Страница 119 из 128
Политические интриги лишали его рассудка и не давали возможности привести в исполнение его желаний. Страх наказания за прошлые деяния заставлял его уклониться от пути справедливости. Подстрекаемый священниками и членами синедриона, народ шумно требовал пасхального дара, о котором Пилат напомнил, но, действуя таким образом, иудеи не скрывали злобной ненависти к Спасителю. Потому что, приходя в бешенство от вымышленной мятежности Того, кто был вполне послушен и кроток, они кричали об освобождении человека, которого мятежнические действия были ознаменованы разбоем и убийством. Ненавидя невинного, они полюбили преступника и требовали от прокуратора милости не Иисусу из Назарета, но человеку, которого, как читаем у Оригена, по странному стечению обстоятельств, звали тоже Иисусом, — Иисусом Вар-Авва, который не только называл себя ложно Мессиею, но был предводителем восстания, разбойником и убийцей. Видно уже суждено было, чтобы те, которые избрали отвратительного саддукея своим первосвященником, прелюбодейного идумеянина — своим господином и царем, предпочли своему Мессии кровожадного разбойника!
Немудрено, что Варавва был тоже приведен туда, так что Иисус, закоснелый убийца, и Иисус, чистейший Искупитель мира, стояли рядом перед этим верховным судилищем[771]. Народ, поддерживаемый своими священниками, кричал об освобождении мятежника и разбойника: на него указывали все руки, за него был общий голос, а за человека святого, безгрешного, непорочного, в честь которого пять дней тому назад слышались тысячеголосные «Осанна», не произнесено ни одного слова сожаления. Он был презрен и умален пред людьми[772].
С умыслом предложивши вопрос, Пилате гневом и негодованием услыхал об их добровольном выборе, а затем, обращаясь к ним с презрительною насмешкою, которая не послужила к пользе, но еще более раздражила мятежников, он прибавил: что же хотите, чтобы я сделал с тем, кого вы называете Царем Иудейским[773]? Они прервали его бешеным криком: распни, распни Его! Пилат настаивал упорно, но с каждым разом слабее, потому что даже римский правитель, даже человек, знавший за собой менее преступлений, чем Пилат, не мог бы слышать без робости неистовых беснований восточной черни. Какое же зло сделал вам Он?[774]? твердил Пилат, Я ничего достой ного смерти не нашел в Нем. И так наказав Его отпущу? Но колебание было бесполезно. Оно выдавало только внутреннее пристрашное состояние духа прокуратора и предоставляло иудеям наибольшую возможность к требованию. Воздух постоянно оглашался усилившимися криками: смерть Ему, а отпусти нам Варавву. Распни! Распни!
Уступив буре, Пилат отпустил Варавву, а Иисуса предал на бичевание, — слово, которое показывает, что употреблялись не розги (тем более что Пилат не имел ликторов), но орудие вроде кнута[775]. Казнь эта стерлась с лица земли христианской верой, поселившей в людях сострадание к человечеству, но тогда она была предварительным наказанием пред распятием и другими видами смертной казни, наказанием до того ужасным, что при одном воспоминании возмущается сердце. Несчастного страдальца раздевали донага, привязывали за руки в наклонном положении к столбу и по туго натянутым спинным нервам сыпались удары кожаным хвостом кнута, снабженного зазубренными наконечниками из кости или из кожи. Удары эти иногда падали как попало, иногда наносились умышленно, с варварской жестокостью, по лицу и по глазам[776]. При таком возмутительном наказании раздираемая на части жертва обыкновенно лишалась чувств, а иногда и умирала. Невыносимые терзания и нервное раздражение были исходом подобной казни, по большей части кончавшейся смертью. Но не будем останавливаться долее на этой возмутительной жестокости, от которой сжимается и надрывается сердце; прибавим, только, что непосредственно за нею последовало третье горчайшее посмеяние над Христом, как над Царем.
Между образованными народами принимаются все меры для того, чтобы избавить осужденного на смерть от всяких ненужных страданий, но у римлян всем случаям смертной казни предшествовали оскорбления и насмешки[777]. Эти «насмешки проходящих», о которых читаем у Тацита были, по-видимому, в общем употреблении. Само собою разумеется, что подобный обычай представлял образчик самой отвратительной и унизительной людской злобы, которая тешилась прибавлением к пыткам пыток, чувствовала нечеловеческое удовольствие в насмешках над терзаниями других, хотя бы людей совершенно невинных. Вид мучений приятен только душам низким. Отвратительные солдаты из претории, — не римляне, которые могли бы более сочувствовать молчаливому страдальцу, но по большой части наемные оборыши и подонки из провинций, — повели Иисуса в караульню и там издевались над Царем, которого пытали[778]. Радость иметь в своей власти иудея по рождению, непорочного по жизни и благородного по происхождению, только усиливала жестокости. Удобный случай прервать каким-нибудь развлечением грубое однообразие праздной жизни собрал всю когорту, которая была освобождена для того, чтобы быть свидетельницей возмутительной забавы. В виду бесчувственных солдат, стражники совершили всю церемонию насмешливого коронования, облачения и принесения поздравлений Царю. На главу Иисуса они, наподобие императорских лавров, возложили венок из колючих тернов; в связанные и ослабевшие руки, вместо скипетра, вложили камышовую трость; с Его истерзанных, окровавленных плеч сорвали одежду, надетую на Него в насмешку Иродом и теперь пропитанную кровью, и одели в багряницу, — нечто вроде старого полевого солдатского плаща, с пурпуровой каймой, из преторского гардероба. С притворной торжественностью пристегнули они этот плащ к левому плечу блестящей застежкой, и затем каждый, ради насмешки, кланялся Ему, стоя на коленях; каждый плевал на Него нечистым ртом; каждый наносил Ему удар по голове тростниковым скипетром, находившимся в Его связанных руках; каждый проходил перед Ним с насмешливым приветствием: радуйся, царь Иудейский!
Но Пилат все суде не отчаивался, желал, надеялся и старался спасти Иисуса[779]. Он обратил ужасное бичевание не в предварительные истязания пред распятием, но в допрос посредством пыток, которые не могли исторгнуть никакого признания. Однако же и тогда, когда Иисус, возвратившись назад, стоял возле правителя, с мученическим видом, с кровавыми пятнами на зеленом венке, с знаками ударов и заплеваний на всем теле, с истомой предсмертных мучений на закрывающихся глазах, в плаще из поношенной багряницы, терявшей свой цвет при виде окровавленной спины, даже и тогда, во время самого крайнего унижения, богоподобное величие святого спокойствия и благость сияли в Его святом лике и взорах и вырвали у Пилата невольное восклицание, которое приводит в восторг миллионы сердец:
Се, человек!
Но в иудеях оно выдало только сильнейший взрыв оскорбления. Распни! распни[780]! раздавалось отовсюду. Один вид этого Страдальца, покрытого невыразимым стыдом и позором, по-видимому, только разжигал их злобу. Напрасно языческие воины обращались к состраданию еврейских священников; ни одно сердце не забилось ответной жалостью, ни один голос не прервал однообразных криков раепни Его, — этого завывающего припева дикой «литургии смерти». Проливая кровь, как воду, на поле сражения, в открытом и тайном убийстве, римляне могли притупить свои сердечные чувства, но холоднее и тверже их было сердце этих мелочных лицемеров и преданных миру священников. Возьмите Его вы, и распните, — сказал Пилат с отвращением, — ибо я не нахожу в Нем айны. Какое потворство со стороны судьи-римлянина! «Насколько я вижу, он вполне невинен; но если вы хотите распять Его, то возьмите и распните. Я не могу утвердить такого решения, но готов потворствовать нарушению закона». Однако ж и этот преступный изворот не был ему дозволен. Сатана требовал от своих слуг безусловного согласия на совершение преступления, собственноручной подписи их добровольного согласия. Евреи желали и добивались не немого потворство, но решительного определения. Они чувствовали свою силу, очень хорошо понимая, что запятнанный кровью правитель не смеет действовать вопреки их воле. Им известно было, что римская политика снисходительна на уступки к местным предрассудкам. В разгаре страстей, смело разрешая политические вопросы и заявляя свои лицемерные претензии, они только кричали мы имеем закон, и по закону нашему Он должен умереть, потому что сделал Себя Сыном Божиим[781].
771
Матф. 27, 21.
772
Исаии 53, 3.
773
Марк. 15, 12–13.
774
Лук. 22, 23.
775
Матф. 27, 26. Марк. 15, 15.
776
Cic. Verr. V, 54; Ног. Sat. I, 3; Athen. 153, A; Luc. Asin. 38; Apul. Met. 8; Liv. I, 26; XXVII, 13; XXVIII, 36.
777
Tacit. A
778
Матф. 27, 27–30. Марк. 15, 16–19.
779
Иоан. 19, 4–5.
780
Иоан. 19, 6.
781
Иоан. 19, 7.