Страница 9 из 11
– Прекрасно выглядишь.
Танька-Козявка, одетая в простое черное платье, облегающее ее совершенное тело как вторая кожа, приветливо смотрит на Соню.
– Да? Ну с тобой-то мне не сравниться. – Соня рассматривает Танькино лицо как некий экспонат. – Видела тебя в журналах. Но вживую ты лучше.
Танька рассмеялась и обняла ее.
– Я очень рада тебя видеть. Вообще всех наших.
– Я тоже. Столько лет прошло. – Соня украдкой покосилась на Влада, застрявшего с Мишкой и Ильей. – Прекрасный праздник.
– Да, отличный. – Танька снова улыбнулась. – Дарик мастер устраивать торжества, в этом деле ему равных нет. Анжелка не пришла, правда. Не знаешь, почему?
– Понятия не имею. Я тоже не собиралась, но Влад канючил, и вот я здесь.
– Да ладно, Соня. Не может быть, что ты еще сердишься.
Танька наблюдает за ней из-под покаянно опущенных ресниц, но Соня и сама умеет играть в такие игры, поэтому улыбается – нет, конечно, она не сердится, но и не забыла.
– Просто времени в обрез, у меня сроки по контракту очень жесткие.
– Ах да. – Танька кивает. – Конечно. Я видела твои книги в магазинах, все никак не соберусь купить и почитать.
– Не думаю, что тебе они понравятся. – Соня оглянулась на Влада, но он о чем-то болтал с парнями, и помощи оттуда ждать не приходится. – А кто все эти люди?
– Друзья Дариуша и мои. – Татьяна тонко улыбнулась. – Сегодня полнолуние, лето… и пусть я не Маргарита, но бал у нас будет.
– Красиво все устроили. – Соня ловит на себе взгляд пожилого мужчины, и взгляд его немного более пристальный, чем позволяют приличия. – А кто этот человек, вон там?
– Да ну тебя, нельзя же настолько уходить в иные миры, Соня. – Танька смеется. – Это партнер отца нашего Дарика, совладелец его нефтяной компании в Норвегии Дмитрий Афанасьев. У папаши Дарика норвежское гражданство, знаешь? Там у него скважины и платформы, дядька этот – бывший замминистра энергетики, потом они с отцом Дариуша сделали свой маленький гешефт. И сегодня он приехал на наш праздник, ему нужно развеяться после очередного развода.
– Да что ж такое, все разводятся… Тань, да ему лет шестьдесят, поди. Что ж ему с женой-то не жилось? Кому он теперь, старый пень, нужен?
Татьяна засмеялась, запрокинув голову. Она умеет так смеяться – серебристым холодным смехом, ненастоящим и злым, который только напоминает смех.
– Соня, ну что ты, как дитя, ей-богу. Да с такими деньгами, как у него, он нужен всем. Ты представить не можешь размер его состояния.
– Да ну. – Соня нахмурилась. – Это не он нужен пресловутым «всем», а его деньги. А это не совсем одно и то же.
– Ты все такая же наивная. – Танька вздохнула. – Иногда я тебе завидую. Ладно, веселись, еще увидимся. Рада, что ты пришла. Что ж ты здесь стоишь? Идем в зал, там музыка и все наши.
– Ты иди, я позже приду. Я не очень люблю толпу, мне надо привыкнуть.
– Как всегда. Ты все такая же чудна́я, Соня.
Танька упорхнула, а Соня вздохнула – ей хотелось домой. Идея прийти сюда, на этот блистательный праздник, уже не казалась ей удачной, она явно не создана для таких грандиозных мероприятий. А для чего она создана? Но вот для чего она точно не создана – так это для высоких каблуков, которые она сдуру напялила на свои ноги тридцать девятого с хвостиком размера. И теперь вынуждена стоять здесь и смотреть в зал, где куча незнакомцев с бокалами – и все сплетается в какофонию звуков, невесть откуда взявшийся запах сигар, и над всем этим – небо со знакомыми созвездиями. И совсем рядом за каменным забором – привычная дорога, и за полоской кленовой рощи – старый дом с запахом беленых стен, застекленной верандой и огромной акацией у задней стены. Она, собственно, так и собиралась – просто посмотреть со стороны, но одно дело, когда ты сама этого хочешь, и другое – когда тебя на мраморный балкон с фонтанчиком загоняет необходимость стоять столбом, потому что каждая нога, закованная в испанский сапожок, замаскированный под модельные туфли, болит безбожно, и вместе они объявили долгосрочную забастовку, отказываясь служить по своему прямому назначению. Одна радость, что ноги всего две, а если бы восемь? Или сорок?! Соня вздохнула – один хрен, и две болят, как сорок.
Она зябко поежилась. Вечерняя прохлада усиливалась близостью воды – рядом журчит фонтан, и от этого тоже холодно. Уйти она не может – разве что сбросит туфли, но тогда платье станет слишком длинным. И все бы ничего, но выход только через зал, наполненный нарядно одетыми людьми. Соня даже представить себе не может, как она босиком прошлепает мимо них, подобрав юбки. Пат.
– Вы не пьете и не веселитесь.
Соня обернулась. Рядом стоит пожилой мужик со скважинами и платформами в карманах. Тяжелое лицо, глубокие складки около носа, густые брови и седые, пышные волосы. Соня мысленно прикинула – если ему шестьдесят, то он ровесник ее отца, если бы тот дожил до этого возраста, а не умер от инфаркта в сорок пять лет, оставив ее круглой сиротой.
– Нет, не пью. – Соне кажется, что она где-то видела этого человека, но где? – Разве что сок, но только если хочу пить.
– На таких мероприятиях, Софья Николаевна, принято делать вид, что вы пьете.
– Вот еще, таскаться с бокалом. А вы откуда…
– Спросил ваше имя у милейшей Танечки, нашей хозяйки.
Ага, значит, Танька здесь и вправду хозяйка бала, как Маргарита у Воланда? Следовательно, она спит с Дариком. То-то она так по-царски ее приветствовала – спасибо, что пришла! Рада видеть!
Вот ведь сука.
Соня понимает, что ей лучше сейчас просто уйти, никто и не заметит, но Влада не видно, и черт бы с ними, с гостями, ну шокирует она их своим выходом, переживут. Но топать три километра в бальном платье и босиком по пыльной дороге – удовольствие так себе.
И Танька поймет, что она, Соня, сбежала.
– Может, потанцуем, Софья Николаевна?
– Я на этих гадских каблуках едва стою, какое там – потанцуем. – Соня от раздражения даже засопела. – Идиотство какое-то. Юбка длинная – я хотела ее подрезать, а мне портниха говорит: ну что вы, эта юбка сшита в расчете на туфли с высокими каблуками. И я, вместо того чтобы сказать ей: делай молча, что велят, повелась на эту лажу, и вот, извольте видеть – гадские каблуки превратили меня в соляной столб. Я сюда едва доковыляла, куда уж мне танцевать, да и не мастерица я плясать.
Он смеется. Но смеется не обидно, а словно услышал нечто очень забавное.
– Софья Николаевна, вы чудо.
– Ага, это вроде – ну ты и дура, да? Только вежливо, надо запомнить. – Соня фыркнула. – Ладно, пожалуй, я уже превратилась в тыкву, так что сниму-ка эти орудия пытки и пошлепаю домой.
– Ни в коем случае, Софья Николаевна. – Седой достал откуда-то телефон. – Через полчаса проблема будет решена, я вам это обещаю. Позвольте взглянуть на вашу ножку, не сочтите за дерзость. А в тыкву превратилась карета, Золушка же осталась прекрасной даже в стареньком платьице. Вы постойте здесь еще буквально минут пятнадцать. Или посидите в кресле, я вам сейчас фруктов принесу. А потом мы обязательно потанцуем.
– Ага, потанцуем. – Соня доковыляла до кресла и вздохнула. – Все, танцевать я буду здесь.
Она сбросила туфли, которые превратили ее ноги в два бесполезных отростка, пульсирующих болью. Она совершенно не могла ходить ни на каких, даже самых небольших каблуках, и ведь знала это, но все равно напялила, и пожалела о своем решении буквально через десять минут, поднявшись по лестнице и пройдя через зал, но исправить ничего уже было нельзя. И теперь она сидит на балконе, мерзнет – а весь бал там, в зале, и она вынуждена смотреть на него и понимать, что деться ей отсюда совершенно некуда.
Она вздохнула и взяла из вазочки клубнику. Ягода оказалась крупной, с твердыми косточками – и совершенно безвкусной. Соня достала из сумочки телефон, намереваясь позвонить Владу, но на балкон вошла запыхавшаяся пожилая женщина с картонной коробкой в руках.
– Давайте пройдем туда, за кадушки. – Она открыла коробку и достала оттуда иголку с ниткой. – Встаньте ровненько, я посмотрю, что тут можно сделать.