Долгорукова

   — Повесить его! — вопила толпа.

   — Подумаешь — повесить, — отозвался какой-то бас. — Четвертовать и то мало!

   — Ура Государю, ура!

Во всё это время Александр чувствовал подъем. Народ ликовал, народ славил своего государя и ненавидел убийцу. Это ли не награда! Комиссарову указом было даровано дворянство. Личное. Он был щедро награждён.

Но вот отшумели торжества по случаю чудесного спасения государя от злодейского покушения, и Александр сразу как-то обмяк. Ему доложили, что Каракозов никакой не сумасшедший, он пошёл на чудовищное преступление будучи убеждён, что оно во благо, что его имя войдёт в историю России как избавителя от тирании.

   — Вот плоды либерализма, Ваше величество, — сказал Валуев, пришедший с очередным докладом. — И мы будем их пожинать ещё не раз.

Уж если Пётр Александрович заговорил о либерализме, стало быть, и в самом деле благие семена, которые он щедро бросал в землю империи по наущению брата Кости, тётушки Елены Павловны и многих их приверженцев, дали отравленные всходы.

   — Это фанатик, — убеждал его Константин Николаевич. — Дай роком отмеченный: фамилия-то переводится с тюркского как «чёрный охотник»: Кара-козов. Чёрный охотник! — с ожесточением повторил он. — Всколыхнул всю империю, мерзавец.

   — Теперь найдутся другие таковые охотники, — ровным голосом произнёс Александр, — которые последуют ему. Нет, милый Костя, из всего этого следует, что я ослабил бразды правления. Таково мнение многих. Послабления, которым я потворствовал с твоей, можно сказать, подачи, принесли отравленный плод. Дознание ведётся, и, как мне докладывали, уже выявлен заговорщический кружок, в котором обретался злодей Каракозов. Вскорости мы будем знать подробности.

Подробности не помедлили явиться. Перед императором лежал протокол показаний почётного гражданина Николая Ишутина. Он читал, испытывая и гнев, и возмущение: «1866 года, мая 29 дня... почётный гражданин Николай Ишутин на вопросы объяснил: «Цель общества «Организация» — посредством революции устроить общество на социальных началах; вот те главные принципы, которых это общество придерживалось: земля есть принадлежность государства, всякий член государства имеет полное право на известную часть земли... Государственные вопросы решаются с рассмотрением депутатов всех обществ или областей. Государь есть полный выразитель общественных нужд и потребностей страны... Кроме того предполагалось устроить кружок «Ад». Цель этого кружка была цареубийство, в случае ежели правительство не согласится с требованиями. Члены «Ада» должны отчуждаться от всех порядочных людей и, чтобы отвлечь от себя подозрения правительства, сделаться абсолютным негодяем, взяточником и вообще окружить себя самой гадкой обстановкою... Каракозов только один раз был на сходке «Организации»... Нужно заметить, что он часто приставал к нам с требованием начать дело «Ада» скорее, говоря притом, что он чувствует себя больным и думает, что скоро умрёт, и потому не хочет даром умирать...»

Александр читал показания дворянина Дмитрия Юрасова, домашнего учителя Ивана Худякова и других прикосновенных к кружку заговорщиков первоначально с возмущением, затем с любопытством, ловя в них здравые суждения. Всё это были дворяне, порядочные, мыслящие люди, и не будь в их программе цареубийства, к ним можно было бы отнестись с умеренной снисходительностью.

Но цареубийство! Но намерение посягнуть на государственное устройство путём революции! Это было чудовищно.

Ему принесли свежий номер изловленного «Колокола». Всё-таки его главный политический недоброжелатель мыслил здраво, несмотря ни на что. Он писал: «Выстрел 4 апреля был нам не по душе. Мы ждали от него бедствий, нас возмущала ответственность, которую на себя брал какой-то фанатик... Только у диких и дряхлых народов история пробивается убийствами».

Каракозова надлежит повесить — это само собой. Но как быть с остальными. С тем же Ишутиным, который являлся главою преступного сообщества, однако дал чистосердечные показания? Как вообще быть? В обществе зреет нечто несообразное, подспудное, революционное, злодейское... Вот и доставленная ему прокламация некоего общества «Молодая Россия», ещё не обнаруженного, призывает совершенно недвусмысленно: «Выход из этого гнетущего страшного положения... один — революция, революция кровавая, неумолимая, революция, которая должна изменить радикально всё, всё, без исключения, основы соверенного общества и погубить сторонников нынешнего порядка. Мы не страшимся её, хотя и знаем, что прольются реки крови, что погибнут, может быть, невинные жертвы».

Вот где таится опасность! Отыскать во что бы то ни стало этих «Мы», расправиться с ними безо всякой жалости, раздавить «Молодую Россию» покамест не пролились обещанные ею реки крови.

Прохлопали, проглядели, проморгали! Третье отделение, жандармы, полиция — все-все бездельники, задницы, охотники зачинами и отличиями, жаждущие наград и почестей. А за что? Каракозов этот свалился как снег на голову. На всех нашёл столбняк, а потом начали шевелиться. А плодов этого шевеления покамест как не было, так и нету.

Всех прогнать! Всё переменить! Иначе добра не будет, и в самом деле падут тысячи невинных жертв. Неужто ждать обещанных злодеями рек крови?!

Либеральное гнилье! Хотят перемен, принялись вводить новшества. А тем временем злодеи, революционеры, всякие там «Молодые России» и «Организации» в тишине и без опаски готовят кровавую баню. А власти нет, бдения нет, все увлеклись новациями. Далее так продолжаться не может! Надо срочно принять меры, пока дело не зашло слишком далеко и злодейские посулы не сбылись. Окружить себя верными надёжными помощниками, противниками либеральных идеек.

Александр был ожесточён. И ожесточение не проходило. Не смогла умягчить его и Катенька. Он не отзывался на её щедрые ласки. Она поняла. Сказала только:

   — Ступайте к тётеньке, Ваше величество, моё величество. Она подскажет, что делать...

   — Будто я не знаю, что делать, — хмуро отвечал Александр. Он уже всё решил про себя безо всяких советов. И не надобно ему никаких советчиков. Костя, разумеется, стал бы его отговаривать от крайних мер, от перемен в правительстве. Они-де ничего не смогут изменить. Смогут, смогут!

Но к великой княгине он всё-таки пошёл. Не столько за советом, сколько от желания выговориться.

Елена Павловна, разумеется, была обо всём осведомлена: её салон регулярно посещали особы в высшей степени посвящённые в разнообразные события, тайны, секреты и прочее.

   — Тётушка, Елена Павловна, ты мой оракул, — начал Александр, входя. — Я собираюсь прибегнуть к крайним мерам.

   — Крайние меры всегда плохи, — отозвалась тётушка. — Они свидетельствуют о слабости власти, об её неуверенности и даже растерянности. Не советую. Тем паче, что ты, мой друг, убедился во всенародной любви к государю императору. Меня эта демонстрация, эти крики ура, это подхваченное толпой в едином порыве «Боже, царя храни!» весьма воодушевило.

   — Но ежели не вырвать с корнем крамолу, то она станет беспрепятственно разрастаться и множиться, — возразил он. — Я решил отправить в отставку министров, ответственных за порядок в империи. Они, как показывают события, все прохлопали.

   — Твоё дело. Но неужто новые будут лучше? Я, мой друг, в этом сильно сомневаюсь. Способные люди не там, где ты их станешь искать.

   — Где же они?

   — Пусть тебя не удивляет то, что я скажу: они по большей части в противном стане. Узнать их, найти с ними общий язык, приблизить к власти, а не сажать в Петропавловку, не ссылать в Сибирь — вот, на мой взгляд, то, что составляет программу мудрого правителя. Конституция стоит на пороге, друг мой. Она стучится в дверь...

   — Пусть себе стучится, — фыркнул Александр. — Я всё равно не открою. Сейчас не время. Лучше сказать, не её время.

   — По-моему, ты ошибаешься, мой друг. Я даже считаю, что её время осталось позади, девятнадцатого февраля.

   — Ошибаешься, тётушка, — хмуро отвечал Александр. — Общество наше надобно долго готовить. То, что есть кучка — не более того — людей подготовленных, могущих работать, для него ровно ничего не означает. Самодержавие было и остаётся до сего дня фундаментом России. И она ещё долго будет покоиться на атом фундаменте.