Свод

С этими словами он вонзил искрящийся на ветру прут в больное плечо Ричмонда. «Ласт Пранк» хотел закричать, но к своему ужасу понял, что стал нем. Истошный стон с трудом вырвался сквозь одеревеневшие губы. Кожа на плече шипела, а смрадный дым, исходивший от неё, вонял, почему-то, …жареной рыбой. Превозмогая боль, он изо всех сил потянул на себя стягивающие руки верёвки и они, поддались.

«Ласт Пранк» открыл глаза.

Сидя на нём верхом, его держали несколько взмокших от усилий человек, а в помещении, где он находился, на самом деле пахло жареной рыбой.

— Jtms jaguļ, jums nedrikst kusteties! — Округлив глаза, и указывая коротким, коряжистым пальцем на плечо Ричи, устрашающе выкрикивал какой-то узколицый мужчина.

— Jus ļoti saaukstejas udeni un pie tam jums ir liela rēta uz pleca. Velns, viņš neko nesaprot. Jāni, palidz man![15]

Кто-то ударил Ричи по причиняющему ему страшные муки плечу, и он снова провалился в забытьё.

Седой рыбак Оскарс Озолиньш сосредоточенно сопел, ловко оплетая край прохудившейся, старой сети толстой конопляной ниткой. С другой стороны рыболовецкой снасти, гораздо медленнее и неохотнее своего родителя трудился его младший сын. Худой, светловолосый подросток в холщовой рубахе то и дело поправлял её широкие рукава, будто бы те мешали ему. Старый Озолиньш достаточно долго терпел показное нежелание сына трудиться:

— Э-хе-хе, — наконец тяжело вздохнул он, откладывая в сторону позеленевшую от морской воды и водорослей снасть, — видно одному богу известно, кто из тебя, лентяя, вырастет?

Мартыньш опустил взгляд.

— Что молчишь? — Продолжал отец. — Шатаясь по берегу вместе с Томасом Апсе, сыт не будешь. Нужно знать какое-то ремесло, чтобы кормить себя и свою семью. Вот будет у тебя сын, ты ведь тоже захочешь, чтобы он тебе помогал?

— Но ведь у тебя целых четыре сына? — треснувшим голосом запротестовал своенравный отпрыск.

— Четыре, — не без гордости согласился Озолиньш, — и у троих из них уже свои семьи, свои дома и каждый имеет своё дело. Как ты думаешь, приятно мне, когда приезжая на рынок, я иду в лавку Андриса, а люди здороваются со мной, зная, что я его отец? Да ты и сам, едва только въезжаем на торг, бежишь к нему. Как же, он всегда рад брату, и не упустит случая тебя чем-нибудь угостить. Опять же его жена, зная, что у нас в доме уже давно нет хозяйки, ещё ни разу не выпустила ни тебя, ни меня из дому голодным.

Все твои братья — уважаемые люди и со всеми я в своё время, так же как и с тобой сейчас говорил о деле. Поверь мне, и они с первого раза не желали меня слушать, …пожалуй, не считая только Яниса. Тот всегда знал, чем станет заниматься, едва только увидел, как старый Апсе делает свои горшки.

— Ха, — не удержался Мартыньш, — тоже мне дело…

— Дело, сынок, …дело. С чего бы мы, да и другие люди стали есть и пить, если бы не

их дело? А ведь посуда нашего Яниса в городе славится больше, чем горшки и миски его учителя Апсе. Это тебе не кораблики строгать.

— Мы не строгаем кораблики…

— Строгаете! — Рассердился Озолиньш и отчаянно махнул рукой. — Я сам видел. Вот какая неблагодарная штука у нас получается с младшими сыновьями. Что у старого горшечника, что у меня. Они, как видно, так и будут до старости в кораблики играть.

— Нет! — выкрикнул Мартыньш, но отец сделал ему резкий знак не шуметь.

Они одновременно повернули головы к нарам, на которых недвижимо лежал человек, найденный позавчера на берегу. — Нет, — гораздо тише сказал младший Озолиньш, — мы не играем, мы строим кораблики…

— То-то стоящая забава для парней, которым по тринадцать лет от роду.

— Ты не понимаешь, отец. — Мартыньш беззвучно пожевал губами, не решаясь говорить ему то, что являлось тайной. Мы с Томасом поедем в Ригу, учиться строить корабли…

Лицо старины Озолиньша потемнело. Ответил он не сразу:

— Думаю, старый Апсе станет лепить горшки ещё и ночью для того, чтобы заработать на отправку Томаса в Ригу, а вот что ты прикажешь делать мне? Тоже выходить в море по ночам? Да и какой из тебя строитель кораблей, если ты даже своё имя написать не можешь? Из таких вот мастеров и появляются те, кого потом всюду гонят в шею.

Из-за глупостей неучей в любом деле случается беда. Один плохо лепит те же горшки, и они разваливаются, едва только дно упрётся в камешек. Другой, недоучившись, расшибает в щепки целый корабль, и гибнут люди. Вот, — отец ткнул коротким, толстым пальцем в сторону нар, — один вот-вот испустит дух у нас, другой лежит у Апсе, а где остальные? Слизало море. А из-за чего? А из-за того, что море шутить не любит и не прощает недоучкам того, что они где-то недослушали. Из-за их лени в учении мало того, что страдают они сами, так ещё попадают в беду невинные люди…

— А я всё равно буду строить корабли, — уставившись в пол, упрямо пробормотал непокорный сын.

Оскарс тяжело выдохнул:

— Я ведь не против того, сынок, да только …если к науке строить корабли ты будешь относиться так же, как к нехитрой науке плести сети, то я боюсь даже представить, что из этого всего получится…

Мартыньш бросил на отца такой пронзительный взгляд, что у старого Озолиньша по спине пробежали мурашки.

— Ты сказал, что …не против, отец?

— Я не против. Думаю, и братья помогут, главное, чтобы ты отнёсся к этому с должной ответственностью. Наняться на верфи непросто, а работать там ещё сложнее. Однако, если это дело тебе по душе, то что ж, и это достойный труд, хоть и нелёгкий. Держать топор намного труднее, чем иглицу[16].

У младшего Озолиньша потемнело в глазах от счастья и облегчения. Он поднялся:

— Отец, а можно, …я сейчас сбегаю к Томасу, расскажу ему о том, что ты меня отпускаешь?

— Беги, — добродушно улыбнувшись, ответил родитель, — всё равно ведь не усидишь сейчас на месте. Только вот тебе попутное задание, узнай там, у старика Мариса, не очнулся ли их «человек»? Этот-то плох, долго ещё будет лежать.

— Хорошо, — коротко выкрикнул Мартыньш, накидывая отцовский дождевой плащ и выбегая во двор.

Но, видно, не судьба была Оскарсу Озолиньшу в этот непогожий день закончить починку своей старой сети. Не успел он снова как следует втянуться в работу, как услышал во дворе шум. Это подходили к его дому старик Апсе с сыновьями Томасом и Петерисом. Рядом с ними вертелся Мартыньш, а впереди шёл человек, которого, как и их «гостя» три дня назад выбросило море.

Дворовой пёс Озолиньша так и норовил схватить кого-либо из гостей за ногу, поэтому Мартыньш, отгоняя его на безопасное расстояние, широко расставив руки, беспокойно кружился вокруг их компании.

Пришедший в себя «утопленник» оказался совсем молодым человеком. Пребывая до этого времени без сознания на сенниках семейства Апсе, он выглядел гораздо старше. А так …, едва ли ему было лет двадцать пять от роду. Высокий, сероглазый, тёмно-русый, узкоплечий человек, тонкие руки которого, как видно, никогда не видели тяжёлого труда. Кивком поприветствовав хозяина жилья он сразу направился к нарам…

— Он литовец, — прошептал на ухо Оскарсу подошедший Марис Апсе. — Нашего языка не знает совсем. Что-то спрашивал, показывал на море. Не трудно было догадаться, что он хочет узнать. Вот я и подумал, что лучше было бы их свести вместе, …этих двоих. Это чудо, что они оба выжили. Криштопас говорил, что и твой вскоре очухается.

Озолиньш перевёл взгляд на застывшего у нар чужака. Было понятно, что тот, кто лежал на них, был незнаком молодому человеку.

— Поправится, — сказал между делом хозяин жилища, — куда ему деваться, Криштопас и не таких выхаживал.

На пороге появился Янис Лапсенс.

— А ему-то чего надо? — не понял причины появления своего второго соседа старый Озолиньш.

— Это я его позвал, — пояснил Апсе. — У него жена литовка из-под Вильно, да и он там чуть ли не полжизни батрачил.

— Янис, — по-хозяйски распорядился Апсе, — спроси, что это за люди?

Лапсенс, выжидающе застывший у двери, деловито откашлялся и, подойдя к незнакомцу, тихо что-то спросил. Литовец тут же вынырнул из тяжких дум и оживился. Они говорили долго, причём, доморощенный переводчик Янис при этом старательно жестикулировал, как видно дополняя этим свой, не самый чистый литовский язык.