Страница 72 из 75
Стремление к новизне. В качестве одной из главных характеристик хай-деггеровского мышления Ясперс проницательно обнаруживает "порыв к новизне": "В духовной ситуации завершенных возможностей рефлексии он желает изначально мыслить и говорить новым образом. Отсюда превознесение (Preis) досократиков; отказ от понимания великих философов в целом их произведений, а вместо того: углубление в предложения и абзацы с помощью метода истолкования, отказывающегося от правил понимания подразумеваемого смысла; метод, частично унаследованный от Гуссерля: тематизация (Veigegenwärtigung) с самого начала, в феноменологическом видении, в языковом анализе — а также в использовании языка намеренно с эффектом, с направлением внимания на его собственный, непосредственный, этимологический смысл — на место слова (Wortstellung), — своего рода паузы во время речи…" [78].
Эта черта вызывает у Ясперса серьезные сомнения. Он, во-первых, прекрасно сознает свою традиционность. Более того, "традиционность" есть его сознательная позиция: "мыслить в понятиях традиционной философии"; "…я изначально пытаюсь думать не оригинально и полагаю, что двигаюсь в пространствеphilosophiapere
Здесь, кстати, упреки Хайдеггера в "новаторстве" и "магии" объединяются: Ясперс говорит о своего рода "магии экстремального", то есть
"радикализме «расчистки»" (Abbaus), "деструкции", из-за которой история философии у Хайдеггера, начиная от досократиков, "становится совершенно неясной" [71].
Ясперс ощущает свое расхождение с Хайдеггером по вопросу самой необходимости радикального обновления традиции: "Является ли лучшим, более подлинным и значимым, в конечном счете — более истинным, решение броситься в омут (Sumpf), нежели сохранять неизменную верность мнимой истине разума и историческому существованию, и всю жизнь оставаться одним и тем же?" [76]. — Напомним, все сомнения (выраженные как в письмах, так и в заметках) Ясперса возникают, когда уже позади пережитые Германией несчастья, связанные с нацизмом. В этой ситуации "революционность", с которой Хайдеггер выступал еще в начале 20-х годов, подозрительна, а традиционность — предпочтительна. Слишком много потрясений. Потому в заметках вопрос философского новаторства моментально связывается с воспоминаниями о только что пережитом: "Разве погибшие в волнах — провозвестники судьбы? — и это применимо к национал-социалистам?" [76]. Для вопросов о том, где же все-таки пролегает граница между "окончательным расчетом" с "этой профессорской философией" и собственно логическим продолжением того же самого — борьбы с традицией, — время не очень благоприятное.
Что происходит? Критика Ясперсом Хайдеггера как философа оказывается сразу же и навсегда связанной с вопросом идеологии. В "объективном" аспекте сомнительными оказываются философский радикализм и стремление к новизне17. В "личном" плане боль и сомнение в друге вызывает его необъяснимое для Ясперса поведение, оцениваемое им как предательство. И здесь тема национал-социализма накладывается на образ друга, вызывает сомнение в его философии.
Итак, личное знакомство по крайней мере в двух отношениях скорее даже мешает воспринять "философское содержание": во-первых, личные встречи и многочасовое общение создают иллюзию знания "идей". — "Вероятно, я читал бы его более основательно, если бы не был знаком с ним лично", — признается Ясперс [147J. Во-вторых, определенная оценка поведения Хайдеггера, и его, Ясперса, лично затрагивавшего, скорее отталкивает от его философии, вызывает к ней подозрение.
Величие и нищета философского фундаментализма. Раздражение "бесконечностью" исследования — не самое главное. То, что Хайдеггер "не дает ответа" — лишь производная форма "фундаментализма". Речь идет о том, что свойственно как Гуссерлю, так и Хайдеггеру. Именно потому, что замысел рассчитан "на века" и должен был бы стать основой последующих философских усилий, он обречен на известную "бедность": бедность темами. Не только Ясперс называет те из них, которые не прозвучали ("вопрос полов, дружба, брак, — практическая жизнедеятельность, — профессия, — государство, политика, воспитание" [249]) — это делали и другие. Это обнаруживает еще одну трудность, перед которой оказывается любой проект вроде "основоположения наук о духе" Дильтея, "создания абсолютно несомненных основ" Гуссерля, "фундаментальной онтологии" и "преодоления традиционной метафизики" Хайдеггера: как только философские оппоненты распознают (и принимают) таковые проекты в качестве фундаментальных, с их авторов сразу же спрашивают больше — больше, нежели они были намерены да и вообще могли бы дать. А почему не дано экспликации проблемы Другого (Левинас — Хайдеггеру)? А почему за основу феноменологии взят "усеченный" тип опыта (Фарбер, Шюц — Гуссерлю)? Примеры могли бы быть бесконечны. Критика Кьеркегором Гегеля, Дильтеем — Канта и т. д.
Нельзя отказать усилиям Гуссерля и Хайдеггера в особом величии. Даже Ясперс в одной из последних своих заметок не может в конце концов не признать: "В его трудах чувствуется, из каких внутренних мучений и их преодоления они возникли. Потому — воспринимать всерьез в одном из истоков" [250]. Однако нельзя не заметить и той ограниченности, которая философскому фундаментализму обыкновенно сопутствует. Можно сказать, что все такого рода усилия вынуждены обращаться к Началу, проблеме начинания18. Чем более серьезно они воспримут свою собственную задачу, тем больше у них шансов стать философиями "одной и той же мысли". Одно, как кажется, с необходимостью влечет за собой другое.
"Некоммуникативность "философии Хайдеггера. Оба великих философа сосредоточены на своем. Хайдеггер, погруженный в задачу преодоления метафизики, обращается к древнегреческим мыслителям, и с тех пор критерием глубины философствования коллег становится для него их внимание к античности. "Мы принадлежим к разным поколениям, — сравнивает Ясперса с собой Хайдеггер, — хотя разница в возрасте едва ли составит десять лет; к тому же, в мире Ясперса отсутствуют греки — что, по моему убеждению, в нынешний момент западноевропейских событий означает катастрофу"19. Ясперс же в своих размышлениях 1930–1950 гг. сосредоточен на теме коммуникации. Соответственно, отсутствие темы коммуникации у Хайдеггера воспринимается как фатальный симптом20. Для мышления Хайдеггера характерно "фактическое и принципиальное отсутствие коммуникации (коммуникация заменяется со-бытием ("Mitsein"), нейтрализирующей и закрепляющей объективацией)" [156].
В переписке же все более сглажено: "…вопрос о том, как выйти из монолога и из повторения монологов другими, вероятно, есть вообще жизненный вопрос нашего теперешнего философствования", — пишет
Ясперс21." То, что подразумевает Ницше, лежит вне альтернативы коммуникации и не-коммуникации", — не сдается Хайдеггер и. Ясперсу приходится — на словах — смягчить свою позицию: "Ваши слова о монологах — что мы "недостаточно сильны для этого", а также об одиночестве ("вне альтернативы коммуникация — не-коммуникация") — мне кажется, я их понимаю, когда думаю… о трудах Лао-цзы или Спинозы… Такие труды могут в результате способствовать коммуникации, однако не говорят о ней. Мы оба, как мне кажется, прежде всего заинтересованы в истине, которая нас связывает и которая фактически проявляется в углублении коммуникации. Я согласен с Вами, что подлинное, сущностное всегда лежит "по ту сторону" коммуникации и не-коммуникации, субъекта и объекта, мышления и бытия и т. п. и что, утратив эту связь, все наше мышление становится беспочвенным и рассыпается. Но говорить — и сообщать — мы можем лишь в пределах противоречий, в явлениях конечного. Лишь благодаря последнему мы способны приблизиться к первому"23.