Страница 12 из 130
Иванову ночь.
Арви сказал:
— Это весь народ говорит.
— Нет. Никогда наш народ не опозорит себя беспричинным оскорблением другого народа.
— Так то другого народа, а то рюссей.
— Чем они тебе так насолили?
— А тем, что мы бедны, а они богаты и не умеют по-хозяйски распорядиться своим богатством.
— А ты бы распорядился?
— Еще бы!
— Так я беру Шалуна.
— Берешь или просишь?
— Беру.
Арви помолчал немного, глядя неизвестно куда своими глазными щелями, и потом сказал:
— Бери. Но имей в виду, что и это я тебе припомню, когда буду резать тебя на куски.
— Ладно.
Илмари привел меня на конюшню Сайтури. Там запряг одну из лошадей в двуколку, посадил меня рядом
с собой и поехал через Алавеси в Суолохко, где стоял наш приют. К приюту он подъехал уже в полной темноте.
Навстречу нам вышла Вера Павловна. Одна из женщин посветила ей фонарем с крыльца. Илмари снял меня с
двуколки и поставил перед Верой Павловной, сказав ей по-русски:
— Получайте своего питомца.
Она удивилась.
— Как! Вы говорите по-русски?
— Как и вы по-фински.
— Но я из уважения к народу, среди которого живу.
— А я из уважения к вам.
Это была шутка, на которую она собиралась ответить строгостью. Но, всмотревшись внимательнее при
свете фонаря в его серьезное лицо, она подавила в себе строгость и сказала:
— Спасибо вам за мальчика. Мы уже тревожились. Большое спасибо.
Он молча поклонился, сел в двуколку и уехал.
6
И еще прошел год, в течение которого ничего не изменилось в жизни приюта, если не считать, что
выпала из нашего обихода одна молитва, содержавшая в себе желание победы благоверному императору
нашему Николаю Александровичу. По-прежнему пахал Иван землю, на которой стоял наш приют. По-прежнему
работала с ним наравне его жена. И мы тоже по-прежнему помогали им все лето как умели. А в конце лета,
когда опять вернулась из Петрограда Вера Павловна, я еще раз отпросился у нее в Кивилааксо. Она спросила:
— Ты опять к этому большому пойдешь?
— Да.
— Хорошо. Можешь даже заночевать у него, если засидишься.
И я пошел опять к большому Илмари Мурто. Но на этот раз я его дома не застал, потому что день был
субботний. Пришлось вернуться в усадьбу Сайтури и разыскать его там. Он работал в кожевенной мастерской,
которая была поставлена в стороне от других хозяйственных построек, чтобы не отравлять их своим запахом. И
действительно, запах от нее давал о себе знать за двадцать шагов. А внутри мастерской запах был настолько
густ, что можно было задохнуться. Несмотря на это, там спокойно работали двое: Илмари Мурто и сам Арви
Сайтури. Илмари скоблил костяной пластинкой раскисшую, вонючую конскую шкуру, разложенную на косо
поставленной толстой доске, а Сайтури стоял на возвышении и помешивал что-то палкой в большом чане,
откуда несло особенно кислым запахом. При моем появлении он направил на меня щели своих глаз и сказал:
— А-а, рюсся пришел! Не забывает нас. Знает, что не минует в жизни этого места.
Слова вырывались из его сухого рта коротко и быстро, как выстрелы. На них он тоже не любил тратить
лишнего времени. Илмари сказал мне, не переставая соскабливать мездру с вонючей конской шкуры:
— Ты иди погуляй пока. Я приду через два часа.
Арви обернулся к нему:
— Почему через два?
— Я уже сказал.
— Перешел на восемь часов?
— Да.
— Да? Ты целую неделю прошлялся неведомо где и теперь вернулся, чтобы заводить у меня свои
порядки?
— Да.
Арви помолчал немного, продолжая ворочать палкой прокисающие в растворе из коры бычьи и конские
шкуры, потом сказал:
— И это я тебе припомню. Ты у меня волком будешь выть. Погоди.
Илмари сказал мне: “Иди, иди”, — и я вышел из мастерской. Дойдя до озера, я свернул от своего домика
влево. Здесь вдоль берега тянулся невысокий обрыв, ниже которого у самой воды шла узкая песчаная полоса. К
обрыву подступали хлебные поля Сайтури. Но между краем хлебов и краем обрыва пролегала узкая
травянистая полоса с тропинкой посредине. В летнее время она всегда была полна цветов и благоухала
земляникой. Но и теперь, в первых числах сентября, позднее теплое солнце придавало ей совсем летний вид.
Правда, многие цветы уже перезрели, рассыпав вокруг себя семена, но трава оставалась молодой и зеленой.
Большое поле медленно дозревающего овса, подступая к ней вплотную, сделало ее недосягаемой для скота. И
даже листья земляники сохранились целыми вдоль всей засоренной мелкими камнями межи, приобретя
багровый цвет.
Я прошел по тропинке до того места, где строилась новая дача Арви Сайтури. Обрыв над рекой не везде
был крут. Местами он успел осыпаться. Эти пологие места густо поросли ольхой, ивой и березой. Напротив
одного из таких мест и строилась дача. Пока еще это были одни лишь бревенчатые стены с голыми стропилами
вместо крыши. Но уже наметились вокруг стен балконы, веранда и два крыльца.
Я постоял немного возле стройки, захватившей край овсяного поля, которое было предварительно
выкошено в этой части. Из разговоров плотников я понял, что Арви собирается застроить дачами весь этот
красивый обрывистый берег, чтобы привлечь сюда богатых господ не только из Корппила, но даже из Виипури
и Хельсинки. Потом я прошел по краю берега дальше, до самого леса, хозяином его был тот же Арви.
К лесу прилегали две маленькие торпы, но я миновал их, пройдя прямо в лес, где нашел много спелой
брусники. Набрав ее полную кепку, я тем же путем вернулся домой. В ожидании Илмари я побегал немного
босиком по мелководью и покидал в озеро мелкие камешки. Ближе к вечеру пришел Илмари. Увидав ягоды, он
сказал:
— Молодец. А теперь возьми вот этот кувшин и попроси у Каарины свежего молока к ягодам.
Я пошел к ней, боясь, что она не даст. Она сама пила из очень маленьких чашечек. Я помнил ее
прошлогоднее кофе и не был уверен, что получу от нее больше той порции. Но я ошибся. Она словно бы даже
обрадовалась, когда я передал ей просьбу Илмари, и сразу же наполнила молоком кувшин. Сделав это, она
сказала:
— Может быть, ему еще что-нибудь нужно? Может быть, он просил, а ты забыл? У меня сметана есть и
яйца. Скажи ему. Я всегда ему все предлагаю и не прошу никаких денег. А он постоянно отказывается и
покупает в Алавеси. Я могла бы даже хлебы ему печь в его же печке. У него хорошая печка. А он покупает хлеб
в лавке Линдблума. Но это хорошо, что он попросил. Он как сказал?
Я повторил ей слова Илмари. Она выслушала их внимательно и сказала:
— Вот и хорошо, что ему понадобилось молоко. Это потому, что ты к нему пришел. А ты теперь часто к
нему будешь ходить?
— Да.
— Это хорошо. Ты скажи ему, что если нужно, у меня еще найдется. Я даже сама могу принести. Не
забудешь сказать?
— Не забуду.
— А он что делал в то время, когда тебе это сказал?
— Он сердитый был или ласковый? Он сидел или стоял?
— Стоял.
— Как стоял?
— Вот так у плиты.
— И не сердито он сказал: “Попроси у Каарины”?
— Не сердито?
— Нет, не сердито.
— Не сердито. Ну, дай бог ему здоровья и всякой удачи в жизни. Это такой человек… такой человек…
Это великий человек!
В ее глазах заблестели слезы, когда она это сказала, но их можно было не заметить, эти слезы, оттого что
снизу ее глаза подпирались толстыми щеками, делавшими глаза совсем крохотными. Но когда между этими
щеками, пропитанными насквозь летним загаром и румянцем, очень странно запрыгал и задергался ее большой
рот, я понял, что она хочет заплакать, и пошел потихоньку прочь. А она сказала мне вдогонку:
— Осторожнее иди. Не урони кувшин. И скажи ему, что если еще что нужно, я всегда… все, что он