Долгорукова

   — Они это нарочно. Чтоб погубить меня...

   — Ну что ты, Катенька, что за мысли у тебя сегодня... Ну кто же хочет погубить тебя. Они, верно, недовольны, но их можно понять. Наш свет лицемерен, они просто завидуют нам, а коль скоро не могут найти в жизни того же, так и злятся и делают вид, что негодуют. Простим им их слабость.

   — Я ненавижу их...

   — Зачем? Мы счастливы. Счастливый человек не должен знать злости и ненависти, иначе какой же смысл в счастье. Оно и даруется, чтоб любить не только предмет своей страсти, и всех желать видеть такими же. Ты же хочешь, чтоб и сестра твоя была счастлива, и Варя...

— Варя? А она разве несчастна?

В своей комнате Варя объяснялась с X.

   — Ты от меня бежишь, от меня...

   — Да нет же, Варя, я должен, я военный, а теперь война.

   — Но того, прежнего тебя ведь нет, ты же другой человек.

   — Какая разница, как меня звать, стрелять умею — и, слава Богу.

   — У тебя опять долги? — Он пожал плечами. — Большие?

   — Для меня большие.

   — Ну так останься, я заплачу.

   — Ты уже заплатила один раз, да, как видишь, без толку.

   — Ну так ещё заплачу, у меня есть деньги. Лучше деньгами, чем жизнью.

   — Я заколдованный, вернусь.

   — А коль война долго будет? Как же я?

   — Ты? Жила же ты без меня раньше, ну так ещё немножко поживи. К тому же ты не одна.

   — Много ты понимаешь. Думаешь, сладко в наперсницах ходить? Жить чужими страстями, чужим счастьем? А моё когда?

   — Но зато ты приближена к самой вершине. Многие бы хотели на твоё место.

   — А мне-то что от этой высоты.

   — Ну так вон денег можно заработать, не работая.

   — Деньги... Деньги не сами по себе, их тратить интересно. А куда мне их тратить? Для кого? Я своей жизни не имею, своего будущего не знаю.

   — Ты вольна уйти, ты ж не крепостная.

   — И уйду. Вот скоплю миллион и уйду.

   — Миллион? Зачем тебе столько?

   — Чтоб твои долги платить.

   — Ты думаешь, я всегда буду в проигрыше?

   — Да. Потому что тебе в любви везёт. — И она обняла его.

Александр сидел в небольшой комнате у открытого окна и при свете свечи писал письмо.

«Катенька, радость моя, сегодня ужасный день. Мы потеряли за два часа 14 тысяч солдат. При виде всего этого сердце обливается кровью, и я с трудом сдерживаю слёзы... Господи, помоги нам окончить эту войну, обесславливающую Россию и христиан. Это крик сердца, который никто не поймёт лучше тебя, мой кумир, моё сокровище, моя жизнь... Здесь, среди крови и смерти, оторванный от тебя, я загадал, что, если нам удастся закончить эту войну с честью, я награжу себя самой высокой наградой — возможностью жить подле тебя. Дай только Бог дожить до победы...»

Вдруг где-то рядом разорвался снаряд, взрывная волна швырнула занавеску внутрь комнаты, свеча вспыхнула и погасла.

Александр ходил по своему кабинету, иногда останавливался, брал в руки какую-нибудь вещь со стола или стены, словно здоровался. Адлерберг молча смотрел на него.

   — Ну вот и вернулся. Всё не верится. Неужели всё позади — весь этот ужас...

   — И вернулись победителем, Ваше величество.

   — А я, поверишь, Саша, не чувствую себя им, не чувствую. Нет радости никакой — только усталость. Кажется на много лет вперёд.

   — Вы только вернулись, Государь. Отдохнёте пройдёт. Вы же теперь среди близких.

   — Да, да. Кстати, вот что... Кто живёт надо мной?

   — На третьем этаже? — удивился Адлерберг. — Фрейлины Её высочества.

   — Пересели их куда-нибудь. И сделай там такие же, как здесь, три комнаты. И поставь между нами подъёмную машину. Чтобы сразу из моих покоев, минуя лестницу... Понимаешь?

   — Да, Ваше величество.

   — Мебель... Мебель всю убери, там будет другая, не дворцовая. Сделай это быстро, к новому году.

   — Я не спрашиваю Ваше величество, кто там будет жить...

   — И правильно делаешь. Чем меньше ты будешь знать от меня, тем лучше для твоего реноме, а следовательно, и для нашей дружбы.

   — Но вовсе скрыть это будет невозможно, Государь, — кухня, прислуга, охрана...

   — Но ты всегда сможешь сказать, что я с тобой это не обсуждал, и не покривить при этом душой.

   — Хорошо, Государь. Должен ли я тем не менее помочь переехать тем, кто там станет жить?

   — Нет, Саша, хотя и благодарю за предложение. Об этом позаботится Рылеев.

Катя закрыла дверь в детскую, и они с Александром остались в спальне одни.

   — А что, ты действительно прямо подо мной? — Катя постучала ногой в пол. — Он кивнул. — Прямо-прямо? — Он снова кивнул. — И такое же расположение комнат?

   — Да. Тут библиотека. А под той комнатой — кабинет.

   — Библиотека? Это где ты принимаешь своих министров? — Он кивнул. — Значит, утром, когда я ещё сплю, вы подо мной будете решать ваши государственные дела? — Он кивнул. Она попрыгала на новой кровати, словно бы проверяя её пружины. — А эта машина — подъёмная, — она тихо работает? — Он состроил гримасу. — Значит, я буду слышать, когда ты поднимаешься ко мне? — Он пожал плечами. — Ты сегодня совсем молчун. Ты плохо себя чувствуешь? — Он снова пожал плечами. — Саша, тебе надо показаться врачам. Прикажи позвать Боткина. Обещаешь? Завтра же. Варя вчера говорила, что она слышала, как в обществе обсуждают, что у тебя кольца на пальцах не держатся — так ты похудел.

Александр подвигал перстень на пальце — он и впрямь легко соскочил.

   — Бедный мой Сашенька, как сразу всё плохое становится предметом пересудов. Что за страна, где даже Государь не защищён от сплетен. Иди ко мне, мой дорогой. — Катя обняла его. — Одно счастье, что теперь ты рядом, не надо ездить друг к другу. Только на этой машине. Ты сможешь теперь каждый вечер говорить мне и детям спокойной ночи. И нам действительно будет спокойно — рядом с нами, прямо под нами. И ночью сможешь приходить ко мне, да? Сможешь?

Александр, сидя на кровати, медленно одевался. Он тяжело дышал, словно ему не хватало воздуха. Катя пододвинулась к нему сзади, обняла.

   — Ну глупенький, что ты переживаешь. Ну мало ли как бывает. Ты устал, издёргался. На тебя столько навалилось всего — и эта война ужасная, и этот ужасный мир, и неблагодарность твоих подданных... Что ж удивительного, что... Ты успокоишься, отдохнёшь, и всё у нас будет хорошо, как раньше. Ты только не думай об этом... — она потёрлась щекой о его затылок.

   — Я всегда боялся этого дня, — глухо сказал он. — Когда первый раз такое случится...

   — Глупенький, да выкини ты это из головы, ну что за беда, ну нездоров ты, сколько раз я не могла быть с тобой...

   — Что ты сравниваешь.

   — Я уверена, в следующий раз всё будет как всегда. Только ты не торопи себя, я буду ждать сколько нужно. Я уверена, и Боткин так скажет — это временно, это реакция на всё, что ты пережил.

   — И всё, оказывается, впустую.

   — Ну как впустую, Сашенька?

   — Всё равно все недовольны — и простой народ, и дворянство, и купцы. Что ни донесение, так крамола и бунт. Нигилисты как грибы после дождя множатся. И во всём виноват один я...

   — Ты? Да кто ж так может думать? Ты, который рабам дал свободу, даровал суд присяжных, отменил рекрутов и телесные наказания... Да кто ещё из царей столько сделал? Да все остальные Романовы столько вместе не сделали для народа, сколько ты один! И они ещё недовольны? Кто столько сил потратил, чтоб избежать турецкой войны? Кто выиграл её и избежал новой — с Англией? И они ещё недовольны? Им бы деспота на трон, да чтоб с кнутом, и чтоб снова — строгую цензуру и чуть что — в Сибирь каждого, вот тогда они были бы вполне довольны... Не стоят они, Саша, твоих страданий и того, что ты для них сделал.