Ангел возмездия

— Кто подсказал?

— Мой папа. Я все ему рассказал, а он мне посоветовал по-другому сделать, что бы бабам неповадно было.

— Значит, вы рассказали отцу, что пытались изнасиловать Лазареву и яйца себе сами отрезали.

— Может не совсем так. — Задумался Смортковский. — Я рассказал, что хотел трахнуть ее, а яйца случайно ножичком зацепил. Отец убедил меня, что если свалить всю вину на нее, на Лазареву, она не сможет оправдаться, а следователя он заставит вести дело в нужном русле. Он тоже считал, что виновата она, Лазарева.

— Простите, — перебил его адвокат, — вы же сами себе отрезали.

— Да, сам отрезал. Но из-за нее же. Если бы я ее трахать не повез — и яйца бы были целы.

Зал словно очнулся и загудел.

— А вы циник, оказывается, Смортковский, — адвокат криво усмехнулся.

— Я протестую, — заверещал прокурор, — это оскорбление потерпевшего.

— Протест отклоняется, — судья стукнул молотком. И тихо, почти про себя, прошептал: — Да пошел ты… мудак.

— И последний вопрос, Смортковский. Кто ваш отец?

Он ухмыльнулся во вновь повисшей тишине.

— Я ожидал этого вопроса и не стану скрывать. У нас фамилии разные, но мой родной отец — председатель суда.

Зал просто взорвался… журналисты выбегали пачками, что бы донести первыми эту сенсацию до своих читателей, слушателей и телезрителей. И судья уже не владел залом, вынужденно объявив перерыв на полтора часа.

В этот тихий августовский вечер областной городок Н-ск кипел своими страстями. Это был день, скорее вечер, журналистов, их взрывных сенсаций. Заголовки газет, вышедших тиражом, превышающим обычный в несколько раз, и раскупленных очень быстро, пестрели особенными заголовками. «Коррупция в третьей власти», «Невиновную освободили в зале суда», «Насильник-евнух сел за решетку», «Покушение на жизнь Михася», «Убийство по приказу», «Председатель суда — может ли судить других?», «Спецназу приказано убивать». Все новости на телеэкранах — только об этом.

Еще неделю не утихал журналистский бум, потом все стало стихать, вернувшись на круги своя. И только отдельные всплески появлялись на страницах газет и телевидении.

Наталья Лазарева осталась довольна, она получила компенсацию за незаконный арест и содержание под стражей, стала другим человеком — уверенным и сильным. А вместе с ней радовался и человек в капюшоне, оставшийся за кадром событий. Одного только не могла она понять и осознать — как, почему изменил в последний момент свои показания Смортковский? В проснувшуюся совесть почему-то не верилось… Где-то наверху решали вопрос с его папой, но пока преступник продолжал судить других людей и тянулось это практически год.

Старая кочегарка советских времен… Котлы и оборудование недавно поменяли, и теперь она зажила своей новой жизнью, отапливая деревянные двухэтажки вокруг и давая горячую воду.

Зуб отсидел свой положенный срок в другой области еще год назад. Устроился на работу, стал законопослушным гражданином и когда менты перестали его проверять периодически, переехал сюда.

Здесь ему купили квартирку в соседней двухэтажке, и устроили на работу в кочегарку. Он был доволен. Никто не знал его прошлого, как и клички Зуб, уважительно называли Михалычем и были довольны. Не пьющий кочегар — редкость для таких небольших заведений, которые еще и находятся на окраине города.

Михалыч не то, что бы не пил совсем, пил и бывало изрядно, но на работе никогда не употреблял даже пиво, смены не пропускал, готовый всегда подменить других. Его ценили и за него держались.

Сегодня его смена и он опять ждал посетителей за полночь. Приехали около трех ночи, быстро затащили целлофановый мешок, бросив его у топки, оставили десять курей и укатили. Без куриц больше Михалыч мешков не принимал.

Оставшись один, он закрылся изнутри, раскачегарил посильнее топку и бросил мешок целиком. Зуб уже не смотрел, что делается за дверцей топки, знал и не один раз наблюдал, как корежится в огне человеческое тело. Разжег паяльную лампу и стал ждать, периодически подкидывая в топку уголь.

Через час забарабанили в дверь. Он усмехнулся и пошел открывать.

— А-а, это ты, сосед, опять со своим бредом. Я же тебе уже говорил — ничего я здесь не жгу, отстань и не ходи сюда больше. По-человечески прошу — не ходи, не мешай работать.

Зуб собрался закрыть дверь, но другой голос властно остановил его.

— Подожди, Михалыч, не суетись.

— А-а, участковый, заходи — гостем будешь. А ты куда прешься? — остановил он старичка соседа. — Нельзя сюда посторонним. Чего приперся?

— Да подожди ты, Михалыч, не суетись, — урезонил его участковый. — Тут вот какое дело… Гражданин утверждает, что вы трупы ночами сжигаете. Приходит машина, что-то выгружает, а потом запах на всю округу, запах паленого мяса. Постой, Михалыч, да я и сам этот запах чувствую.

— Э-э-э-э, — покачал головой Михалыч, — гнида ты, а не сосед. Не спится тебе, вот ты и ходишь, вынюхиваешь, а потом сочиняешь разные басни. Из-за таких, как ты, в 37-ом порядочных людей расстреливали. Пойдем, покажу тебе, что я здесь жгу, — обратился он к участковому, — а ты, гнида, здесь стой, еще раз сунешься — лично в топку брошу. Шутка, — засмеялся Михалыч.

Запах стал действительно нестерпимым, Михалыч ойкнул и побежал бегом. За ним участковый и старичок-сосед.

Картина предстала неприглядная — работающая паяльная лампа, а перед ней горящая курица. Рядом девять уже опаленных. Михалыч заматерился, потушил огонь, бросил соседу с неподдельной злостью:

— Видишь, какие я здесь трупы жгу. Из-за тебя, блин, точно один труп сгорел. Иди отсюда — что б я тебя больше не видел.

— Ты извини, Михалыч, — оправдывался участковый. — Я просто обязан реагировать на сообщения граждан.

— Да какой он гражданин — стукач поганый, — все еще возмущался Михалыч. — Ладно, майор, я зла не держу. Все нормально. Но где-то мне надо этих курей палить. Почитай каждую смену из деревни знакомые привозят — две себе за работу оставляю, восемь утром отдаю. Вот так и живу, подрабатываю на курях. — засмеялся Михалыч.

Посмеялся и майор, потом встал, протянул руку.

— Добро, Михалыч, пали курей дальше — никто тебя больше трогать не будет. Я и не верил этому, задолбал он своими жалобами уже всех. Не спится старому, бродит по ночам, вынюхивает все, а потом придумывает свои версии. Завтра расскажу в участке — с хохоту помрут.

Майор ушел, Зуб присел на лавку, вздохнул, вытирая со лба испарину — пронесло. Подкинул еще угля в топку, а утром разбил молотком крупные, не успевшие сгореть кости, и следов не осталось. Запах — так он улетучился.

Зуб налил себе в кружку чай, крепкий, как любил пить в зоне, но не чифир. Смаковал потихоньку, обдумывая последние события, взвешивал все за и против. Заново в тюрьму не хотелось, поэтому «обсасывал» каждую деталь, каждую мелочь. Последние три месяца работал активно. Каждую неделю по трупу, а то и два сжигал. Поработает с годик еще и исчезнет, деньжат подкопит — надо исчезать вовремя.

С курицами он придумал отлично, а вот со старичком надо было что-то решать. Оставлять его здесь нельзя, надо подготовить естественную смерть, не убийство, в крайнем варианте — несчастный случай. Крепкий еще старик, старой закалки, такого пугануть — от инфаркта не помрет. А может, помрет? Зуб почесал пятерней затылок, в голову ничего подходящего не приходило, но и оставлять вопрос не решенным нельзя. Думал, усиленно думал, но пока тщетно. Мог бы и живого в топку сунуть — и нет человека, но станут ходить менты, расспрашивать. Ни к чему это.

Он похрустел новенькими купюрами в кармане, отложил половину на черный день. Оставшейся суммы за глаза хватит нагуляться с девками, сдал смену напарнику и ушел домой.

Ситуация со старичком сама собой разрешилась через два дня. Переключился он с кочегарки на бомжей, те, известное дело, все к рукам приберут, что плохо лежит. А он со своими вопросами — где, когда, да откуда взял? Вот и прибили его по пьянке, утром очухались и заявили сами.