Миниатюрист

– Нет ничего более несхожего, чем суша и море, – говорит Отто. И, поглядев на нее, вздыхает.

Нелла вытаскивает пальцы из клетки и усаживается возле очага.

– Откуда вы все это знаете? – спрашивает она.

Он отворачивается, она ждет.

– А на что мне глаза и уши?

Она вздрагивает. Не такого ответа она ожидала.

– Да, конечно, я…

– Простите, я не хотел…

– Отто! – На пороге стоит Марин. Отто вскакивает и рефлекторно проводит пальцами по сияющим столовым приборам. Они разложены на столе, как хорошо надраенное оружие.

– Он работает, – обращается она к Нелле. – У него много дел.

Отто не пытается ей перечить, но взгляд, которым он ее окоротил, не прошел для Неллы незамеченным.

– Оставь приборы, Отто, – продолжает Марин. – Наверху надо кое-что переставить. – Она разговаривает с ним, как с двенадцатилетним подростком. С этими словами она разворачивается и уходит, а они прислушиваются к удаляющимся шагам.

– Петронелла, вы бы стали ворошить ногой улей? – спрашивает он вполголоса, глядя на нее своими большими карими глазами. – Вас бы покусали пчелы.

– Я не…

– Держите клетку запертой, – добавляет он с улыбкой. Это не приказ, а совет, решает про себя Нелла. Кажется, у нее здесь появился союзник. Он готов поделиться с ней оружием. Отто выходит следом за хозяйкой, и к ее удаляющимся шагам добавляются мужские.

Навстречу неведомому

Нелле хватает трех дней, чтобы понять: Марин не собирается с ней разговаривать, разве что отдать распоряжение или процитировать в назидание что-нибудь из семейной Библии. Каждое утро она собирает домашних, чтобы прочесть отрывок из Священного Писания. Делает она это почти скороговоркой, словно ее смущает собственный голос, разносящийся эхом над черно-белыми мраморными плитками, а руки вцепляются в аналой, как в края парома. Нелла удивлена, что это взяла на себя Марин. Дома, по трезвости, это делал отец, а теперь уже поднаторевший тринадцатилетний Карел читает сестре и матери священные тексты.

Сначала Марин выбрала «Притчи», потом адские муки из «Книги Иова», а сегодня, на пятый день Неллиного пребывания в доме, прозрачную игристую воду «Евангелия от Луки».

Нелла поднимает глаза и присматривается к членам своей новой семьи, пока Марин читает. Корнелия, зажмурившись, словно силой заталкивает в себя благую весть, голова ее занята тем, что приготовить к следующей трапезе. Порой кажется, что она спит стоя – очень может быть с учетом бесконечных хозяйственных дел. Если она не варит осетра, то полирует мебель из дуба и палисандра, подметает, перетряхивает простыни или протирает оконные стекла. Всем известно, что труд делает человека добродетельным, а значит, порядочные голландцы ограждены от мира праздной и неряшливой роскоши. Вот только на этом молоденьком личике с недовольно выпяченной нижней губой добродетельность как-то не просматривается.

Отто, до сих пор смотревший в пол и с задумчивым видом внимавший речам, призывающим к набожности, скромности, прилежанию и милосердию, вдруг перехватил взгляд Неллы и поспешно отвел глаза. Общение душ – единственное доступное им общение, оба это знают, поэтому даже такой контакт украдкой можно считать почти греховным. Йохан, лишь однажды, на второй день, составивший им компанию, просидел весь ритуал с сомкнутыми руками и взором, опущенным долу.

Нелла отважилась на парочку ознакомительных осмотров первого и второго этажей. Задние комнаты, недоступные для гостей, оказались попроще, все великолепие досталось комнатам, выходящим окнами на улицу. Особенно впечатляющими они кажутся в отсутствие людей, способных только протирать бархатную обивку да оставлять следы на полированном деревянном полу. Она оценила кремового цвета мраморные колонны обочь пустых каминов и столь непривычные для глаза картины… сколько картин! Корабли и заморские ландшафты, охотничьи трофеи и увядающие цветы, череп, похожий на бурый клубень, а рядом виола с порванными струнами, распластанные зайцы, золотые блюда и покрытые финифтью чаши из морских раковин. От всего этого у нее начинаются галлюцинации – тут и намеки вперемешку с моралью, тут и красота с отголоском смерти.

Стены покрыты позолотой и кожей, еще сохранившей едва уловимые и все равно пугающие запахи свинофермы, воскрешающие в ее памяти хлев в Ассенделфте. Она воротит нос, не желая, чтобы ей так скоро напоминали о том, с чем она поспешила расстаться. Фрески на потолке притягивают ее внимание, но задерживаться опасно, невозможно. Кто застигнет ее на месте преступления, кто схватит за руку и оттащит от этой сказки? Вот еще одна из ее фантазий: если она слишком надолго задержится в какой-то из комнат, ее отправят домой на барже среднего класса. Что она хозяйка такого богатства – не более чем глупая шутка. Этот дом ей не ближе, чем дворец английского короля. Кабинет Йохана в конце коридора и спальня Марин остаются необследованными, глядя на дверные ручки, она пытается представить, чтó там, за дверями, – голое пространство или еще большее великолепие.

Заглянув в кладовку, Нелла видит на стене те самые две лютни, принадлежащие Йохану, которые Корнелия полировала на кухне. Она потянулась к инструменту и аж вздрогнула, это Марин, незаметно подошедшая сзади, властно положила руку ей на плечо.

– Она не предназначена для игры. Это произведение искусства, и бренчанием его можно только испортить.

Отметив про себя провисшие струны, но ничего не сказав, Нелла разворачивается и уходит наверх. В спальне одолевающая ее скука перерастает в ярость. Нелла сидит на огромной кровати и колотит кулаком по подушке, воображая, что это лицо недоброжелательницы. Как она, не умеющая играть, смеет ей что-то говорить? Свято верит, что место лютни на стене!

Снова спустившись вниз, успокоившаяся, но более несчастная, чем накануне, она садится перед закрытым окном. Мимо проходит Корнелия с половой тряпкой и ведром воды.

– Они там сто лет висят, – бросает она на ходу. А Нелла вспоминает печальное лицо Йохана, слушавшего ее игру на закате в Ассенделфте.

В тот же день Йохан объявляет, что они идут на обед в гильдию серебряных дел мастеров. У Неллы забилось сердце, оно прямо-таки стучится в грудную клетку. Кажется, начинается ее путешествие. Ее маленький плот вытолкнут в бурное море амстердамской светской жизни! А он, бывалый мореход, станет у руля.

– Марин, ты с нами? – спрашивает Йохан, и Нелла не в силах скрыть разочарования. Она ловит на себе взгляд служанки, но, к счастью, Марин ничего не заметила. Она кажется необычно возбужденной. Прежде чем ответить, она оценивающе смотрит на серебристое платье невестки, благодаря Корнелии теперь оно сидит гораздо лучше.

– Кто там будет? – спрашивает она.

– Что ты, сестра, всегда ждешь каких-то комбинаций? Всё как обычно.

– Ясно, – она отводит взгляд. – Я, пожалуй, останусь дома.

Йохан и Нелла впервые наедине. За эти дни она успела понять, что муж, как и его личное пространство, недоступны ее глазу. С баржи Йохан разглядывает проплывающие мимо особняки. Благодаря водной глади и сноровке гребца кажется, что дома плывут, а они стоят на месте.

Нелла сдержала слово и начала помогать Корнелии мариновать на зиму огурцы.

– Отто, а вы нам не пособите? – закинула она удочку. Он поставил на пол кожаный сапог хозяина, положил суконку и присоединился к женщинам за кухонным столом. Нелла предпочла бы остаться с ними, то, что ей предстоит, ее пугает.

Она тонет в молчании, в горле застревают непроизносимые слова. Внутренний голос звучит так громко, что Йохан наверняка его слышит. Ах, если бы она могла поговорить с ним о биржевых трендах и акциях и алчных англичанах, но она о его мире ничего не знает. Он принимается рассеянно чистить ногти, грязные полумесяцы падают на пол. Он перехватывает ее взгляд.

– Кардамон забивается под ногти, – поясняет он. – Так же как соль.