Долгорукова

   — Да что Государю закон. Взял да новый принял — вот и Ваше императорское величество Екатерина Третья...

   — Нет, Варя, это всё теперь химерические мечты. Тут совсем другой поворот намечается. Саша хочет вовсе отречься от престола и чтоб мы уехали отсюда.

   — Как отречься? Зачем?

   — Не хочет больше государственными обязанностями отвлекать себя от личных. Хочет посвятить себя целиком мне и детям. И в климате этом гадком жить больше не хочет — в тепле где-нибудь. В Каире или Ницце.

   — Что за вздор ты говоришь, милая.

   — Да это не я говорю.

   — Ну повторяешь. Зачем даёшь даже мысли его развиваться в этом направлении. Он столько лет держал тебя в унизительном положении, что теперь, когда...

   — Но он же женился, как обещал, что ты, право.

   — Да разве этого достаточно, чтобы изгладить обиды всех этих лет? Я не понимаю тебя. Он просто обязан сделать следующий шаг. Только тогда он долг свой вполне исполнит. Вот тогда уж, коли захотите частной жизни — пожалуйста. Тогда уж пожизненно — Ваше императорское величество, что здесь, что в Каире твоём.

   — Да разве ты не видишь, что за обстановка тут, какая опасность ему, а теперь ещё и детям. Уж действительно по поговорке: не до жиру, быть бы живу.

   — Но это смешно, это нелепо: из-за кучки преступников менять свою судьбу. Да неужели нельзя справиться с ними?

   — Да вот ведь — не справились пока.

   — Не хотели как следует, вот и не справлялись. Все парализованы были от страха. А ты — захоти. Ты — захоти. Ты теперь... И имеешь право думать о защите своего мужа. Заставь Лорис-Меликова принять более энергические меры. Они хоть и затихли последнее время, но кто их знает, что они готовят. Поговори с ним.

   — Так Лорис пока и не знает ни о чём.

   — Ну так пусть Александр Николаевич скажет ему.

Александр и Лорис-Меликов гуляли вокруг дворца.

   — Я позвал тебя, Михаил Тариелович, чтобы поговорить об одном важном деле.

   — Я весь внимание, Государь.

   — Но прежде я хочу попросить тебя пообещать, что то, о чём я скажу тебе, ты будешь хранить как важную государственную тайну.

   — Ваше величество, могли бы и не предупреждать меня об этом. Всё, что Ваше величество соблаговолит сообщить мне, умрёт вместе со мной.

   — Бог с тобой, Михаил Тариелович, что за резон поминать её всуе. Я верю тебе. И всё же прошу: поклянись мне в этом.

Лорис-Меликов остановился, прижал руку к груди.

   — Я клянусь соблюдать в великой тайне всё, что Ваше императорское величество соблаговолит мне сообщить.

   — Ну и хорошо, спасибо тебе. Так вот это дело. Я шестого вступил во второй брак.

Лорис-Меликов остановился поражённый. Александр взял его под руку и повёл дальше.

   — Ты, может, слышал молву о том, что я был связан с княжной Долгоруковой. Слышал ведь?

   — Нет, Ваше величество, — не сразу ответил Лорис-Меликов.

   — Ну слышал, слышал, не лукавь, кто ж об этом не слышал и не говорил. А коль не слышал, так, значит, я зря передал тебе в управление Третье отделение. Что ж ты за шеф жандармов, коль не знаешь, что у тебя под носом происходит. Ну да ладно. Так вот, это и в самом деле было так, и долгие годы, теперь могу сказать тебе — четырнадцать лет. Я любил эту женщину, и она меня любила и посвятила мне всю жизнь. И когда не стало Марии Александровны, я просто обязан был выполнить свой долг перед ней, да и перед Богом. В иных обстоятельствах я, быть может, и не поспешил бы с этим так, да ты ведь лучше других знаешь, как охотятся за мной, и я просто не знаю, сколько у меня времени в запасе, есть ли у меня год...

   — Ваше величество...

   — ...чтобы выдержать положенный траур. Сказал я тебе об этом потому, что в твоей преданности ко мне я уверен, но хотел бы, чтобы ты также был предан моей жене и детям. И коль, паче чаяния, меня не станет...

   — Ваше величество...

   — ...ты бы не покинул их. Помни, что они самые дорогие для меня существа. Старшие мои дети великие князья и княгини уже на ногах, да их и положение защищает, а Екатерина Михайловна и наши дети будут без меня совсем беззащитны. Так что я надеюсь на тебя, Михаил Тариелович.

   — Ваше величество...

   — Хорошо, хорошо, я верю тебе. А теперь скажи мне вот что... Что там с проектом реформ? Мне Константин Николаевич говорил, ты высказывал любопытные суждения. Через три дня возвращается наследник, я хочу, чтоб мы все сошлись и ты рассказал бы о них.

   — Позволено мне спросить Ваше величество, знает ли уже Его императорское высочество о той тайне, которую Ваше величество соблагоизволили доверить мне?

— Ещё нет. Но как только он приедет из Хаапсала...

Наследник стоял у окна, спиной к нему. Вид у него был ошеломлённый. Он смотрел на отца и молчал.

   — Почему ты молчишь, Саша?

   — Я слушаю, па.

   — Я тебе всё сказал.

   — Хорошо, па.

   — Это всё, что ты можешь мне сказать?

   — Я хотел бы поздравить тебя, но... — опять возникла напряжённая пауза. — И я с радостью это сделаю, как только кончится траур. Сделай я это сейчас, когда любое проявление радости неприлично, ты бы сам осудил меня.

   — Да, да, конечно, — поспешил сказать Александр. — Я и не ждал этого, я хотел одного — чтобы ты понял меня вполне.

   — Я понял, па.

   — Ты первый из детей, кому я это сказал. Ты старший, ты мой наследник, и все, естественно, будут равняться на твою позицию. Вот почему... — он не договорил.

   — Я понимаю, па.

   — Я хочу, чтоб вы приняли Катю в нашу семью. Нет, не сейчас, конечно, — позже. Но когда станет возможным, я хочу, чтоб ты знал, что любой выпад против моей жены будет выпад против меня. И скажи это Минни. Я надеюсь, она тоже поймёт меня, и я бы даже хотел, чтобы наши жёны со временем подружились. Они же ровесницы...

Минни металась по комнате[15] и кричала:

— Нет, нет, никогда, я умру лучше... Нет, нет, это невозможно! После твоей матушки, которая была так добра ко мне... Как же можно подумать, что я смогу принять к сердцу эту... Зачем ты не сказал отцу, что это невозможно?! Зачем дал ему надежду?

   — Минни, Минни, успокойся.

   — Я никогда не подойду к ней, не подам руки, не приму её, не позволю моим детям видеться с ней...

   — Минни, да перестань же... Ну что мне всё это говоришь, словно я её лучший друг. Мне также трудно будет видеть её, говорить с ней, помня, что она столько лет вытесняла мама... Это ужасно. Я когда думаю об этом, о том, как это противно Богу, я не понимаю, как па мог делать это, и не год, не два — много лет, изо дня в день, у меня в голове это не укладывается и в сердце, и всё протестует внутри, но, Минни, это мой отец и это Государь, а я всего лишь его сын, и не забудь — который должен наследовать. И если я пойду против его воли...

   — Этого не может быть!

   — Так бывало. Вспомни моего дедушку. Он был ведь не старшим сыном.

   — То, что ты говоришь, это ужасно.

   — Минни, мы не частные люди, и наши поступки мы обязаны соизмерять не с личными чувствами, но с интересами династии. Я говорю не только о нас, но и о наших детях. Поэтому я прошу тебя: здесь, со мной, ты можешь говорить, что угодно, и я пойму тебя вполне, но там, при па или при ней...

   — Я не смогу, я не хочу...

   — А императрицей быть — хочешь?

15

Мария Фёдоровна (1848-1928) — урождённая принцесса Дагмара Датская, дочь Христиана IX. С 1866 г. супруга наследника цесаревича Александра Александровича, затем императора Александра III, мать Николая II.