Страница 46 из 64
Раздался телефонный звонок. Березовский взял трубку и долго слушал, изредка поддакивая своему собеседнику. Закончив разговор, он вновь обратился к Михаилу Михайловичу.
– Я смогу облегчить ваши колебания. Тавокин только что дал исчерпывающие показания!
«Бог мой, значит и он арестован», – с ужасом подумал Капитонов, чувствуя, как страх снова охватил его.
– Видите, он оказался умнее и дальновиднее вас и ваших единомышленников, – продолжал Березовский.
«И здесь вырвался вперед, спасает себя и топит остальных» – со злобой думал Капитонов. И, охваченный диким, животным страхом не опоздать, не потерять этого последнего права на снисхождение, на пощаду, он заговорил. Сидевшая у стены за столом маленькая тоненькая стенографистка, которую он не сразу заметил, с трудом поспевала за этой захлебывающейся исповедью. Беря папиросу за папиросой из лежащего на столе портсигара, он сознавался во всем. Почти во всем. Он цеплялся за крохотную, жалкую надежду, что кое-что о нем еще не известно.
Он кончил и попросил воды. Барезовскуй придвинул графин и стакан. Капитонов налил воды и выпил.
– Ну, а как сухумские дела? – улыбаясь спросил Березовский, когда тот напился.
– Какие сухумские? – растерянно пробормотал Капитонов. Он попытался сделать вид, что не понимает, о чем идет речь, но не выдержал и отвернулся.
– Слушайте, Капитонов. Но ведь это же наивно! Вы сознались, многое припомнили, даже с подробностями, и вдруг, оказывается, забыли об этом городе, куда ездили совсем недавно с тем же Тавокиным. Вы встретились там с инженером Жирухиным, были на квартире у Назима Эмир-оглу. Или, может быть, вы не ездили в Сухум? – с улыбкой спросил Березовский. – Ну, так как же, ездили или нет?
Не поднимая головы, Михаил Михайлович пробурчал:
– Ездил.
– Сколько вы получили от Кребса?
Капитонов изобразил удивление.
– Не от него непосредственно, – пояснил Березовский, – а от Эмир-оглу. Ведь мы знаем, что вы получили от него деньги за привезенные и переданные документы. Правда, мы приняли свои меры. Вы дали ему устарелые, да и не совсем верные данные. Такие, которые устраивали нас. Сколько же вам уплатили?
– Никаких документов я не передавал и денег не получал. И вообще… я отказываюсь отвечать на вопросы. Я все уже сказал, – внезапно упрямо пробормотал Капитонов.
– Это, конечно, ваше право и ваше дело, – холодно сказал Березовский. – Но напрасно отказываетесь и зря отрицаете факты. Я вам не советую. Мы уже знаем точную сумму. А на днях получим еще и показания Эмир-оглу и вашего общего шефа. Я буду рад встретиться с Кребсом. Придется напомнить ему, что он нарушил данное им честное слово не интересоваться нашими делами. Впрочем, какое же у подобных господ честное слово?
Тут Березовский, будто забыв о Капитонове, повернулся к Бахметьеву:
– Мы взяли его здесь, в Москве, вместе с одной компанией в особняке, в Петровско-Разумовском. Это еще в гражданскую войну. Он тогда только капитаном был. Разговор был серьезный, и мы условились, что он «больше не будет», – иронизировал Березовский. – Но он, как видишь, слова не сдержал.
Снова обращаясь к Капитонову, он продолжал:
– До чего же вы докатились? Служите у английского разведчика. Неужели забыли, что вы русский. Где ваша русская гордость? Неужели вы не поняли, что Советская власть пришла навсегда? Возврата назад не будет!
Капитонов сидел подавленный, уничтоженный.
– Все ясно! – говорил между тем Березовский. – Вас уличают и будут уличать ваши так называемые друзья. Некоторые из них сознаются из страха перед грозящим наказанием, желая смягчить его, другие – потому что поняли, против кого они пошли. Имейте же мужество понять, что вы сделали, и признаться в этом!
Михаил Михайлович сжал голову руками и потом закрыл лицо ладонями. Наступило молчанье.
– Вам трудно, Капитонов? – наклонился к нему Бахметьев.
– Хотите, перенесем допрос на завтра. Подумайте. Согласны? – спросил Березовский.
Что было думать? Охваченный отчаянием, Михаил Михайлович не двигался. Потом медленно, будто просыпаясь, отнял руки от лица и выпрямился.
– Нет, говорить надо сейчас, только сейчас, – сказал он разбитым голосом, побледневший, сразу будто осунувшийся. – Вы правы, надо отвечать за преступления против своей страны. – Он криво усмехнулся. – Плохо только, что мысли о родине пришли слишком поздно. Но что случилось, того уже не поправишь. Пусть уж мои ошибки – а ведь все началось с ошибок – и мои преступления послужат кому-нибудь уроком. – Он помолчал немного и уже почти твердым голосом сказал: – Да, я виновен, записывайте, теперь расскажу все.
37
В конце июля Федор вернулся в оперативную группу. Москва и Тифлис настаивали на форсировании дела. Иван Александрович направил Березовскому и в Тифлис тщательно разработанный план, который предусматривал начало ликвидации в первых числах сентября. Аресты в Москве подтвердили наличие широко разветвленной антисоветской группировки, связанной с националистическими кругами Закавказья. Показания Тавокина и недолго запиравшегося Капитонова помогли разоблачить Жирухина, а он выполнял роль связного между Москвой и Сухумом. Достаточно изобличались Шелия и Шелегия. Наблюдение за Назимом Эмир-оглу не прекращалось ни на минуту. С некоторых пор Чиверадзе ввел в дом Назима своего человека. Каждый шаг Эмир-оглу стал известен Ивану Александровичу, а вот, поди же, все это очень мало подвинуло раскрытие важных связей этого матерого волка. Уличить его, несомненно, могли бы показания его подручных, но они пока находились на свободе и было не ясно, как поведут себя на допросе. А Чиверадзе не любил рисковать. Смелый и решительный, он начинал «тянуть» в надежде на какую-нибудь ошибку Назима.
Разоблачение Платона Самушия было тяжелым ударом для Ивана Александровича. Враг проник в органы! Как много удалась ему узнать? Нужно было время, чтобы ответить на этот вопрос. А вдруг, кроме него, есть еще какой-нибудь «двойник»? Чиверадзе не мог назначить точную дату ликвидации «шакалов» и о своих сомнениях сообщил в Тифлис.
В один из вечеров в кабинете Ивана Александровича раздался телефонный звонок. Дежурная телефонистка доложила, что с ним будет говорить Тифлис. Иван Александрович взял трубку и услышал знакомый, резкий голос одного из начальников отделов ГПУ Закавказья.
– Что же ты медлишь? Развел у себя предателей и либеральничаешь с ними! Почему не арестовываешь своего? – вместо приветствия услышал Чиверадзе.
– Еще не выявлены его связи, – начал Иван Александрович.
Собеседник грубо перебил:
– Ты не мудри! Сейчас же арестуй его и вышли под усиленным конвоем к нам.
– Но это вспугнет его сообщников, – возразил Чиверадзе.
– Никуда они не уйдут! Ты что ж, не сумеешь добиться нужных нам показаний?
Ивана Александровича передернуло от цинизма этих слов, но он сдержался и ответил, что Москва согласилась с его планом реализации дела в сентябре.
– А ты согласовал этот план со мной? – угрожающе сорвался тифлисский собеседник, но после короткой паузы уже спокойно продолжал: – Хотя, возможно, ты прав! Хорошо, арест не нужен. Завтра под каким-нибудь предлогом командируй его к нам. Мы его здесь прощупаем и тогда решим, что делать.
– Я думаю…
– А ты не думай, выполняй приказ. Завтра пусть выезжает!
Приказ оставался приказом, и на другой день утром Самушия, вызванный к Чиверадзе, получил распоряжение отвезти в Тифлис объемистый пакет с одним из старых архивных дел.
Случаи, когда роль фельдъегеря выполняли оперативные работники, бывали довольно часты, и это не могло насторожить Самушия. Сотрудники любили такие короткие командировки в столицу республики: это давало им возможность, закончив служебные дела, походить по магазинам и выполнить многочисленные и разнообразные просьбы домашних и друзей.
Невысокий, худощавый, с пышной шевелюрой цвета воронова крыла, Самушия, польщенный тем, что направляют в Тифлис его, а не другого, заметил, что Чиверадзе внимательно смотрит на него и подтянулся.