Жизнь Исуса Христа

Откуда же эта горечь, которая производит такие горькие плоды? Разве это не гордость? Как могут веровать они, когда ищут почета от человека, а не почестей, исходящих только от Бога? Так как они отвергли Того, кто пришел во имя Отца, то они будут игрушкой и несчастной жертвой каждого ложного Мессии, каждого Иуды, каждого Февды или Бар-Кохеба, — в еврейской истории их насчитывается до шестидесяти, которые приходили во имя свое.

Однако же Он не станет обвинять их пред Отцом: есть другой обвинитель, — Моисей, в которого они веруют. Да, Моисей, в светлое слово которого они воображают, что веруют посредством исполнения ничтожнейших правил своего устного закона, нагромоздившего кучу преданий и комментарий, — тот убедит их, что они не веруют и не повинуются. Если бы они верили Моисею, они веровали бы и Ему, который им говорит, потому что Моисей писал о Нем. Но если они отвергли истинный смысл слова писаного, которое, по собственному их уверению, они любят и обожают, то каким же образом они поверят словам, которые слушают со злобой и ненавистью? Мы знаем, с каким затаенным отчаянием приняты были эти высокие истины. Ни разу до сего времени не высказывался Иисус так ясно и так подробно. Казалось, что в Галилее Он желал, чтобы верование в Него возрастало и возвышалось в душах и понимании слушавших учение и видевших дела Его постепенно, тогда как в Иерусалиме, где учение Его было менее продолжительно, последователей меньше, судьи строже, чудеса реже, Он решился обличить единожды навсегда вождей и правителей народа, заставивши их выслушать, чем они были на деле. Яснее этого высказать было невозможно. Они призвали Его к суду, чтобы обсудить нарушение Им субботы, а Он не старался извинить себя в этом поступке, как это сделал в Галилее, а доказывал, что высший нравственный закон любви превосходит и уничтожает низший закон буквального и обрядового послушания. Таким образом вместо представления доказательств, Он стал действовать в духе, в котором действовали прежде Его величайшие святые и мыслили величайшие пророки. Он поставил себя выше субботы, как ее Господь, нет! как Сын и истолкователь Того, Кто учредил субботы, Кто продолжает управлять во все времена путями природы и провидения.

В этом случае оказались наготове против назаретского пророка одновременно два тяжелых обвинения. Он был нарушителем субботы и хулителем имени Божьего. Первое преступление служило достаточной причиной к преследованию; второе вполне оправдывало настойчивое и деятельное старание предать Его смерти.

Но на этот раз нельзя было сделать ничего; надо было ограничиться бессильным негодованием и смягчиться. Что же было причиной такого бездействия? Их сдерживала власть сильнейшая их самих. Час торжества еще не пришел. Однако же с этих пор в сердце священников, раввинов и фарисеев произнесен уже был приговор о предании Иисуса смертной казни.

При таких обстоятельствах оставаться в Иудее, где каждый день был днем опасности от этих злобных и могучих злоумышленников, было совершенно бесполезно. Он не мог жить долее в Иерусалиме, не смотря на приближавшуюся Пасху, и возвратился в Галилею с полным убеждением, что смерть Его решена, с полным знанием, что светлые часы, в которые Ему придется совершать дело свое, начали покрываться мраком. Последние события решили, хотя и втайне, что смерть веет над Его обреченною головою.

ГЛАВА XXVIII

Усекновение главы Предтечи

С сердцем, полным скорби, возвратился Спаситель в Галилею, Его отверг Назарет, столь близкий Ему город; Его не приняли и Иерусалимские власти, предводительствовавшие Его народом. Ему пришлось возвратиться в атмосферу, над которой собрались грозные тучи шедшей навстречу коварной вражды и, — при первом Его появлении, — в этой атмосфере, подобно первому удару похоронного колокола, возвещавшему разрушение, — раздалась печальная весть о мученической смерти Иоанна. Любимый им, пылавший небесным огнем, блестящий светильник мира внезапно угас, облитый своей собственной кровью! Великий Предтеча, — величайший из рожденных когда-либо женами, — больше, чем пророк, был умерщвлен самым постыдным образом!

Ирод Антипа, которому, после смерти Ирода Великого, достался тетрархат в Итурии и Перее, был слабым и жалким властелином. Он только позорил трон несчастной страны. Жестокий, коварный и сладострастный, как отец, он не походил на него трусостью в битвах и изменами в мире. В нем, как во многих особо отмеченных на страницах истории характерах, неверие сливалось вместе с суеверием. Но мучительные ужасы греховной совести не спасали от преступного сумасбродства беспокойной воли. Это был человек, в котором соединилось все, что есть худшего в римлянине, восточном человеке и греке. Политика многих царьков, зависевших от римского вмешательства, заставляла их нередко из вежливости посещать императора в Риме. В продолжении одного из таких посещений, — с целью, может быть, выразить свое сочувствие к скорби Тиберия о потере его сына Друза или матери Лавии, — Антипа, будучи в Риме, гостил у своего брата Ирода Филиппа, — не тетрарха, сына Ирода Великого и Клеопатры, а сына Ирода великого от дочери Симона Мариамны, — который, будучи лишен наследства отцом, проживал в Риме частным человеком. Запутавшись в сетях Иродиады, жены Филипповой, дочери своего брата Аристовула, Антипа заплатил за гостеприимство тем, что увез у брата жену. В этом поступке соединялось все, для того чтобы выказать гнусность, неблагодарность и коварство Иродиан. Они довели браки между своим родством до таких широких пределов, какой был возможен только в самых худших и распущенных восточных и помакедонских династиях. Иродиада была не только невесткой, но племянницей Антипы и имела от Филиппа взрослую дочь Саломию. Сам Антипа давно женат был на дочери Ареты, или Гарефы, эмира арабского, и ни он, ни Иродиада не могли извинить себя увлечением юности. Одно покушение их на такое преступление было с его стороны гнусной чувственностью, с ее — безумным тщеславием. Она предпочла дважды преступный, дважды нечестивый брак жизни с законным мужем своим Филиппом за то, что этот последний не мсг похвалиться даже названием вицероя. Антипа обещал Иродиаде, по возвращении домой, жениться на ней, с тем чтобы сделать формальный развод со своей ни в чем неповинной женой, дочерью арабского владетеля.

Но подобные безрассудные увлечения послужили и орудием для их наказания. С этого времени для Антипы начался целый ряд беспокойств и неудач, которые, спустя несколько лет, обратили его в царя без престола, в изгнанника, невозбуждающего никакой жалости. Иродиада, с самого ее вступления в его дом, стала злобным гением! Народ терпел одни оскорбления. Семейное согласие нарушилось. Арабская принцесса, не дожидаясь развода, бежала с негодованием сначала в пограничную крепость Макор, а потом в скалистые укрепления отца своего Ареты в Петре. Арета, в справедливом гневе, прервал все дружеские сношения с бывшим некогда зятем и вслед за тем объявил ему войну, в которой отмстил за себя, наказав Антипу жестоким поражением и разрушением городов.

Но это еще не все. Грех был наказан грехом и преступный брак был запечатлен кровью пророка. В веселых и раззолоченных залах одного из роскошных дворцов, которые любили строить Ироды, до слуха развратного тирана не раз доходил вероятно, глухой ропот его подданных. Но был один громкий голос, который возмущал его, который терзал его совесть и не хотел умолкнуть. Это был голос великого Предтечи. Нам неизвестно, каким образом Ирод вошел в соотношения с ним, но вероятнее всего вследствие заключения его в тюрьму по политическим причинам, потому что его поучения и привлечение им к себе толпы народа признаны были преступлениями, угрожавшими общественной безопасности. Между прочими качествами в характере Ирода была большая доля суеверного любопытства, заставлявшего его жадно справляться с истинами религии, которые так явно нарушались им в его обыденной жизни. Он стал призывать к себе Иоанна. Подобно новому Илии перед другим Ахавом, одетый во власяницу и кожаный пояс, — грозный и важный пустынножитель являлся безбоязненно перед нечестивым царем. Слова его — простые слова истины и справедливости, — спокойное рассуждение о праведной жизни, умеренности и будущем суде, — жгучим пламенем пожирали грубую и ледяную совесть. Ирод, возмущенный думой, что бездетность второго брака есть последствие нарушения древнего Моисеева закона, выслушивал пророка со смутной и слабой надеждой на будущее исправление. Он даже делал многое по желанию Иоаннову. Но существовало одно, чего он не хотел, а может быть даже уверил себя, что и не мог сделать, бросить преступную любовь, которая овладела им, или отпустить высокомерную, властолюбивую женщину, которая, нарушив его мир, управляла его жизнью. Не должно тебе иметь ее[305], твердит ему нелицемерный пророк. Не раз приводили бледного, истощенного заключением узника по ярко зеленевшим лугам до палат царских и хотя он был твердо уверен, что к нему питают непримиримую вражду и отведут его снова в его уединенное заключение, однако никогда не колебался бросить в лицо надменного и злобного Ирода это великое слово: не должно. Не было с его стороны пощады и другим преступлениям и безрассудствам Иродовой жизни[306]. Иные, даже добрые и во многих случаях великие люди, в более мягких словах обличают грехи властителей. Но в горячей душе Иоанна, закаленной жизнью в пустыне, не было никакого снисхождения ни к царственным лицам, ни к увлечению преступлением. А когда смелость, святость и чистота начинали порицать ничтожество рабского и развращенного сердца, можно ли думать, что не выпадало случая, в котором царская совесть открывалась среди блестящих придворных и беззаботных воинов? Иоанн хорошо знал, как мало можно было полагаться на душу, истерзанную преобладающим грехом, и удостоверился, что от темницы в Черной крепости, как раввины называли Макор, можно спастись только могилой и вратами смерти.

305

Матф. 14, 1-12. Марк. 6, 16–29. Лук. 3, 19–20.

306

Лук. 3, 19.