Страница 116 из 130
Нелегко будет, пожалуй, их остановить после стольких бомб, принятых сверху на голову.
Да, Юсси, ты был прав, не выказывая к ним доверия. Как человек непогрешимого ума, ты давно разгадал
все их козни. Но даже ты не предвидел того размаха, с каким они намерены действовать против нас. Определить
это до самых точных подробностей выпало на долю мне. Благодари судьбу, что сюда попал я, а не какой-нибудь
слепец. От моих острых глаз им ничего не укрыть. И уже теперь у меня на примете есть один из их страшного
легиона, по которому я раскопаю все до конца.
Вот, Юсси, какие дела выявляются там, куда проникаешь собственным глазом! Но будь спокоен. Теперь
мы с тобой напали на верный след и уже не упустим его, как бы они там ни крутили. Нас не проведешь, верно?
Миллионы разных народов на свете по наивности своей думают, что русские укрепляют мир на земле, и только
мы с тобой, два умника, точно знаем их подлинные намерения.
Но я не выразил своим видом особого страха, услыхав от Ермила Афанасьевича это страшное признание.
Нет, я сохранил полное присутствие духа, не перестав различать все, что находилось вокруг меня в их столовой-
кухне: шкафы, полки, стол, стулья, холодильник и даже мусорное ведро между газовой плитой и раковиной. У
меня даже достало хладнокровия отметить про себя, что здесь у них не принято сберегать на продажу мелкие
стеклянные банки и пузырьки. Они выбрасываются в мусорное ведро вместе с остатками пищи. Туда же
выбрасываются все жестяные банки и бумага.
Конечно, иной не особенно проницательный человек назвал бы это признаком их непомерного богатства.
Однако тут очень легко можно было усмотреть и более верную причину, а именно: если кто-то собирается
разнести вдребезги весь мир, зачем ему приучаться быть бережливым к вещам? Вот какое определение
вытекало из всего этого.
И после такого определения мне оставалось только одно: поторопиться скорее обратно в свою родную
Суоми, чтобы успеть поднять всех на ноги перед лицом так ловко выявленной мной угрозы и заодно открыть
глаза некоторым наивным людям, вроде Антеро Хонкалинна, на истинное положение вещей. Да, именно так
следовало мне действовать, если предположить, что понятия мои не преступали неких определенных
горизонтов.
Но всю эту заботу о спасении целой нации я отложил на некоторое время. Конечно, этой нации
предстояло погибнуть из-за такого моего промедления. Но что ж делать, если передо мной стояла другая, более
важная задача, которая касалась одного меня. Ее я никак не мог отложить. И к ее выполнению я приступил в тот
же вечер. Сказав Ивану Петровичу, что собираюсь наведаться в те края, где был неделю назад, я начал
готовиться в дорогу.
Иван Петрович не упустил, конечно, случая напомнить мне лишний раз о моем назначении, которое
обязывало меня вбирать в себя все то, что исходило от русских сердец в адрес финских. А в конце своего
наставления он посоветовал мне заглянуть попутно к его сестре. Это был такой совет, против которого у меня не
было причин возразить.
Гладко выбритый, в новом летнем пальто, я отправился на вокзал и скоро уже дремал на второй полке
вагона, предупредив кондуктора насчет нужной мне станции.
45
На станции Балабино я посидел немного, дожидаясь рассвета. На рассвете пошел дождь, и я еще посидел
около часа, не желая мочить свое новое легкое пальто, и только потом отправился по знакомой дороге в
знакомую деревню.
Погода все-таки стояла неважная. Дул холодный ветер, срывая с деревьев, и без того уже наполовину
оголенных, последние желтые листья. А над головой сплошным толстым слоем ползли тучи, набухшие и
почерневшие от влаги. У них был такой вид, словно они провисали под ее обильным грузом, готовые в любую
минуту прорваться и дать земле такой ливень, от которого не стало бы мне спасения среди этих голых полей.
Дорога после дождя стала грязной, и я пожалел, что не надел калош. Пришлось все время держаться
ближе к травянистому краю дороги, чтобы меньше скользить и пачкаться в глине. Ветер дул в спину, помогая
моему движению вперед, но он же гнал мне вдогонку тучи, полные водяного груза, который тянул их книзу. Я с
тревогой поглядывал на них, думая о своем новом габардиновом пальто. Однако все обошлось гладко, и до
самой деревни на меня не упала ни одна капля.
Там, где дорога превращалась в деревенскую улицу, она сделалась еще грязнее, и мне пришлось
прижиматься к палисадникам, чтобы уберечь свои туфли. Кончил я тем, что свернул в боковую улочку и вышел
на задворки. Там дорога была травянистее. А кстати, я решил высмотреть, что хорошего было в ее собственном
хозяйстве и не имелось ли в нем чего-нибудь такого, с чем ей трудно было бы расстаться.
Я замедлил шаг, проходя мимо ее усадьбы с задней стороны, и даже постоял немного у плетня. Нет,
ничего особенно драгоценного не виднелось на ее собственной земле. Это был просто небольшой огород, на
котором оголенные борозды и грядки уже потемнели от осенних дождей, приплюснутые и размытые ими.
Позади них, ближе к дому, теснились три или четыре яблони в окружении нескольких ягодных кустов. И это
было все. Нет, я не видел здесь ничего такого, чего не сумел бы дать ей у себя, в Суоми. А в Суоми я собирался
приобрести теперь кое-что покрупнее, чем это. Я еще точно не знал, что приобрету в Суоми, когда туда вернусь,
но ради такой женщины стоило постараться.
Пройдя задворками до следующей улочки, я снова вышел на главную улицу деревни. По главной улице
мне пришлось пройти немного назад, чтобы подойти к ее дому. Не задерживаясь больше, я открыл калитку и
вошел во двор. Собаки не было у нее во дворе. У них редко кто держит собак в деревне. Пройдя двор, я
поднялся на знакомое крыльцо и вошел в сени. Там я постучался в двери, ведущие внутрь. На мой стук изнутри
отозвался ее грудной, глубокий голос:
— Войдите.
Я вошел и снял шляпу. Она сидела за столом и что-то записывала в тетрадку, заглядывая в раскрытую
книгу, лежавшую перед ней. Она и не подозревала о том счастье, которое подкатилось к ней вплотную с моим
приходом. Печка, должно быть, уже оттопилась, потому что была закрыта, и от заслонки несло жаром.
Женщина встала, когда я вошел, и посмотрела на меня с удивлением. На этот раз она была одета в черную
шерстяную юбку и в серую блузку с красной отделкой на рукавах и на вороте. И нельзя сказать, чтобы это
выглядело хуже, чем то летнее платье, в котором я видел ее неделю назад.
Сняв шляпу, я сказал:
— Здравствуйте, простите за резонность. Вы меня не узнали?
Она пожала мне руку и ответила:
— Здравствуйте. Как не узнать? Узнала. Вы от Пети?
Я сказал:
— Да. То есть я оттуда. Я живу у них — вы знаете. Но не он меня послал. Я сам приехал.
— Милости просим. Садитесь.
И она указала мне на стул. Я сел и спросил:
— А где же ваши… остальные?
— Ушли в лес за грибами.
Это было хорошо, что они ушли в лес. Я помолчал немного, обдумывая про себя, с какого конца
приняться мне за дело. А она тем временем убрала со стола тетрадь и книгу, положив их поверх других книг,
лежавших на стенной полочке. Чернильницу она накрыла крышкой и поставила на подоконник. Сделав это, она
выпрямилась и снова посмотрела на меня, словно давая понять, что готова выслушать объяснение о причине
моего приезда. И опять я мог видеть прямо перед собой ее красивое полное лицо, смотрящее на меня
внимательными темно-карими глазами, над которыми так широко и густо разрослись ее темные брови.
Да, если говорить о ней самой, то здесь я, пожалуй, не промахнулся. Она стоила того, чтобы ради нее
потрудиться. Но я не сразу заговорил с ней о деле. Это было не совсем удобно. Тут спешка была не к месту. Тут