Страница 32 из 130
отраженный журналами мир. Когда-то в пору ее далекого детства отец выписывал газету “Кансан тюо” 1 но
после того как рабочее движение в стране претерпело не один удар и, казалось, погасло, он не пожелал больше
читать никаких газет. С тех пор у них дома ничего не было, кроме чистой оберточной бумаги и пергамина да тех
редких случайных журналов, которые они с братом приносили иногда домой из Саммалвуори.
И тут речь коснулась Кивилааксо, о котором ее родители предпочитали молчать. У Каарины еще
сохранилась купчая на мой родной дом. И так как Арви не трогал его более тринадцати лет, то можно было
надеяться, что он не прикоснулся к нему и после моего ухода. Айли даже в ладоши захлопала от радости, когда
узнала, что мимо Алавеси проходит автобусная линия и что до Хельсинки на автобусе можно добраться почти
за три часа. Решено было, что я выясню положение с домом и постараюсь найти себе работу в тех краях. Но все
это нарушилось. Едва я появился в Кивилааксо, как меня вызвали в Корппила и одели в серый солдатский
мундир.
Я не знаю, зачем они поторопились это сделать. Никто нам войной не грозил, даже Гитлер, который в это
время начал прибирать к рукам Европу. И Россия тоже не грозила. Она скорее сама боялась, чтобы мы на нее не
напали, иначе не предложила бы обменяться землями. Мы показали ей себя такими хорошими соседями за
двадцать с лишним лет, что ей расхотелось видеть нас в то тревожное время на расстоянии выстрела из пушки
от своего Пиетари 2. Но почему в ответ на ее предложение нужно было готовиться к войне — этого я не мог
понять, несмотря на свой редкий ум. Может быть, потому, что за четыре неполных тысячи квадратных
километров нашей земли на перешейке она предлагала семьдесят тысяч? Да, это действительно была угроза для
Суоми, которая и так не знала, куда деваться от избытка земли. Хорошо, что она догадалась начать подготовку к
войне. А если бы она вместо этого вздумала торговаться, то Россия, чего доброго, предложила бы ей все сто
тысяч квадратных километров земли в обмен на кусочек перешейка. Но это увеличило бы полезные земли
Суоми на целую треть! Упаси нас боже от подобной беды! Нет, выгоднее было снова послать меня учиться
стрелять — на этот раз из автомата — и ползать по грязной осенней земле, чтобы при случае суметь убить
русского за его миролюбие и уступчивость.
Вот с чего все это началось. Но мне ли быть судьей в тех событиях, которые за этим последовали?
Довольно того, что я сам остался в стороне от фронта. Меня держали в резерве, чтобы я мог поддержать
крупное наступление, которое готовилось. А наступление должно было начаться с приходом английских и
французских войск. И в этом было все дело, как сказал потом старый Мурто, который, правда, ничем этих своих
слов не пояснил. Он только поворчал немного, прежде чем погрузиться в размышления над своей правой
ладонью, пропахшей всякими дубильными кислотами и сырыми лосевыми шкурами. И среди этого ворчанья
можно было разобрать примерно такие слова:
— Провалились наши задиры. Подвел заморский хозяин. Задирали и выжидали двадцать лет. Дождались
приказа и бросились. А хозяин-то запоздал. Ни перешейка теперь, ни семидесяти тысяч квадратных
километров. Великодушно с вами еще поступили — не раздавили совсем. А ведь могло и не быть этого. Эх!
Могло и не быть, если бы еще тогда… О, черт! Как непростительно и глупо… Его жизнь… И ее жизнь… О,
старый идиот!.. Из такой руки упустить?
И после этих слов он погрузился в то горькое раздумье над своей правой рукой, от которого только
Каарина решалась его отрывать. Но меня мало интересовали его слова и его раздумье. Я приехал, чтобы забрать
Айли. Все очень хорошо устроилось у меня в Кивилааксо, куда я прибыл из армии еще в середине весны. Арви,
правда, упрекнул меня за прошлое, но под конец сказал:
— Ладно. Тебе повезло. Дом освободился. И место есть. Работника убили на фронте. Но много я тебе не
дам. Нагнали и к нам переселенцев с перешейка, готовых пойти за любую плату. Только по старой памяти.
1 «К а н с а н т ю о — «Народный труд».
2 П и е т а р и — Петроград.
Четыреста марок в месяц и сверх этого зерно, картошка, молоко. Идет? Но работать придется покрепче
прежнего. Это запомни.
Чего мне еще надо было? Я взял Айли из диких лесов Туммалахти и поселил ее в родном доме, который
нам подарила Каарина. Выглядел он, правда, неважно. Только крыша еще держалась, обновленная когда-то
самим Илмари, а стены были совсем ветхие и черные. Печь дымила, оттого что в дымоходе обвалились
кирпичи. Кровать была продавлена, газеты наполовину искрошены мышами, наполовину сожжены покойным
работником, которому Арви успел было сдать дом в аренду. Мы сожгли остатки газет, и Айли вымыла стены,
стол, скамейки и кровать. Я заменил два стекла в окнах.
Все же вид у комнаты получился не особенно шикарный, но Айли всему радовалась после Туммалахти. И
чтобы поддержать эту радость в ней, я на следующий день повез ее в Хельсинки. Там она была совсем как во
сне, жадно вглядываясь в каждое встречное женское платье и в каждого встречного мужчину, которым все же
было далеко до меня, потому что не они были ею выбраны, а я, успевший раньше них попасть ей на глаза в
глухих лесах Туммалахти. Мы побывали с ней в ресторане и потом в кино, где шла американская картина о
женщине, любившей одновременно и одинаково крепко трех мужчин. Ей все это очень понравилось.
А дома ей понравилась дача Рикхарда Муставаара, и она сказала, хлопнув ладонями:
— Ах, если бы мне такой дом!
Что ж. Недаром говорится: “Чего захочет женщина, того хочет бог”. Пришлось мне обратиться к доброте
Арви Сайтури, который и не замедлил ее проявить. Он отдал мне небольшой кусок земли на берегу озера рядом
с дачей Муставаара. Он отдал мне сухие бревна монастырского приюта, который не принес ему удачи. За свой
счет он купил доски, гвозди, стекло, линолеум, толь, картон и краску, за свой счет нанял трех плотников. И вот в
сотне метров от первой дачи начала расти под присмотром самого Арви новая дача, очень похожая на первую.
Мне самому некогда было присматривать за строительством своей дачи. Я работал на полях Арви
Сайтури. И на этот раз я работал не так, как в прежние годы. Та моя работа у него была детской игрой по
сравнению с моей теперешней работой. И такой работой он обеспечил меня теперь на целых шесть лет.
Никаких четырехсот марок в месяц он уже не обязан был мне платить в течение этих шести лет. Все они
должны были пойти ему на уплату дачи. Чтобы сократить этот срок до четырех лет, он предложил работу также
Айли на своем новом скотном дворе, который уже успел наполнить коровами. Но я не хотел, чтобы Айли
работала. Она не была рождена для такой работы. Довольно с нее было своего хозяйства.
Конечно, ей не особенно нравилось, что я возвращался по ночам с работы такой усталый. Но что я мог
сделать? Мне и самому не доставляло удовольствия проделывать в течение дня всю работу бегом, чтобы к ночи
валиться с ног от усталости. Однако приходилось мириться с этим для нашей же пользы. Мне тоже в ней кое-
что не нравилось. Например, я хотел ребенка, а она не хотела. Но я понимал, что сначала нужно было свить
прочное гнездо, и не настаивал на своем. Иногда по воскресеньям я урывал часок от работы, и тогда мы с ней
ходили полюбоваться на наше будущее жилище, прикидывая на глаз, где разведем сад, где вскопаем огород, в
каких комнатах и как расположимся.
Дом получился немного меньше, чем у Муставаара, но с таким же мезонином, верандой и балконом,
смотревшим в сторону Ахнеярви. К осени его уже стали подводить под крышу. К этому же времени на своей
даче появился Рикхард Муставаара. Айли первая его заметила. Она шла к озеру стирать белье, когда он прошел