Страница 129 из 130
нарушение правил соревнования. Он добавил заодно, что и на четвертом этаже не стоило так поступать, но
Терехин, по добродушию своему, не протестовал. А делать все это надо только в часы работы. Так и не вышло у
меня на этот раз победы над Терехиным. Он закончил свою долю работы на два дня раньше меня. И не только
закончил, но сразу же перешел на мою половину и помог мне доделать возле кухни перегородку и угловой
чулан. Я спросил его:
— Зачем вы пришли за меня работать? Я сам доделаю. А он ответил:
— Дело не в том, что вы сами доделаете, Алексей Матвеевич. Надо, чтобы бригада скорей доделала.
Штукатуры из-за нас медлят. А у нас ведь обязательство есть перед соседней бригадой, строящей одинаковый с
нами дом.
Такое объяснение он мне дал по поводу своей помощи, за которую ему не предстояло получить ни
копейки. А потом он отправился помогать паркетчикам, у которых к тому времени заболел один человек. Тогда
и я присоединился к нему, помогая закончить общую отделку этажа.
Но об этой неудаче в соревновании я не собирался писать своей женщине. Ей не обязательно было это
знать. С нее довольно было и того, что я сообщил ей о своей победе на четвертом этаже. Больше я ничего не
собирался ей сообщать, помня урок Никанора. Пора было совсем прекратить с ней разговоры, раз они не
помогали делу. И, думая об этом, я написал ей еще одно письмо, в котором сказал, что надо иметь какое-то
понятие о вежливости и ответить хоть что-нибудь. Человек ради нее перевоспитался и проникся коммунизмом,
а она не желает его даже замечать. Надо или похвалить его за это, или послать к черту, но не молчать. А то
человек пишет, старается, русский словарь без конца листает, русскую грамматику перечитывает. Сколько труда
тратится на каждое письмо, не говоря уже о деньгах. На одни марки четыре рубля двадцать копеек извел. Надо
хоть это принять во внимание. Сказать надо прямо — в ту или другую сторону — и дело с концом!
Так я написал ей, хотя тут же подосадовал, что упомянул про деньги. Это была просто шутка, а она могла
не понять шутки. Но я напрасно беспокоился. Даже на это письмо не было дано ответа. Не заслужил я его.
Такая выпала на мою долю судьба. У всех что-то получалось в жизни, только у меня не получалось.
Новое открытие сделал у своей Людмилы молодой Петр. Этому я опять стал свидетелем случайно, сам
того не желая. Каучуковые подошвы снова меня подвели. Мало того, что они сами по себе не издавали шума, им
в этом еще помог продолговатый коврик в комнате Ивана Петровича. Я шел по нему, как всегда, к полке с
книгами, когда заметил сквозь приоткрытую дверь свет в комнате Петра. Дверь у него всегда сама собой
приоткрывалась, если он забывал подпереть ее изнутри стулом. И в эту приоткрытую дверь я увидел их обоих.
Она сидела на кушетке в расстегнутой кофточке, розовая от смущения. А он стоял перед ней на коленях и
целовал поочередно ее обнаженные груди, целовал с таким благоговением, как это делает верующий, целуя
изображение Христа. Мне ничего не оставалось, как отпрянуть скорей назад и вернуться в свою комнату.
Вот, значит, к чему они уже подошли! Еще одно открытие сделал он в своей девушке. И, надо думать, он
был теперь не так далек от последнего и самого главного открытия, после которого все в его жизни должно
было установиться на свое место. И это открытие было, как видно, не за горами. А у меня все еще не было
впереди никакой ясности с моей женщиной. Поэтому неудивительно, что я загрустил немного.
Избавить себя от грусти я мог бы, увидя еще кого-нибудь в таком же состоянии. И для этого я решил
наведаться к Никанору, к этому юному великану с круглым детским лицом, тоже отмеченным однажды
увесистой женской ладонью. Мельком я уже встретил его раза два в начале лета, но оба раза не решился
подойти близко. Первый раз я увидел его в такой момент, когда он только что разминулся со своей девушкой.
Она шла рядом с другим парнем, тоже довольно высоким, но потемнее волосом. Проходя мимо Никанора, она
кивнула ему, а потом оглянулась. Однако он не ответил на ее кивок и оглянулся не сразу, а когда оглянулся и
даже остановился, они уже были далеко. Он крикнул: “Варя!” — но крикнул не особенно громко, вернее —
совсем не громко, даже скорее тихо. Не крикнул, а только произнес. Она продолжала удаляться от него вместе с
чужим парнем, не услыхав его робкого зова. Тогда и он пошел своей дорогой. Видя его расстроенное лицо, я не
стал его останавливать и тоже прошел мимо.
В другой раз я увидел его в саду перед зданием Адмиралтейства. Он стоял под старой липой, уже одетой
в молодую листву, и вел разговор с тем самым темноволосым парнем, которого встретил тогда идущим рядом со
своей Варей. Он говорил тому парню что-то очень серьезное, а тот усмехался и отвечал ему какими-то шутками.
Тогда Никанор вдруг взял его обеими руками за грудь и слегка стукнул спиной о толстый ствол дерева. При
этом он сказал негромко:
— Я только предупредить хочу… предупредить… предупредить…
И, говоря это, он еще раза два стукнул темноволосого парня спиной о ствол дерева, отчего оно испуганно
затрясло молодой пахучей листвой. Но парень продолжал усмехаться, глядя прямо в глаза Никанору. А когда тот
выпустил его, он спросил насмешливо:
— Это все? Или мне и впредь ожидать подобных же наставлений?
Но Никанор уже зашагал прочь от него, недовольный тем, что вокруг них начали собираться люди,
гулявшие в саду.
Я, конечно, знал, о чем он хотел предупредить этого парня. Он хотел предупредить его о том, что скоро
будет состоять в своем страшном легионе — и тогда держись! Вот о чем он хотел его предупредить. Никто не
сумел бы об этом догадаться. Один я догадался. Один я умел тут все у них разгадать своим редким умом. Но я
не стал раскрывать этот секрет темноволосому парню. Не стоило его пугать. Довольно было и того, что я сам
умудрялся носить в себе столь жуткую тайну.
Зато я не знал, как сложились у Никанора дела с его девушкой. А узнать стоило. Другого примера, так
близко схожего с моим случаем, у меня перед глазами не было, ибо Петр с его Людмилой не могли служить мне
примером. Ему не попадало от нее по уху. К тому же он за это время кончил свой институт и уехал. Его
направили куда-то в южные степи, где предполагалось наладить их орошение за счет волжской воды. В семье
говорили, что он сделался где-то там, у Волго-Донского канала, начальником самого крупного шагающего
экскаватора, знаменитого на всю страну.
Я так и не узнал, какое следующее открытие сделал он у своей Людмилы. Но не спрашивать же было об
этом у нее самой. Она приходила раза два к его родителям, разговаривала с ними, сидела подолгу в его комнате,
а потом тоже уехала к нему в южные степи.
Их отъезд ничего у меня не изменил, потому что я все равно не собирался у них учиться делать какие-то
открытия в своей женщине. Я не нуждался в таких открытиях. Меня заботило в ней совсем другое, и это другое
больше совпадало с положением Никанора, чем с положением Петра. Поэтому я решил наведаться к Никанору.
Но спросил я все же Ермила Афанасьевича, когда дверь мне открыла его жена. Неудобно было
спрашивать Никанора. На что он мне мог понадобиться? Время для лыжных прогулок давно миновало, а насчет
летних прогулок мы с ним не договаривались, Поэтому я сказал в дверях, что мне нужен его отец. Причину
прихода к его отцу легче было придумать. Можно было сделать вид, что я пришел по поводу рисунков, где он
показывал, как менялся облик человека за время его истории. Можно было даже спросить, куда он собирается
поместить финнов после того, как установит в своих рисунках коммунизм. Именно это можно было у него
спросить. Где будут финны при коммунизме? Вот установится на земле коммунизм. Все люди будут говорить на