой неприязни ко мне императрицы. Брат Александр уверен, что внешний мир поддерживается главным образом тем добрым приемом, который оказывается мне всеми выдающимися умами Европы и всеми монархами, любезно настаивающими на моем представлении им и их семьям. В Петербурге считают все мои визиты и комментируют каждый мой шаг. Но во что уж совсем трудно поверить, будто оказавшиеся в немилости Орловы стали почтительно отзываться обо мне. Сестра Елизавета подробно описала разлад между императрицей и Григорием Орловым, который, несмотря на все оказанные ему милости и благодеяния, без памяти влюбился в собственную кузину. Тринадцатилетняя простенькая девочка со слабым здоровьем одержала победу над императрицей. Так, во всяком случае, шептали при дворе, и нет сомнения, что шепот этот доходил до ушей государыни, раня вновь и вновь ее самолюбие. Мне передали слова государыни об Орлове, что Григорий Григорьевич был гений, силен, храбр, решителен, но мягок как баран, и притом с сердцем курицы. Но мне трудно было забыть условия прощания с семьей любимцев, которые предлагала со своей стороны императрица, желая мирного завершения отношений.

«Полтораста тысяч, которые я ему жаловала ежегодно, я ему впредь оных в ежегодной пенсии производить велю из Кабинета. На заведение дома я ему жалую однажды ныне сто тысяч рублей. Все дворцы около Москвы или инде, где они есть, я ему дозволяю в оных жить, пока своего дома иметь не будет. Людей моих и экипажи, как он их ныне имеет, при нем останутся, пока своих не заведет; когда же он их отпустить за благо рассудит, тогда обещаю их наградить по мере ему сделанных от них услуг. Я к тем четырем тысячам душ, кои еще граф Алексей Григорьевич Орлов за Чесменскую баталию не взял, присовокупляю еще шесть тысяч душ, чтоб он оных выбрал или из моих московских, или же из тех, кои у меня на Волге, или в которых уездах сам заблагорассудит, всего десять тысяч душ. Сервиз серебряной французский выписной, которой в Кабинете хранится, ему же графу Гри. Гри. жалую совокупно с тем, которой куплен для ежедневного употребления у Датского посланника. Все те вещи, которые хранятся в каморе цалмейстерской и у камердинеров под наименованием его графских и коих сам граф Гри. Гри. Орлов о многих не знает, ему же велю отпустить…» Теперь все эти богатства составили состояние счастливых молодых.

Государыня со свойственным ей благородством отказалась от предложенной придворными льстецами возможности расторгнуть брак Орловых через Синод ввиду их близкого родства. Напротив — чтобы прекратить недостойные перешептывания, она наградила молодую графиню собственным портретом, купила у нее наследственную подмосковную Коньково. Графу оставалось самому понять, что, несмотря на все эти знаки внимания, его присутствие при дворе нежелательно. Ему было разрешено выехать за границу, тем более что того требовало и быстро ухудшавшееся здоровье обожаемой им супруги. Если, с одной стороны, подобная перемена обстоятельств при дворе могла облегчить продвижение по службе сына, то с другой — место около императрицы успели занять иные любимцы, также не дарившие меня своими симпатиями. Достаточно сказать о Григории Александровиче Потемкине, который на протяжении многих месяцев не счел нужным отвечать на мое письмо по поводу дальнейшей судьбы моего сына. Все худшие опасения и воспоминания нахлынули на меня, когда случайно я встретилась с четой Орловых в доме знаменитого врача Гобиеса в Брюсселе. Собственно, встречи не было. Мы увидели друг друга через щель приоткрытой врачом двери. Орловы, по всей вероятности, не хотели афишировать своего визита к медику, я же неожиданно для Гобиеса зашла без предупреждения, чтобы выразить ему свое уважение. Настоящая встреча состоялась в тот же день у меня дома, куда граф решил без приглашения явиться.

— Я пришел к вам другом, а не врагом, княгиня.

— Это дело вашей совести, граф.

— Вы можете не поверить мне, но мной руководит желание облегчить предстоящее вам возвращение в Россию. Оно не будет таким легким, как вам может казаться.

— Я не льщу себя никакими надеждами, кроме желания исполнить свой долг перед государыней и представить ей своего сына, завершающего намеченное мною образование.

— Тем лучше. Насколько мне известно, он записан при рождении в кирасирский полк?

— Да, таково было желание его отца, поддержанное государыней, которая милостиво повелела производить его в чинах, пока не подойдет срок его действительной службы.

— И вы уверены, что это производство производилось?

— У меня нет оснований сомневаться в том, что распоряжения императрицы исполняются.

— Слова, княгиня, пустые слова! Думаю, что в России вас будет ждать горькое разочарование.

— Пока оно не наступило, у меня нет оснований о нем думать.

— Это неосмотрительно с вашей стороны. Но вот что я хочу вам предложить, княгиня. Я продолжаю числиться командиром конногвардейского полка и могу взять вашего сына к себе, что позволит сразу повысить его на два чина. Как бы ни обстояло дело с его производством, вы будете достойно вознаграждены в своих хлопотах и беспокойствах.

— Благодарю вас, граф, но я уже обратилась с запросом к президенту Военной коллегии князю Потемкину и до получения ответа не стану предпринимать никаких иных шагов.

— Вы рассчитываете на ответ? Ваше дело. Но имейте в виду, мое предложение остается в силе. Кстати, я не видел молодого человека красивее вашего сына. Думаю, моя поддержка такого красавца принесет одинаковую пользу и ему, и мне. Как видите, княгиня, судьба сводит нас во второй раз. Я не счел возможным не нанести вам визита перед нашим отъездом с женой в Париж и Швейцарию. Говорят, швейцарский климат творит чудеса.

— Я желаю, чтобы вы в этом убедились на примере вашей супруги.

— Благодарю, княгиня, но у меня не идет из ума ваш сын. Вы не должны упустить ничего из тех преимуществ, которые может принести появление такого сокровища при дворе. Не смущайтесь, князь. Я уверен, что вы легко затмите фаворита. А так как в мои обязанности с некоторых пор входит утешать тех, которые получают отставку, благо случается это достаточно часто, я с удовольствием сделаю это в отношении того, кто принужден будет уступить вам свое место. Думаю, это чудеса, которые раскроет перед вами русский двор, затмят все ваши впечатления от чудес европейских.

— Друг мой, не откажи принести мне увраж о Рембрандте, который остался в маленькой гостиной, и не торопись с ним, князь. Я всегда боюсь, что ты так стремительно сбегаешь по мраморной лестнице.

— Вы хотите меня познакомить с этим изданием, княгиня?

— О нет. Я просто хочу удалить сына, чтобы сделать вам, граф, замечание. Я считаю тему вашего разговора одинаково неуместной в присутствии семнадцатилетнего мальчика и неприличной в отношении ее императорского величества. Я не знаю, кого вы имеете в виду под словом «фавориты» — мне не довелось встречаться с подобными лицами при дворе.