Страница 125 из 130
женщинах мира где-то на пути к третьему тысячелетию. Такая же суровая доля постигла молодого Петра
Ивановича, который только один раз мелькнул среди мужских русских лиц второй половины двадцатого века и
больше не появился нигде.
Да, надо было спасаться скорей из этой ловушки, где готовили гибель целым нациям, не жалея ни себя,
ни своих близких. Меня он, слава богу, еще не успел подготовить к истреблению с помощью своего
смертоносного карандаша. Но кое-кого из бригады Ивана Петровича я узнал на рисунках, заполнявших его
письменный стол. Среди них виднелось также усталое лицо его собственной жены. Где он собирался ее
поместить и в каком веке предполагал с ней покончить, заменив другими женщинами из более удачливых
будущих поколений, — этого я не знал. Не мог я также понять, ради чего зарисовал он лицо Ивана Егорова.
Пусть оно выглядело моложавым, с хорошей, здоровой округлостью щек, но для какой эпохи годилась та
мечтательность, которая постоянно гнездилась в его взгляде, унося его мысли неведомо куда и мешая видеть то,
что находилось прямо перед ним? Кого мог представить человек, способный в разгаре беседы повернуться
спиной к тому, с кем только что говорил, забывающий подать ему при встрече руку и даже ответить на
приветствие? Невежу мог он собой представить из далеких первобытных времен или просто тронутого.
Кстати, о нем все же надо было что-то такое основательно подумать, имея в виду его рыжего гостя,
которого я где-то в жизни уже как будто видел… или не видел? А может быть, и без рыжего гостя? Да, что-то
такое надо было о нем без промедления сообразить, пока я еще находился в этой квартире. Что-то там такое
упорно лезло в голову по поводу кое-чего…
А тем временем я работал и работал в новом шестиэтажном доме на Южной улице. Что мне оставалось
делать, если по некоторым весьма важным причинам я все еще медлил вернуться в Суоми? И там, на четвертом
этаже, у нас произошел поединок с молодым Иваном Терехиным.
В нашем крыле оказались четыре квартиры, схожие между собой по объему и расположению комнат. И
он предложил поделить работу так, чтобы каждый из нас отделал самостоятельно по две квартиры. Имелась в
виду, конечно, только та работа, которая касалась нас, плотников и столяров. А касалась нас внутренняя
разгородка квартир. Мы сооружали в них по представленному плану внутренние деревянные стены,
подготавливая их для штукатурки, устанавливали косяки и притолоки для внутренних и внешних дверей.
Условие состязания было такое: выполнить свою долю работы быстрее, не забывая о ее добротности.
И я выиграл схватку. Она заняла у нас весь январь и часть февраля. Терехин, конечно, очень старался
меня победить. Но где ему против финна! Выиграл я. Он не догадывался заранее подтаскивать себе доски,
горбыли и брусья для устоев, а я догадывался. Наше крыло дома находилось в невыгодном положении. Лебедка,
поднимавшая снизу древесный материал для внутренних перегородок и дверей, была установлена за две
лестницы от нас. Пока мы до нее добирались, материал разбирали по своим секторам другие столяры и
плотники. Приходилось нам самим спускаться вниз за материалом. Но если Терехин занимался этим в свои
рабочие часы, я делал это после работы или за полчаса до начала работы, а в часы работы не отвлекался ни на
что другое, кроме своего главного дела.
Одним словом, я победил Терехина. По этому случаю в обеденный перерыв было устроено короткое
собрание всех рабочих бригады. Но не то удивительно, что было устроено собрание. Такие десятиминутные
собрания у них тут бывали и прежде, посвященные какому-нибудь крупному событию в их стране или
очередным задачам бригады. А удивительно было то, что на этом кратком собрании сам же Терехин поздравил
меня с победой. Он поздравил и пожелал мне таких же побед впереди на благо строительства социализма. И
другие тоже меня поздравили и тоже упомянули про социализм и коммунизм.
А потом приспело мое время сказать им что-то в ответ. Я понял это по их выжидательным взглядам,
обращенным ко мне. Но что я мог им сказать? И тут мне на память пришла одна старая сказка. Я так ее им
изложил:
— В давние времена жил один богатый скряга. За всю свою жизнь он не сделал ни одного доброго дела,
не подарил копейки денег бедному, не протянул голодному куска хлеба. И только раз, увидя в окно умирающего
с голоду человека, он кинул ему недоеденную лепешку. Это была черствая лепешка, ненужная ему. И кинул он
ее просто так, из любопытства, чтобы посмотреть, как тот будет с ней управляться. Но лепешка спасла человека
от смерти. Скоро этот скряга сам умер. А на том свете стали прикидывать, куда его поместить: в рай или в ад.
Стали класть на весы его дела. А они все греховные и ложатся только на одну чашу. Она все ниже и ниже.
Дьявол у ворот ада уже обрадовался и открыл их пошире. А там огонь, стоны и крики. И вдруг на другую чашу
упала та самая лепешка, которую он когда-то бросил умирающему с голоду. Она оказалась такой тяжелой, что
перетянула все его грехи, и он попал в рай. Так вот, моя работа здесь, у вас — это та же лепешка. Может быть,
вы когда-нибудь примете ее во внимание и впустите меня в свой коммунизм.
Они все рассмеялись, и Терехин сказал:
— Что вы, Алексей Матвеевич! Ничего общего нет у вас с тем скрягой. У вас нет греховных дел. Вы
честный труженик. И все ваши дела и там и тут одинаково ценны для человечества.
— Значит, все мои дела — сплошная лепешка?
И опять они все рассмеялись, постепенно расходясь по своим местам.
На следующий день ко мне во время работы подошел фотограф и снял меня. А спустя еще три дня мой
портрет уже висел на особом нарядном щитке среди портретов некоторых других рабочих той же бригады.
Сверху на этом щитке стояла постоянная надпись: “Передовые люди нашего строительства”.
Вечером я побродил немного по городу. На улице мне случайно встретился Иван Петрович, и мы пошли
рядом. На пути к своему дому он сказал:
— Люблю иногда этак пройтись по разным улицам и полюбоваться на дома, которые когда-то строил.
Приятно видеть, что в них люди живут.
Я подумал про себя: “Что ж тут приятного? Ты строил, а другие живут в нем и даже не знают, что ты
строил. Вот если бы себе дом построить…”. Так я подумал, но вслух сказал:
— Да, приятно, конечно.
А он провел меня еще по нескольким улицам и показал дома, которые ему привелось когда-то строить
или ремонтировать после войны. И, показывая их мне, он говорил, что такие прогулки дают ему больше
бодрости, чем любая другая прогулка или даже отдых на кушетке. Я слушал его и кивал головой. Подходя к
своему дому, он сказал:
— Между прочим, Алексей Матвеевич, был я сегодня в том доме, который мы с вами вместе
восстанавливали, и даже в шахматы разок сразился с Иван Иванычем. Рассказал я там о ваших победах.
Удивились: “Вот как! Чуж-чужанин с нами в ногу ладит?”. А я им: “Что ж удивительного? Таково
облагораживающее воздействие труда там, где он направлен на всеобщее благо”.
Я хотел спросить у Ивана Петровича, кто на той квартире сказал: “Вот как!” — но в это время мы уже
пришли к себе.
В тот вечер я написал новое письмо своей женщине, которая пока еще не решилась мне ответить. Но я не
стал ее ни в чем упрекать в своем письме. Пользы от этого, кажется, еще не было. Другими способами надо
было вызвать ее на ответ. И, применяя этот способ, я сделал вид, что все между нами идет как должно, и
упомянул просто так, по-деловому, что обо мне она может не беспокоиться — я жив-здоров, чего и ей желаю.
Потом я ввернул, как бы мимоходом, что участвовал недавно в соревновании по отделке четвертого этажа и
вышел на первое место. Но это для меня пустяки. Я могу себя еще и не так показать при случае, потому что в