Охотник

Учили их минно-подрывному делу. Преподавали строевую подготовку, изучали винтовку Мосина, но большую часть они занимались инженерными минами — нашими и немецкими.

Алексей хотел попасть в пехоту, даже к командиру ходил, но тот как отрезал:

— Где Родина приказала тебе служить, там и будешь! Кругом, марш!

Так и сидел Алексей за столом вместе с другими новобранцами. Сначала немного теории дали — о взрывчатых веществах да о взрывателях. Потом учебные мины показывали.

У Лехи от терминов голова кругом шла. Каких только мин в Красной армии ни оказалось: Т-35, ТМ-39, ПМЗ-40, ТМ-41, ПМД-6, ПОМЗ-2, и надо было знать их модификации, вроде ПМД-6Ф, в которой взрывчатый состав из аммиачно-селитренной смеси в стеклянных флаконах был. Как установить мину, как обнаружить её и снять, как замаскировать установленную. Да ещё шашки тротиловые, детонаторы, огнепроводные шнуры и подрывные машинки. К вечеру голова гудела.

Но это были только цветочки! Дальше они стали изучать мины немецкие — пехотные, противотанковые. Немцы были хитрыми. На одной мине, такой как TMI-29, ставили по три взрывателя. Кроме нажимного — ещё боковые и донный натяжного действия. Обезвредил сапёр верхний и боковые взрыватели, потянул мину, а она как… В общем, не зря говорят, что сапёр ошибается только один раз.

И коварны немцы были. Одна их выпрыгивающая мина SMi 35 чего стоила. Ей для срабатывания хватало лёгкого нажатия. Вышибной заряд подбрасывал мину на 50–70 сантиметров вверх, и она взрывалась, оставляя вокруг себя на девять-тринадцать метров зону сплошного поражения.

После теории и занятий с муляжами пошли выходы в поле — учились ставить мины, маскировать. Другие эти мины искали щупами, снимали. Конечно, мины были учебными, на таких не подорвёшься, но будущие минёры относились к занятиям со всей серьёзностью.

Ближе к выпуску привезли в школу диковинку, индукционный миноискатель ВИМ-203. С ним обнаружение мин быстрее пошло, но был у него один недостаток — он не в состоянии обнаруживать мины в деревянных корпусах. Только на фронте, значительно позже, Алексей видел миноискатели ВИМ-695 и ВИМ-625. Они были попроще и работали на одной радиолампе, потому как их катастрофически не хватало.

А сводки с фронта поступали всё тревожнее. Немцы рвались к Москве, к Ленинграду, и едва ли не каждый день в сводках Совинформбюро звучали всё новые и новые города, где велись упорные и ожесточённые бои.

Курсанты перешёптывались вечерами:

— А где же наши красные соколы? Почему немцы Москву бомбят? И где танки? Пели ведь до войны «Броня крепка, и танки наши быстры…»?

Вопросов было много, а ответов на них не было.

Один случай потряс курсантов до глубины души.

Когда политрук на полевых занятиях после обеда говорил о боях на подступах к Москве и о том, что Москву не сдадут, один из курсантов учебки возразил:

— Кутузов в тысяча восемьсот двенадцатом году Москву сдал, а войну всё равно выиграл.

— Отставить пораженческие настроения! — политрук подошёл к курсанту, вытащил пистолет и выстрелил ему в голову.

Смерть товарища шокировала солдат, как-то уж слишком буднично и спокойно политрук застрелил курсанта. Многие впервые видели смерть так близко. Только что обедали вместе — и вот…

После этого случая вопросов политрукам не задавал никто. А Алексей только утвердился в мысли, что государство — машина жестокая и безжалостная, и стал отчётливо понимать, что Родина и государство — суть не одно и то же. Он и раньше был не очень разговорчив, как многие сибиряки — на охоте в одиночку не очень-то поговоришь, а теперь и вовсе молчуном стал.

Через два месяца интенсивного обучения стали формировать команды для отправки на фронт. Их учебный взвод целиком попал на Центральный фронт. Раскидали минёров по всем дивизиям.

Служба была в основном ночная. Если днём на «нейтралку» выползать мины ставить или немецкие снимать — долго не проживёшь. Немцы, заметив любое движение на нейтральной полосе, поливали её огнём из пулемётов, не жалея патронов, или накрывали миномётными залпами.

Первый выход на «нейтралку» Алексею запомнился надолго. Их было четверо. Старший — сержант Кузнецов, воевавший ещё в финскую и служивший в армии с самого начала войны, с 22 июня.

На Алексее, как и на других минёрах — винтовка через плечо, на ремне — сапёрная лопатка, отточенная до бритвенной остроты, а в обеих руках — по мине ТМ-41. Нагружен, как ослик. Кто-нибудь подсказал бы ему ещё, как ползти по земле, когда обе руки заняты? Днём ещё минёрам командир пехотной роты, молоденький лейтенант показывал из траншеи, где мины ставить.

У немцев танков было много, применялись массово, и наши бойцы их боялись — что с винтовкой против стальной махины сделаешь? Гранат противотанковых не хватало, бутылок с зажигательной смесью — тоже. Да и побаивались их бойцы. Попадёт невзначай пуля или осколок в хрупкое стекло — сам факелом станешь. К тому же, чтобы бросить и попасть в танк такой бутылкой, надо его подпустить совсем близко, метров на двадцать пять — тридцать. Да только немецкий пулемётчик в танке тоже не дремлет. Как показался боец в траншее или окопе, сразу стреляет.

Пушек противотанковых тоже почти не было. Видел Алексей на фланге одинокую замаскированную «сорокапятку», прозванную солдатами «Прощай, Родина!» Потому надежда оставалась — мины выставить на танкоопасном направлении.

Мина ТМ-41 оказалась слабовата. Четыре килограмма тротила в ней могли перебить только гусеницу, а корпус и экипаж танка оставались целыми.

Они выкопали сапёрными лопатками ямки, установили мины в шахматном порядке и вернулись в свои траншеи за следующими минами. Чтобы обезопасить направление, надо было установить не один десяток мин, а если по-хорошему — то и не одну сотню.

Часам к четырём утра, установив последнюю мину, они поползли к своим.

Внезапно Алексей услышал, что навстречу им тоже кто-то ползёт. Дёрнув сержанта за сапог — он полз первым, Алексей прошептал:

— Впереди кто-то есть, сюда ползёт…

Сержант отмахнулся:

— Там наши траншеи.

Но тут лёгкий ветерок донёс чужой запах. Алексей не курил, и запахи различал хорошо — не раз на охоте нос его выручал.

Он стянул ремень карабина через голову. Осторожно, стараясь не издать ни звука, снял предохранитель на затворе — патрон был уже в патроннике.

Сержант и ещё два минёра успели отползти вперёд метров на семь. Вдруг оттуда донеслись вскрики, шум борьбы, замелькали тени. И было непонятно, что происходит. Уши резанул немецкий возглас.

Алексей вскинул карабин и, выстрелив в едва различимый силуэт, передёрнул затвор.

Оказывается, минеры столкнулись на «нейтралке» с немецкой разведгруппой. Они захватили нашего солдата из дозора и возвращались к себе. Будучи обнаруженными, немцы взялись за автоматы. Как только первый из них открыл огонь, стало понятно, кто чужой — у минёров автоматов не было.

Алексей выстрелил. Впереди завязалась рукопашная — слишком близко немцы находились от русских, и огнём можно было зацепить своих.

Алексей вскочил, перебросил ремень карабина через голову, рванул клапан чехла, вытащил сапёрную лопатку и кинулся к дерущимся. Пока он ночью ползал по «нейтралке», глаза успели адаптироваться к темноте.

Спиной к нему здоровенный немец пытался ножом или штыком — сразу и не разберёшь, чем, только лезвие поблескивает — ударить минёра. Алексей ударил его по шее, под обрез стального шлема. Противно чавкнуло, и немец стал заваливаться набок.

Ещё двое наседали на сержанта, отбивающегося прикладом карабина. Он держал его за ствол, как дубину.

Алексей ударил одного лопаткой, как топором, поперёк спины. Захрустели рёбра. Немец закричал, и Алексей ударил ещё раз. Разведчик упал.

Теперь немец остался в одиночестве. В правой руке он держал нож, а левой слепо шарил по поясу, пытаясь нащупать кобуру.

Сержант взмахнул карабином. Немец отшатнулся, уворачиваясь от удара, запнулся о тело убитого соотечественника и упал на спину. Изо всей силы сержант ударил его прикладом по руке. Немец выронил нож и закричал от боли. А сержант бил прикладом — по груди, по лицу, по животу. Он как будто обезумел.