Страница 97 из 151
Письмо оказалось не лишенным интереса. После целой вереницы непечатных слов, подобранных с разухабистым шиком, шло само послание, в котором был заключен совершенно точный смысл. Кампьен в нем прочитал:
«Ну что старый… ты вышел на сегодня сухим из воды потому что все врачи трусы, но ты ничего не имеешь от этой смерти. Я тебе объясню почему объясню честно хотя ты старый… этого не стоишь.
Брат этот… алчный и загребущий… человек умный как он себя считает и он получил что она оставила… бедняге капитану, который другое не скажешь просто старый дурак слежу за тобой ты виноват во всех бедах и несчастьях. Бог все видит. Аминь. Стекло знает все и не забудь люди как ты… другие от них страдают, а они всегда притворяются, что помогают ближним и делают добро. Полиция еще хуже всегда тянет руки к деньгам. Все они будут гореть в аду на земле как надеюсь горишь ты. Ты хуже всех…».
— Милая старушка, ничего не скажешь. — Чарли Люк заглянул через плечо Кампьена. — Правда, иной раз у нее лучше получается, не так много повторов. Вычитали что-нибудь полезное?
Кампьен положил листок на столик возле кровати и легонько подчеркнул карандашом некоторые слова. Потом подчеркнул несколько пожирнее, и получилось следующее: «Брат человек умный, он получил, что она оставила капитану, который просто старый дурак».
— Потрясающе, если, конечно, это правда, — сказал Кампьен.
— Почему?
— Потому что мисс Руфь- оставила капитану, которого терпеть не могла, восемь тысяч привилегированных акций, причем их положение на бирже является сейчас государственной тайной. — Кампьен весело улыбнулся: — Садитесь, Люк, я вам ее открою.
Но прежде чем начать свой рассказ, Кампьен снова прошелся карандашом по коротенькому письму, подчеркнув еще несколько слов во второй половине этого омерзительного сочинения.
19. Одна из ниточек
Большая комната сразу налево от входа была задумана и построена в те дни, когда ум, время и, уж конечно, пространство отдавались застольям.
Отец Лоренса Палинода, чья ретушированная фотография висела над камином, принимал в этом небольшом банкетном зале интеллектуальный — литературный и ученый — цвет викторианской Англии и Европы, а теперь сын профессора в одной его половине работал, а в другой спал.
Его походная кровать была втиснута между двумя довольно красивыми георгианскими красного дерева пьедесталами, на которых красовались две оправленные в бронзу вазы, а аккуратно сложенная одежда хранилась частично внутри, частично снаружи огромного буфета (на его нижней тумбе), который в наши дни был непомерно велик для любой семейной надобности.
Общее впечатление при всем том не было отталкивающим. Возле камина стояло покрытое гобеленом кресло, продавленное, но не ободранное и тщательно вычищенное; массивный длинный стол с закругленными углами, занимавший всю застланную потертым ковром середину комнаты, был аккуратно разделен на три части: первая — письменный стол, вторая — картотека и третья — довольно хорошо оснащенная бутербродная. Все остальное пространство занимали книги, среди которых не было ни одной запылившейся или потрепанной. Они стояли на полках, лежали стопками на стульях, пристенных столиках и шифоньерках, громоздились по углам.
Такой аккуратной комнаты за всю свою практику Чарли Люк не видел, о чем он и сказал Кампьену, оглядывая первый раз жилье Лоренса.
Они вошли без приглашения и в ожидании хозяина попытались провести предварительный осмотр — «окинуть комнату молниеносным взглядом», на языке Люка. На столе, на той его части, что выполняла роль письменного, стояло сбоку что-то вроде подноса дворецкого с полкой. Полка была плотно уставлена находящимися в работе книгами. Все они стояли ровно, корешками вверх. Кампьен нагнулся над ней. Прочитал первый корешок: «Судебная медицина. Сидни Смит»; второй гласил: «Токсикология. Буканен». Глаза его пробежали по корешкам, и лицо приняло безучастное, отсутствующее выражение. Тут была и «Материя медика», и «Судебная химия» Лукаса. Кампьен стал искать других знакомцев. Ну, конечно — Глейстер, Кейс, Симпсон, увлекательнейший Х.Т.Ф.Роуз и приложения к журналам, среди них «Умственная анормальность», а также «Преступность» из серии «Исследования английских криминалистов». Небольшая, но исчерпывающая рабочая библиотека криминалиста.
Он взял томик «Материя медика», взглянул на форзац и начал листать, но возглас Люка прервал его увлекательное занятие.
— Держите меня! — Этот слишком непосредственный возглас удивления, по-видимому, был вызван чем-то действительно необычным. Кампьен взглянул на Люка: его «бубновые глаза» буквально лезли из орбит. Он держал в руках листок бумаги, который только что взял с каминной доски.
— Опять она, любительница сквернословия, — сказал он.
Кампьен подошел к нему, и они вместе прочитали письмо из серии писем доктору, но адресованное, очевидно, Лоренсу Палиноду. Кампьен чувствовал, как у него по спине бежит холодок — верный признак того, что им в руки попало что-то действительно важное.
Да, было чему изумляться. Если отбросить всю непристойность и хулу, смысл послания сводился к следующему: «Вы ограбили… дурачка».
Конверт, который остался на камине, был адресован Лоренсу, на нем стоял штемпель местного почтового отделения.
— Отправлено вчера утром, — заметил Люк и положил письмо на место. — Интересно, первое ли это письмо? Если не первое, почему он никому ничего не сказал? Хорошо бы выяснить.
Он прошел дальше в комнату, позвякивая в кармане мелочью. Следуя за ним, Кампьен почти слышал ход его мыслей. Дойдя до второй половины этой, в сущности, двойной комнаты, Люк продолжал:
— Надо будет еще раз допросить его. Должен признаться, я тогда трети не понял, что он мне говорил. Может, это недостаток образования? — Люк развел руками — жест, призванный, очевидно, передать понятие пустоты. — Что же, сделаем еще попытку.
— И именно сейчас. — Кампьен тронул его за руку.
Снаружи из коридора донеслись взволнованные голоса. Карканье Лоренса перекрывало все остальное. Скрипнула дверь, послышался какой-то шум, и голос Лоренса произнес:
— Входи, входи, я настаиваю.
Люк и Кампьен, стоявшие под прикрытием складных дверей, делящих комнату на две части, остались, где были. В темном углу их не то что не было видно, просто заметишь не сразу.
Лоренс рванул дверь и стал рукой нашаривать выключатель — в запальчивости он не видел, что свет в комнате есть. Его высокая костлявая фигура двигалась еще более неуклюже, чем всегда, при этом он так трясся, что дверь, которую он держал, ходила ходуном, задела стул с книгами и верхняя упала на пол.
Лоренс резко нагнулся, чтобы ее поднять, и сшиб все остальные, хотел было подхватить их, передумал и выпрямился, покорившись своей незадачливой судьбе.
— Входи, — повторил он. — Входи сейчас же!
На его зычный голос нестройно отозвались струны пианино.
В комнату медленно вошла Клайти Уайт. Лицо у нее было бледное как полотно, огромные темные глаза казались от этого еще больше. Иссиня-черные волосы падали на плечи беспорядочно, а уродливый старомодный наряд висел на ней как на вешалке, точно тело под ним от ужаса сжалось.
— Капитан поднялся наверх, — сказала она так тихо, что они едва разобрали слова.
— Выкинь его из головы.
Лоренс захлопнул дверь и прижался к ней спиной, бессознательно приняв позу распятия, неестественную, но патетическую. Его губы, обычно бледные и чопорно поджатые, были сейчас ярко-красными и нервно плясали. Глаза без толстых из горного хрусталя очков были как бы голые и подслеповатые, и казалось, из них вот-вот брызнут слезы.
— Жалкая девчонка! — наконец оглушительно крикнул он.
В комнате разыгрывалась мелодрама, абсурдная и вместе убийственная, поскольку главный герой, несомненно, страдал. Его душевная боль бесновалась, как разъяренная кошка.
— Ты так похожа на мою сестру, — произнес он, бессознательно переходя на ритмическую прозу. Прыгающий ритм, срывающийся голос, не нагоняй, а истерика. — Она была такая же бледная и чистая. Чистая, как белый листок бумаги. Но она лгала. Коварно лгала! Она убегала из дому и занималась любовью в подворотне, как гулящая девка!