Жизнь Исуса Христа

2. Это торжественно высказанное слово только увеличило злобу врагов, только сильнее раздуло ее пламя[766]. После всех этих мероприятий и присуждений, после бессонной ночи, клятвопреступлений и оскорблений, они никак не думали проиграть дело через вмешательство язычников, от которых ожидали более строгого обвинения. Неужели эта жертва, которую держали теперь крепко в своих когтях, ускользнет от первосвященников и старейшин, вследствие презрения к ним или жалости к узнику дерзкого язычника? Это было бы невыносимо. Громко кричали они, настаивая, что Иисус возмущает народ, уча по всей Иудее, начиная от Галилеи до сего места.

Среди смешанных, буйных восклицаний, практичное ухо Пилата уловило слово «Галилея». Он понял, что эта местность была главным местом учения Иисусова. Торопясь поскорее развязаться с неприятным делом, он предположил ловким ударом хитрой политики отделаться от тягостного для него суда, избавить себя от неприятного решения и оказать неожиданную вежливость ненавистному галилейскому тетрарху, который, по обычаю, прибыл в Иерусалим, — будто бы для совершения Пасхи, а в действительности, чтобы угодить своим подданным и самому насладиться впечатлениями и веселостями, которые предоставляло в это время сгущенное население столицы. Радуясь втайне, что может омыть руки от этой тяжелой ответственности, Пилат послал Иисуса к Ироду Антипе, который, вероятно, занимал древний дворец князей Асмонеев, — царскую резиденцию в Иерусалиме, — пока заменил другим, более роскошным, построенным его расточительным отцом. Таким образом, еще раз повлекли утомленного страдальца по тесным от народа улицам, среди насмешливой и беснующейся черни.

Мы имели еще прежде случай видеть Ирода Антипу. Во всей истории, из всей ее портретной галереи, нельзя указать ни на один портрет противнее этого злобного, распущенного иудейского саддукея, ничтожного царька, погрязшего в крови и развращении. Единственно только об нем об одном во всю свою жизнь Спаситель выразился прямо с презрением. Суеверие и неверие идут рука об руку; заклятые атеисты веровали в предсказания чародеев и неверующие в Бога веруют в богов. Антипу больше всего утешило то, что он видит Иисуса. Давно хотелось ему этого по слухам, которые об Нем ходили, и убийца пророков надеялся, что Иисус, из уважения к его царскому званию, разгонит каким-нибудь чудом его зевоту, удовлетворит его любопытство. Он Его приветствовал, расспрашивал, но получил односложный ответ. Иисус выслушал все его вопросы с величественным молчанием. Позорно отвечать такому человеку, который насмешку считал добродетелью. И действительно, тотчас же через тонкую наклейку поверхностного образования выступила наружу вся природная дикость и грубость Антипы. Ирод с своими коварными любимцами уничижил Его и наругался над Ним. Издеваясь над Его невинностью и бедностью, пустой и злобный властелин, одевши Иисуса в блестящие праздничные одежды, не удовлетворился жестокими оскорблениями, не отпустил Его, а в этих самых одеждах отослал обратно к прокуратору, с которым теперь примирился после долгой и упорной вражды, и таким образом возложил на других всю дальнейшую ответственность за исход допросов. Как первосвященники и книжники, стоя около Иродова трона, не умоляли его совершить новое, отвратительнейшее прежнего убийство, вследствие их усиленных обвинений, но Антипа ясным образом показал им, что считает их обвинения неосновательными и обращает в шутку. Таково было вторичное издевательство над Иисусом, как над первосвященником и пророком, таков был пятый допрос и второе Его оправдание.

3. Представ снова перед неприятно пораженным и колеблющимся правителем, Иисус подвергнут был шестому, последнему допросу, который был возмутительнее всех прочих. Настало время Пилату действовать с полным и справедливым убеждением и спасти себя от пролития неповинной крови. Он вышел, сел на великолепно украшенное бима[767], может быть, золотой престол Архелая, помещенный на возвышенном месте, сложенном из разноцветного мрамора, и, собрав около себя священников, членов синедриона и народ, сказал, что хотя они привели к нему Иисуса как председателя мятежа и восстания; но что он, их римский правитель, после полного и тщательного исследования, нашел узника положительно невинным в возводимых на Него преступлениях; что их природный государь Антипа, к которому узник был послан, пришел к такому же убеждению, что Иисус не совершил ничего достойного казни. Для Пилата являлся сам собою счастливый случай доказать величие императорского правосудия, объявить Иисуса невинным и отпустить Его на свободу. Но в этом-то именно он колебался и медлил. Мысль о другом восстании стояла перед ним, как ночной призрак. Он действовал полумерами и страшился поднять мятеж между опасными сектантами. Чтобы не выставлять напоказ всей несправедливости их обвинений, он решился наказать Иисуса публичным осмеянием и, возбудивши к нему презрение, этим самым уничтожить все Его влияние на народ; одним словом, представивши Его пред ними в смешном виде, отпустить на свободу. Возможность к этому подавал особый, существовавший в то время в Иудее обычай[768]. Как он, так и народ одновременно без подстрекательств вздумали, что, по случаю праздника, в виде пасхального дара, всегда освобождался один из осужденных преступников. Пилат предложил сделать оправдание Иисусово не вследствие неуместной справедливости, а вследствие искусственного снисхождения.

Поступая таким образом, согласно внутреннего чувства справедливости и против воли уступая лучшим прерогативам своей власти, Пилат действовал вопреки сделанному ему уже из Рима предостережению[769]. Чувство, сильнейшее рассудка, которое овладело им, при виде молчаливого узника со склоненною вниз головою, заставило прокуратора забыть о последствиях нарушения предостережения. Для подкрепления же его решимости и предупреждения очевидного нарушения правосудия получено было им новое торжественное предостережение, которое для римлянина, помнившего убийство Цезаря и сон Кальпурнии, могло показаться предостережением, полученным от самих богов. Жена Пилата Клавдия Прокула (имя, которое читается в Евангелии Никодима, называющего ее прозелиткой), во время заседания мужа в суде прислала публично вестника с извещением, что в утренние часы, когда сны, пр убеждениям римлян, считались обыкновенно правдивыми[770], она видела тревожный и грустный сон относительно этого праведника. Будучи смелее, чем муж, она гласно просила избавить Иисуса от притеснения.

С радостью, с истинной радостью Пилат готов был оказать милость и правосудие, повинуясь и собственным предчувствиям, и запрещениям таинственного сонного видения. С радостью, уступая даже худшим и более низким инстинктам, он пошел бы наперекор эти завистливым и ненавистным фанатикам, которые, как ему было известно, жаждали упиться невинной кровью. Для многих из них возмущения были насущным хлебом, и он положительно знал, что их обвинения Иисуса в этом преступлении были чистой выдумкой, а лицемерие их только увеличивало его нисколько не скрываемое презрение. Если бы он смел высказать громко собственные убеждения, он выгнал бы их вон из суда со всею надменною беззаботливостью Галлия; но Пилат чувствовал за собой преступление, а преступление робко, робость же есть слабость. Собственные его жестокости, собиравшие наказание над его головою, вынуждали его умерить свою жалость и прибавить к прежним преступлениям еще гнуснейшее. Ему известно было, что над головой его тяготели справедливые и важные жалобы. Разве не просила об отмщении кровь оскорбленных и угнетенных им самарян, — кровь множества иудеев, убитых руками переодетых воинов, — кровь галилеян, которую он смешал с кровью их жертв? И теперь могла угрожать ему посылка в Рим послов с жалобами, и теперь грозила опасность, если при таком подозрительном деле, как обвинение в притязаниях на царство он поднимет возмущение в народе, тогда как его прямою обязанностью было, в интересах римского народа, предупреждать мятеж всякими средствами. Чтобы допустить к поднятию новой, по-видимому, очень важной смуты, надо было иметь гораздо больше смелости, чем просто сделать уступку страстям, которая может быть всегда оправдана необходимостью политической.

766

Лук. 23, 5-12.

767

Иоан. 19, 13. Luct. Jul. Caes. 46.

768

Второзак. 15, 3. Ios. В. I. VII, 6, § 4.

769

Матф. 27, 18–19.

770

Ноr. Sat., 10, 31; Ovid. Nas. Her. XIX, 195.