Страница 16 из 23
результатам противоположным тем, к которым я стремился: мне не нужен был и тот
единственный храм, а повсюду на земле возведены десятки тысяч церквей, уродливых или прекрасных это другой вопрос. Ямечтал, чтобы язычники забыли
сонмы лжебогов, но здесь их места заняли святые, среди которых и я сам, и Петр, даже Учитель на этих распятиях словно какой-то языческий Бог. Он был человеком
великой мудрости, он запретил клясться, ибо человек слаб, а клянется тем, что
не он создал и что не ему принадлежит. Но мир глумлив и жесток, люди, зовущие
себя христианами, клянутся именно его именем и его словом и, разумеется, почти
всегда лгут.
Они обошли зимнюю церковь, расположенную в нижней части строения, по
периметру, и поднялись по лестнице к верхней летней церкви. Саше хотелось
зайти, и они, купив входные билеты, прошли в музей. Саша поискала на иконостасе
изображение святого апостола Павла. Обнаружив его высоко наверху, она застыла в
созерцании. Ей вновь казалось: все, что с ней происходит, сон, странный и
мистический сон. Они были невероятно похожи портрет святого и до банальности
живой человек, с явным интересом изучающий музейную табличку с рассказом о
постройке этой церкви княжеской семьей Нарышкиных в конце семнадцатого века.
Ты их знал? Саша дотронулась до его плеча.
Нарышкиных? Нет, что ты! Не мог же я знать всех. Яв России появился, собственно, только после Второй мировой войны, когда началась война с
космополитами и опять запахло большой кровью. Мой долг быть среди казнимых.
Язнаю это, но, увы, повсюду не успеть и всех не спасти… Так, в тридцатые годы
я не мог быть одновременно и в Германии, и здесь. Ав конце семнадцатого века в
России ничего особенного не творилось. Яв то время был далеко отсюда…
*
Из страшной, вонючей, осклизлой, лишенной каких-либо источников света камеры
Павла долго вели в верхнюю часть тюрьмы, пока не втолкнули в большой холодный
каземат с решетчатым окном, выходящим в колодец тюремного двора. Втот день эта
конура показалась ему царством простора, заполненным чистейшим воздухом и
божественным светом. Павел не мог точно определить, сколько времени провел он в
нечеловеческих условиях, но понимал, что это были годы. Он не вел счета
умышленно, чтобы не сойти с ума. Он старался максимально расслабиться и
погрузиться в воспоминания, не задумываясь о грядущем. Если его что-то и
удивляло, так только то, что ему все же приносили баланду, хлеб и воду, а по
мере истлевания одежды еще и подкидывали на пересменку некую уродливую помесь
тюремного халата и рясы, сделанную из грубой мешковины. Мучительным для него
было полное отсутствие возможности хоть как-то приводить себя в порядок, хотя
бы просто умываться, а также содержать в чистоте камеру. Тюремщик молча
приносил еду и уходил, не проронив ни слова. Но и Павел не был словоохотлив, вопросов не задавал и с просьбами не обращался.
За ним пришли внезапно, и Павел понял, что его заключению пришел конец. Не
ясно было только, чем оно завершится. Пока же он, превозмогая боль в глазах, просто наслаждался светом.
Наконец дверь открылась и в камеру вошли двое. Один из них был явно
занимающий высокое положение католический священник, а другой в темном плаще с
капюшоном, почти полностью закрывающим лицо, вполне мог быть монахом, но чутье
подсказало Павлу, что это не так. Виднеющаяся из-под капюшона седая, почти
совсем белая борода и тяжелая прихрамывающая походка выдавали, что второй
посетитель стар. Хромая, он грузно опирался на тяжелый металлический посох с
набалдашником в виде головы змеи, прекрасно выточенной из голубого
полупрозрачного минерала. Сполминуты длилось молчание, после чего старик
распорядился отвести Павла в баню и выдать ему новую одежду. Его тон, внимание
и любезные поклоны сопровождающего священника не оставляли сомнения в том, кто
здесь главный. Уходя, они перепоручили Павла чрезвычайно любезному стражнику, который уже не конвоировал Павла, а прислуживал ему. Великолепная баня, очевидно, была построена здесь не для узников. Сбылось то, о чем Павел мечтал
весь немыслимый срок своего заключения: теплая вода бассейна нежила и ласкала
его. Из бассейна он переходил в турецкую парную. Не менее двух часов Павел
смывал с себя многолетнюю грязь. Никто не торопил его. Он извел в бане большой
кусок первосортного душистого мыла, которое роскошно пенилось в нежных порах
настоящей средиземноморской губки. Затем к нему привели напуганного до
полусмерти модного городского цирюльника, который мысленно простился с жизнью, когда его внезапно оторвали от работы и без каких-либо объяснений повезли в
тюрьму. Павлу подстригли волосы и ногти, подравняли бороду и опрыскали духами с
терпким цветочным ароматом. Кроме белья, Павлу принесли прекрасный, явно по
нему сшитый камзол, панталоны, чулки, сорочку, туфли из телячей кожи.
Павел и не предполагал, что внутри тюремного комплекса существуют особые
территории, не только ничем не напоминающие место заключения, но по своему
убранству и архитектуре не уступающие настоящим дворцам. Через небольшой, но
ухоженный и изысканный сад его провели к увитой виноградом беседке, где за
накрытым столом его дожидался уже знакомый старик. Сопровождавший Павла
охранник молча удалился и они остались вдвоем.
Поешьте спокойно, а потом уж побеседуем. Унас с вами много времени.
Павел положил себе на тарелку овощей и сыра, налил в бокал красного вина. Он
наслаждался каждым вздохом, каждым солнечным лучем, ароматом сада и запахом
здоровой человеческой еды. Он не знал еще, чем закончится разговор с этим
странным посетителем. Свободой или… снова во тьму? Но тогда к чему все эти
торжественные приготовления?
Авы не составите мне компанию? спросил он старика.
Яне голоден, ответил тот. Впрочем, я уже давно вас жду и, пожалуй, поем
немного. Он слегка заикался.
Старик положил себе все то же, что и Павел, и, отломив кусок хлеба, поднялся, тяжело опираясь на край стола. Он откинул капюшон, и потрясенный
Павел увидел, что это старый раввин, черная кипа и длинные пейсы не оставляли в
том ни малейшего сомнения. Не обращая внимания на удивление Павла, он произнес
молитвы на хлеб и на вино и вновь опустился на сиденье.
Повторите! Ведь вы же еврей, не так ли? обратился он к Павлу.
Был когда-то, пожал плечами Павел.
Вы что, предали свой народ?
Чувствуя себя неловко под острым испытующим взором старика, Павел встал и
произнес молитву. Несколько минут они ели молча.
Как вас зовут? неожиданно спросил старик.
Паоло. Паоло Элиацци.
Странная для Италии фамилия, даже для итальянского еврея. Ну да ладно. Вы
знаете, сколько вам лет?
Какое это имеет значение? Яи сам уже не знаю своего возраста, так же, как не
знаю, сколько лет я провел здесь, в этой вонючей камере, из которой вы меня
сегодня столь любезно вызволили. Не знаю, правда, почему и надолго ли, и кто вы.
Старик отодвинул в сторону тарелку и положил на стол объемистую тетрадь с
пожелтевшими страницами.
Меня зовут рав Мозес, если вам угодно знать.
Скаких это пор раввины пользуются таким почетом в этом католическом царстве?
Ни с каких. То, что сейчас происходит, это временное явление, стечение
обстоятельств. Тщательно подготовленное, хорошо оплаченное, разумеется. Но по
этому поводу я, с вашего позволения, ничего более объяснять не буду.
Они выпили по бокалу вина, и рав Мозес продолжил: Итак, перед нами книга учета заключенных, в которой значится и ваше имя.
Неудивительно. Ядумаю, на меня имеется и отдельное дело.
Уже не имеется. Его потеряли. Потеряли почти сразу после ареста, но