Страница 4 из 98
— Роберт не будет иметь ничего против, милая, — умиротворяюще заметила Молли. — Служитель церкви является общественным достоянием — пора к этому привыкать.
Служитель церкви. Да, да. Не странно ли все это? Роберт будет служить вместо отца — займет место отца…
— А такой большой человек, как Уилкес, — продолжала Молли, — если захочет, может оказать немало услуг Роберту в его работе. Да вообще дался он тебе, этот Уилкес! Пока ты здесь, Роберту не о чем тревожиться. Кровь не вода, что ни говори, — торопливо подвела она общий итог. — У него есть ты, а у тебя есть он, и слава Богу!
Джоан кивнула в знак согласия. „Но ведь это правда!“ — подумала она Однако привычка к сдержанности научила ее соблюдению приличий.
— Но у него есть и Клер, — вставила она автоматически.
— Ну, кто говорит, конечно, Клер. — При упоминании дочери простое лицо Молли, на котором жизнь оставила свой тяжелый след, смягчилось. — Ах, как бы я хотела, чтобы у них была замечательная семья, особенно теперь, когда Роберт вернулся сюда, домой — пора мне наконец сделаться бабушкой, пока не поздно! Надоело ждать, когда Поль остепенится и перестанет повесничать! Но жена это все же не то, что сестра. Как ему повезло, что вы обе есть у него — особенно после того как…
— Я знаю. — Джоан отвернулась и сделала вид, что внимательно всматривается в красный от пыли железнодорожный путь: поля шляпы скрыли ее глаза с набежавшими слезами. — Роберт тогда находился в таком состоянии, что ему лучше было уехать… даже в голове не укладывается, что он возвращается… каково ему здесь покажется? Ведь столько лет прошло. Молли, столько лет…
Джоан сама собрала его вещи сразу после похорон и проводила на поезд, велев не беспокоиться о ней.
— „Не оглядывайся назад, Роберт! — говорила она. — Никогда не оглядывайся. Жизнь нельзя повернуть вспять, да тебе и не придется“. Голос ее был тверд как скала, но на сердце лежал тяжелый камень, черный, как смерть, брайтстоунский гранит. А теперь… каково ему будет теперь!..
— Уж слишком близко ты все к сердцу принимаешь, Джоани, нельзя так убиваться. — Характерный астматический кашель возвестил о появлении Джорджа, мужа Молли, ветерана и жертвы угольной шахты, являвшейся единственным производством и смыслом существования Брайтстоуна. — В этом вы два сапога пара — ты и этот твой братец. Да только переживаниями делу не поможешь. От них только в земляную постель до срока отправишься.
— Если только этот нас раньше туда не отправит! — прошипела Джоан, уставившись на торопливо приближающихся Уилкесов.
— Доброе утро, мисс Мейтленд! Вы, конечно, знакомы с моей женой. Доброе утро, миссис Эверард, доброе утро, Джордж. — Даже в треволнениях этого необычного утра владелец шахты не забывал о том, что он называл „необходимыми любезностями нашей жизни“. Он с покровительственной улыбкой оглядывал компанию. — Я только что имел честь получить последние новости от служащих станции. Скорый идет по расписанию, не опаздывая ни на минуту. Так что готовьтесь приветствовать преподобного Мейтленда и его супругу!
Все стояли молча. Джоан смотрела по сторонам. Растущее возбуждение сменилось разочарованием, и она нарочито безразличным тоном произнесла:
— А где же Поль?
Никогда не возвращайся. Никогда не возвращайся? О, Боже, неужели это всегда правда? Молодая женщина беспокойно зашевелилась, пытаясь подавить внезапно нахлынувшее чувство тревоги. Никогда-не-возвращайся, никогда-не-возвращайся, никогда-не-возвращайся, — насмешливо вторили ее мыслям колеса „Я уже начинаю слышать голоса“, — с изумлением подумала она Так долго в поезде ехать нельзя! В пыльное стекло с назойливым жужжанием билась огромная муха Отбросив книгу, Клер Мейтленд потянулась за сумочкой.
Сидевший напротив мужчина, казалось, прочел ее мысли и, не поднимая головы, спросил:
— Устала, милая?
Оторвавшись от маленького зеркальца, Клер нежно улыбнулась мужу. Как всегда при взгляде на его красивое лицо с точеными чертами, сердце ее наполнилось чувством горячей любви. Память не сохранила время, когда она не знала этого человека. Сначала большеглазый семилетний мальчик пел в хоре в красивой старинной брайтстоунской церкви (она сама тогда была слишком мала, чтобы присутствовать на службах), затем он являлся неизменным товарищем старшего брата Поля — оба представлялись ей юными божествами.
В те дни вся прекрасная половина Брайтстоуна лежала у ног Роберта Мейтленда. В какое неистовство приходила она, когда он удостаивал своим вниманием представительниц ее пола! И менее всего тогда думала, что Роберт отвергнет блистательную светскую карьеру, ожидавшую его, и вступит на путь церковного служения, избрав ее, Клер Эверард, своей суженой.
Клер воспринимала все как чудо. И ей даже в голову не приходило, что ее бледное овальное личико, широко раскрытые задумчивые глаза и темные кудри, струящиеся по тонкой, как фарфор, матовой коже щек, производили неотразимое впечатление, которое сохранялось в душе в отличие от быстро улетучивающихся воспоминаний о ярких загорелых блондинках с длинными ногами.
Волна беспредельной нежности охватила Клер; ей страстно захотелось, чтобы муж приласкал ее. Улыбка на лице Роберта свидетельствовала о том, что он с обычной чуткостью прочел все движения ее души и тела. Спокойно и ласково он привлек ее к себе.
Тишину разорвал пронзительный гудок. Поезд заскрежетал, затрясся и, повинуясь тормозам, начал снижать скорость.
— Приехали?
Роберт возбужденно поднял живое точеное лицо. Впереди смутно вырисовывались какие-то здания. Над ними вырастал, возвышаясь над городом темным массивом, гигантский срез породы с хитросплетением механизмов — совершенно футуристическая фантазия из черных от дыма колес, выступающих труб и надшахтных кранов. Даже сюда, в купе, проникали клацанье, грохот и шипение, свидетельствовавшие о том, что не только пассажиры, но и шахта провела бессонную ночь. Роберт впился глазами в знакомую громаду жадным взглядом вернувшегося домой странника…
— Брайтстоун! Приехали!
— Наконец-то!
Вдали над шахтой проступали очертания скалистого мыса, круто обрывающегося в море своими слоистыми напластованиями обнаженной породы — природной кладовой, снабжающей Брайтстоун своими угольными запасами. Сквозь вой и грохот работающих механизмов можно было явственно расслышать гораздо более низкий монотонный рокот гигантских валов, которые Тихий океан неутомимо гнал на незащищенные берега. С нескрываемым восхищением Клер повела рукой в сторону этой величественной картины и затем стремительно бросилась в объятия Роберта. При взгляде на родное лицо, доверчиво тянущееся к нему словно цветок к солнцу, Роберт почувствовал, как все его существо пронзила сладкая боль, а тело с юношеской страстностью отозвалось непреодолимым желанием.
Высоко над беспорядочной круговертью нектарниц[2] с их пестрой сумятицей ярко-желтых и иссиня-черных пятен совершала свой неспешный круг стая тасманийских чаек. Сквозь горячий сухой воздух океан доносил, будто благословляя их, солоноватую прохладу ветерка. Роберт нагнулся и приник к губам Клер долгим страстным поцелуем.
— Ты только посмотри! Ты только посмотри на все это! — горячо проговорил он. — Разве здесь может с нами случиться что-нибудь плохое, милая? Мы опять там, где должны быть. Мы дома!
— Ну! Ну! Посмотри-ка на своих стариков!
— О! Мама! Папочка!
— Чуть-чуть потише! Я уж слишком стар и мне вредны излишние волнения!
Прибывшие и встречающие естественно разбились на две группы: Клер рыдала в объятиях Джорджа и Молли Эверардов, а Роберт, стремительно пошвыряв из вагона весь багаж, который беспорядочной грудой высился теперь на платформе, оглядывался вокруг в поисках сестры.
— Да вот я, позади тебя.
— Как всегда.
И он заключил ее в свои объятия. Они стояли, прижавшись друг к другу, и не произносили ни слова. Говорить было нечего и не о чем. Джоан, улыбаясь, смотрела в глаза брата и знала, что в этот момент к ним вернулась их былая детская близость. Обычная ее настороженность уступила место чувству полного покоя. Все будет хорошо теперь, все будет хорошо… Все будет прекрасно — ведь она здесь, чтобы как всегда заботиться о нем. Начнем все сначала. Но не как в прошлый раз. На этот раз все будет прекрасно.
2
Тропические певчие птицы с ярким оперением; питаются нектаром цветов и мелкими насекомыми.