Страница 106 из 130
Все снова выходят в поле. Дел у нас невпроворот. Нильс опасается, как бы не пророс сжатый хлеб, и пред почитает убрать его, не досушив. Ладно! Но это значит, что мы должны в один присест обмолотить большую часть зерна и рассыпать его для просушки по всем полам; даже на полу в людской лежит толстый слой зерна. Думаете, у нас только и дел, что просушка? Как бы не так, полным-полно, и все неотложные. На ступило ненастье, погода может стать еще хуже. Зна чит, время не ждет. Покончив с молотьбой, мы изгото вили сечку из сырой соломы и заквашиваем ее в силос ных ямах, покуда не попрела. Теперь все? Какое там все, по-прежнему невпроворот. Гринхусен с девушками копают картофель. Нильс использует драгоценное время после ведреных дней, чтобы засеять озимой рожью еще несколько аров, мальчик идет вслед за ним с боро ной. Ларс Фалькенберг все пашет. Добряк Ларс стал послушней овечки, до чего усердно он пашет, с тех пор как вернулись хозяева. Когда земля раскисает от дождей, Ларс распахивает луговину, после ведреных дней возвращается в поле.
Работа спорится. После обеда к нам присоединяется сам капитан. Мы вывозим последнее зерно.
Капитан Фалькенберг не новичок в работе, он силь ный и крепкий, и руки у него умные. Капитан свозит просушенный овес. Вот он обернулся с первым возом и приехал за вторым.
Фру вышла из дому и спешит к нам вдоль сушилок. Глаза у нее так и сияют. Должно быть, она рада видеть мужа за работой.
- Бог в помощь, - говорит она.
- Спасибо, - отвечает он.
- Так любят говорить у нас в Нурланне, - продол жает она.
- Чего, чего?
- Так любят говорить у нас в Нурланне.
- А-а-а.
Капитан не прерывает работы, колосья шуршат, ему не все слышно, что она говорит, приходится переспра шивать. Это раздражает обоих.
- Овес созрел? - спрашивает она.
- Да, созрел, слава богу.
- Но еще не высох?
- Ты что говоришь?
- Ничего не говорю.
Долгое, недоброе молчание. Капитан пытается время от времени разрядить его каким-нибудь веселым словцом, но не получает ответа.
- Значит, ты вышла понаблюдать за своими работ никами, - шутит он. - А на картофельном поле ты уже побывала?
- Нет еще, - отвечает она. - Но я могу уйти туда, если тебе неприятно меня видеть.
Слушать все это так тягостно, что я, должно быть, сдвинул брови в знак своего неодобрения. Тут я вспо минаю, что по некоторым причинам уже дал себе зарок быть холодным, как лед. Вспомнив это, я еще сильней хмурю брови.
Фру глядит на меня в упор и спрашивает:
- Ты почему это хмуришься?
- Что, что, ты хмуришься? - Капитан заставляет себя улыбнуться.
Фру немедля хватается за этот предлог:
- Вот, вот, теперь ты прекрасно слышишь!
- Ах, Ловиса, Ловиса, - говорит он.
Но тут глаза фру наполняются слезами, она стоит еще немножко, потом бросается бежать вдоль сушилок, подавшись всем телом вперед и громко всхлипывая на бегу.
Капитан спешит за ней и спрашивает:
- Можешь ты мне наконец сказать, что с тобой?
- Ничего, ничего, ступай, - отвечает она.
Я слышу, что у нее начинается рвота, она стонет и кричит.
- Господи, помоги! Господи, помоги!
- Что-то жене сегодня нездоровится, - говорит мне капитан. - А в чем дело - мы оба не можем понять.
- По округе ходит какая-то мудреная болезнь, - говорю я, чтобы хоть что-то сказать. - Какая-то осен няя лихорадка. Я это на почте слышал.
- Да ну? Ловиса, слышишь? - кричит он. - По округе ходит какая-то болезнь. Должно быть, ты зара зилась.
Фру не отвечает.
Мы продолжаем снимать овес с сушилок, а фру отходит все дальше и дальше, по мере того как мы приближаемся к ней. Вот мы разобрали ее последнее укрытие, и она стоит перед нами, словно застигнутая врасплох. После рвоты она ужас как бледна.
- Проводить тебя домой? - спрашивает капитан.
- Нет, спасибо. Ни к чему. - И она уходит.
А капитан остается с нами и до вечера возит овес.
Итак, все снова разладилось. Тяжело пришлось ка питану и его жене.
Разумеется, это были не те разногласия, которые легко уладить, проявив хоть немного доброй воли с обеих сторон, как посоветовал бы им каждый разумный человек, это были непреодолимые разногласия, разногласия в самой основе. В результате фру открыто пре зрела свои супружеские обязанности и по вечерам запи ралась у себя в комнате. Рагнхильд слышала, как оскорб ленный капитан объясняется с женой через дверь.
Но нынче вечером капитан потребовал, чтобы фру перед сном допустила его к себе в комнату, где и со стоялся крупный разговор. Оба были исполнены самых лучших намерений, оба жаждали примирения, но задача оказалась неразрешимой, примирение запоздало. Мы сидим на кухне и слушаем рассказ Рагнхильд, мы - это Нильс и я, - и должен сказать, что еще ни разу я не видел Нильса таким растерянным.
- Если они и сейчас не поладят, все пропало, - гово рит Нильс. - Летом мне думалось, что наша фру заслу жила хорошую взбучку; теперь-то я понимаю, что ее бес попутал. А она не говорила, что уйдет от капитана?
- Как же, как же, - ответила Рагнхильд и продол жала примерно так. Сначала капитан спросил у фру, не подцепила ли она эту заразную хворь. А фру ему ответила, что ее отвращение к нему вряд ли можно на звать хворью. «Я внушаю тебе отвращение?» - «Да. Хоть караул кричи. Твой порок в том, что ты чудовищ но много ешь...» - «Так уж и чудовищно? - спраши вает капитан. - Разве это порок? Это скорее свойство, ведь голод не признает границ». - «Но когда я долго смотрю на тебя, меня начинает тошнить. Вот почему меня тошнит». - «Зато теперь я не пью, - говорит он, - значит, все стало лучше, чем прежде». - «Нет, нет, го раздо хуже». Тогда капитан говорит: «По правде ска зать, я надеялся на большую снисходительность в па мять о том... ну хотя бы в память о том, что было летом».
«Да, ты прав», - говорит фру и начинает плакать.
«Это грызет, и точит, и гложет меня ночью и днем, ночью и днем, но ведь я не упрекнул тебя ни единым словом». - «Не упрекнул», - повторяет она и плачет еще горше. «А кто, как не я, попросил тебя вернуться?» - спрашивает он. Но тут фру, должно быть, решила, что он приписывает себе слишком много заслуг. Она сразу перестает плакать, вскидывает голову и говорит: «Да, но если ты звал меня только за этим, мне лучше было бы не приезжать». - «За чем, за этим? - переспраши вает он. - Ты поступала и поступаешь так, как тебе з аблагорассудится, ты ни о чем не желаешь думать, ты не подходишь даже к роялю, ты бродишь, словно тень, и к тебе нельзя подступиться, и на тебя никак не угодишь. А по вечерам ты запираешь передо мной свою дверь. Ну что ж, запирай, запирай...» - «Нет, если хочешь знать, это к тебе нельзя подступиться, - говорит она. - Я ложусь и встаю с одной мыслью: только бы не напомнить тебе о том, что было летом. Ты уверяешь, будто ни единым словом не упрекнул меня. Как бы не так! При каждом удобном случае ты тычешь мне этим в нос. Помнишь, я на днях оговорилась и назвала тебя Гуго. Что ты сделал? Ты мог бы помочь мне, мог пропустить это мимо ушей, но ты нахмурился и сказал: меня зовут не Гуго! Ведь я и сама знаю, что тебя зовут не Гуго, ведь я и сама горько упрекала себя за обмолвку». - «В том-то и вопрос, - подхватил капи тан, - достаточно ли ты себя упрекаешь». - «Да, - го ворит фру, - более чем достаточно, а что?» - «Не на хожу. По-моему, ты вполне собой довольна». - «А ты? Ты думаешь, тебе не в чем упрекнуть себя?» - «У тебя на рояле по сей день стоит несколько фотографий Гуго, и ты даже не думаешь их убрать, хотя я тысячу раз давал тебе понять, как мне этого хочется, и не просто давал понять, я тебя умолял об этом!» - «Господи, дались тебе эти фотографии!» - сказала она. «Пойми меня правильно, - ответил он, - даже если ты сейчас убе решь все фотографии, мне это не доставит никакой радости: я слишком долго тебя упрашивал. Но если бы ты сама, по своей воле, в первый же день после возвра щения сожгла фотографии, твое поведение не отдавало бы таким бесстыдством. А вместо того у тебя по всей комнате валяются книги с его надписями. Я видел и но совой платок с его инициалами». - «Ты просто ревнуешь, вот и все. Иначе не объяснить, - говорит фру. - Не могу же я стереть его с лица земли. Папа и мама тоже так считают. Ведь я жила с ним и была его женой». - «Его женой?» - «Да, я называю это именно так. Не все смот рят на мои отношения с Гуго твоими глазами». Посл e этого капитан надолго смолк, только головой покачи вал. «Кстати, ты сам во всем виноват, - опять загово рила фру. - Ты уехал с Элисабет, хотя я умоляла тебя не ездить. Тогда-то все и произошло. Мы слишком мно го пили в тот вечер, и у меня голова закружилась...» Капитан еще немного помолчал, потом ответил: «Да, напрасно я уехал с Элисабет». - «А я о чем говорю? - И фру снова расплакалась. Ты и слышать ничего не же лал, Теперь ты всю жизнь будешь попрекать меня этим Гуго, а что сам натворил, о том и не вспомнишь». - «Есть все-таки разница, - возразил капитан. - Я-то ни когда не жил с женщиной, о которой ты говоришь, не был ее мужем, выражаясь твоим языком».