Свод

Закончилось их общение довольно длинной тирадой литовского гостя, из которой, само собой разумеется, никто не понял ни единого слова. Однако этого и не требовалось, поскольку закончил он её полным почтения поклоном, говорящим самим за себя.

Янис, глядя на всё это, подошёл к притихшим односельчанам:

— Он благодарит бога и вас за то, что…

— Это мы поняли, — не дал договорить Лапсенсу старик Апсе, — ты лучше расскажи нам, кто он и что с ними случилось?

Янис бросил кислый взгляд в сторону молодого человека, а затем с натяжкой произнёс в ответ:

— Он, …не совсем литовец и жемайтского[17] почти не знает. Мы можем говорить, понимая друг друга лишь наполовину. Его зовут …Якаб? — громко осведомился Янис.

— Якуб, — поправил гость, — Якуб Война, — и дальше добавил что-то на своём неторопливом и благозвучном языке.

— Что он сказал? — поинтересовался Апсе.

— А бог его знает, — честно признался Янис, — что-то про отца, …сына…

— Ну да, …и про святого духа…

— Да нет же, что-то о том, что он чей-то сын…

— Мы и без тебя видим, что не дочь. Эх, Лапсенс, Лапсенс. Спроси его, что они думают делать дальше?

Янис снова замахал руками, и что-то неясно затараторил, на что молодой человек ответил всего несколько слов, из которых понятным показалось только «Рыга»…

Утро встречало их холодным, порывистым ветром. Земля и море вовсю дышали приближающейся осенью. Шёл только сентябрь, а капризная природа «Нямецкага мора»[18] уже грозила серьёзным холодом.

Якуб Война — младший сын пана Войны, королевского писаря Великого Княжества Литовского и королевского подскарбия оправившийся после страшного кораблекрушения, ехал в Ригу.

Безжалостное море отобрало его единственного спутника — слугу Юзефа, и теперь пан Война младший был вынужден провести своё недолгое путешествие к дядюшке в компании некого Свода (уж так тот назвался, что тут поделаешь) — англичанина, душу которого, как и душу Якуба не приняли воды холодного, неспокойного моря.

Их выходили рыбаки. Вообще нужно сказать, что ангел-хранитель пана Войны весьма кстати оказался рядом с ним в тот самый день. Во-первых молодой пан не получил никаких увечий и единственную угрозу его здоровью представляла лишь страшная простуда, с которой местный лекарь пан Криштопас, дай бог процветания его роду, уже не раз имел дело, ведь у рыбаков подобные недуги дело привычное.

Во-вторых: несмотря на то, что весь дорожный скарб пана Войны утонул, жители рыбацкого посёлка даже, несмотря на то, что жили они в весьма скромном достатке, и пальцем не тронули увесистый кошелёк молодого литовца. Стоит ли говорить о том, что пан Война младший щедро отблагодарил их и за себя и за мистера Свода, второго человека, выжившего после кораблекрушения, ведь у того бедняги море отобрало всё, кроме жизни.

Пан Криштопас чудом смог спасти и её, старательно выхаживая загнивающее плечо англичанина. Якуб поправился быстрее, однако не спешил оставить того, кого постигла такая же тяжёлая участь, и кто ни слова не понимал, ни на латышском, ни на литовском, ни даже на русском.

Сам пан Война младший тоже не знал латышского, однако, обучаясь инженерному и оружейному делу в Шотландии в компании с такими же молодыми людьми, как и сам, без отрыва от занятий, а, просто общаясь со Збышеком Францкевичем, Афанасием Чоховым, Славеком Снарски, мог довольно сносно говорить на языке Короны[19], литовском, рассенском, а уж английский…, в Шотландии его и без того вокруг было достаточно.

С дядей Якуба — Бенедиктом Войной, едва не случился удар в тот момент, когда он получил письменное послание от живого племянника. Как только стало известно о том, что обломки разбитого штормом судна прибило к берегу возле четырёх рыбацких посёлков к северо-западу от Риги, пан Бенедикт исколесил, чуть ли не всё побережье в тщетных попытках найти тело погибшего родственника.

Утопленников выбрасывало много. Оказалось, что недавняя, страшная буря потопила не одно судно. В конце концов, пана Бенедикта охватило отчаяние, и он с тяжёлым сердцем вынужден был вернуться домой.

Каковы же были его удивление и радость, когда на второй день после его возвращения, в момент, когда пан Война уже собрался отписать отцу Якуба, своему брату письмо о тяжёлой утрате, пришло некое послание, в котором его любимый Якуб собственноручно сообщал о том, что он жив, и хотя пережил весьма трагические дорожные события, отнявшие у него слугу и весь гардероб, в самом скором времени намеревается посетить своего почтенного дядюшку в его рижском доме.

Переполненный счастьем пан Бенедикт тут же отослал за Якубом свой выездной четырёхместный экипаж и большой чемодан одежды, достойной сына королевского писаря Великого Княжества Литовского.

Возничий, знавший о том, что пан Война и сам не часто пользуется этой каретой, был просто преисполнен почтения к молодому родственнику хозяина, чем немало повеселил его английского спутника. С самого начала их путешествия в уголках глаз Свода искрилась едва заметная улыбка. Он долго и не без удовольствия всматривался в проплывающие мимо окон непогожие пейзажи и о чём-то думал пока Якуб, неотрывно наблюдавший за ним, наконец, не спросил:

— Чему вы улыбаетесь?

Свод ответил не сразу:

— …Разумеется, мистер Война, на то есть свои причины, — мечтательно сказал он.

— Мне, — добавил он уже как-то двусмысленно, — давно не было так хорошо. Как бы вам это объяснить? Я избавился от тяжёлой болезни, к тому же я, как мне кажется, избавился и ещё от одной тяжкой ноши. И, наконец, я — большой любитель путешествий, еду в прекрасном экипаже, в красивой, дорогой одежде да ещё и в компании с умнейшим молодым человеком.

Мне, знаете ли, сегодня даже эта мерзопакостная погода совершенно не портит настроения. Впрочем, я подозреваю, что вы задали мне не тот вопрос, который собственно вас больше всего донимает. Не стесняйтесь, спрашивайте. Я даю слово, что, отвечая на него, я постараюсь быть предельно откровенным…

Якуб удивлённо вскинул брови.

— Не удивляйтесь, — продолжил Свод. — Когда вам будет столько же лет, сколько мне, вы тоже без труда сможете многое читать по лицам людей и даже по их жестам. Итак…

Война улыбнулся.

— Хочу вам сказать, — начал он, — что мой вопрос, собственно, и связан с тем, что я уже смог прочесть в вашем лице, Свод, или, если хотите, в вашем поведении. Ведь мы общаемся уже достаточно долго, ведь так?

Англичанин кивнул.

— Тогда, — продолжил его молодой спутник, — начнём со всё той же, упомянутой вами вскользь откровенности. Думаю, вы согласитесь с тем, что если человек скрывает своё настоящее имя это, по меньшей мере, подозрительно?

«Ласт Пранк» снисходительно улыбнулся и ответил:

— Это не более подозрительно, ну или, скажем, странно, чем ваше неосторожное предложение провести путешествие с тем самым человеком, скрывающим своё имя.

— Всё верно. — Согласился литовец. — Но это вполне можно списать на моё любопытство, любопытство самого обыкновенного молодого человека. Скажете, нет?

— Скажу. — Свод хитро прищурился. — Соглашусь с этим только в части «молодого человека». Остальное, уж простите, мистер Война, я имею в виду, упоминание о вас, как о неком, — он подчеркнул, — «обыкновенном» молодом человеке, просто враньё…

— Как и то, что вы «Свод».

— И это верно, — не стал спорить англичанин, — я на самом деле не Свод.

Война, никак не ожидавший того, что его спутник так легко сдастся, насторожился:

— Как бы вы не пожалели о том, о чём сейчас сказали и …ещё хотите сказать.

Англичанин был спокоен:

— Я просто уверен в том, что не пожалею, — заверил он, — ведь у меня была возможность присмотреться к вам. Должен сказать, что я только рад тому, что у нас есть достаточно времени для начинающегося сейчас большого разговора. Мы многое сможем обсудить, а в конце этого путешествия ещё и сделать свой выбор.

— Выбор?