Страница 113 из 130
она еще не подозревала этого.
Да, я знал, что мое дело верное. Женщина есть женщина, и если кровь у нее еще не перебродила, то
мысль о мужчине не выходит у нее из головы, как бы она это ни скрывала. И, конечно, она будет рада первому
же предложению, хотя бы потому, что хочет же она дать своей девочке отца. Но и мне она тоже успеет еще
родить и дочь и сына, таких же черноглазых и красивых, как сама. Это будет ее платой мне за то счастье,
которое я внесу в ее жизнь. О, ей повезло, этой русской вдове. Судьба посылала ей очень работящего и
смирного мужа, о чем ей предстояло в самом скором времени узнать.
Но я не собирался хвалиться перед ней своими достоинствами. Она сама должна была их заметить и
оценить. Зачем превозносить себя перед своей женщиной? Это может обидеть ее. А такая женщина не
заслуживала обиды. И если как следует вдуматься, то женщина — это главное, что украшает жизнь человека.
Как песня бедна без женского голоса, так жизнь бедна без самой женщины. Вот какое важное открытие сделал я
своей умной головой.
И я все думал и думал о ней, о своей будущей женщине, и мои руки все крепче сжимали топор,
обтесывая сосновые плахи для дверных косяков и притолок. Она так и стояла перед моими глазами все время,
статная и крупная, с красивым, не очень круглым лицом, подняв к затылку полную, сильную руку. И мне
становилось трудно дышать, когда я видел перед глазами эту теплую женскую руку, обнаженную до самой
подмышки, где курчавились темные завитки волос. А топор в моих руках все убыстрял и усиливал свои удары,
как будто готовый разнести вдребезги все препятствия на моем пути к ней, к этой удивительной женщине,
которую так неожиданно послала мне наконец судьба.
Что касается моей собственной наружности, то здесь я заминки не предвидел. Не так уж я плохо
выглядел. Волосы, правда, были слишком белесые и не особенно густые, но зато все они держались корнями за
свои места, не показывая даже признака лысины. А лицо было как лицо, длинноватое, правда, если измерять его
сверху вниз, особенно от ноздрей до конца подбородка, но все здесь было на месте: и глаза, и нос, и губы.
Конечно, если начать придираться, то и глаза можно было назвать не в меру прозрачными, пожелав их бледно-
голубому цвету больше густоты, и губы можно было счесть немного тонковатыми. Но зато нос нельзя было
назвать ни крупным, ни мелким, ни горбатым, ни курносым. Он был средних размеров и смотрел прямо вперед.
Кому-нибудь мог еще не понравиться мой подбородок. Он действительно был широкий и плоский,
похожий на лопату, направленную острием вниз. Но сам я не считал его портящим красоту моего лица. Зато
морщины на моем лице не успели еще найти себе постоянных мест. Помогли этому, может быть, скулы, на
которых кожа натягивалась в трудные для меня дни, вместо того чтобы опадать и стягиваться в складки. Из
этого, конечно, не следовало, что скулы у меня выпирали в обе стороны. Нет, лицо у меня было узкое, как у
всякого другого человека, рожденного на севере Европы. Но, выступая вперед по обе стороны от носа, скулы
как бы заменяли собой в трудные для меня дни верхнюю часть моих щек, румянясь и краснея от солнца и
мороза вместо них. И только теперь, когда щеки опять пришли с ними вровень, они объединились в один общий
цвет, еще сохранивший в себе следы летнего загара.
Всю эту неделю я поглядывал на себя по вечерам в зеркало и все больше нравился сам себе. Да, все во
мне имелось, пригодное для женщины. Даже рост был не такой уж плохой — сто шестьдесят шесть
сантиметров. А хорошие каблуки прибавляли к этому еще два-три сантиметра, что поднимало меня над ее
росток по крайней мере на сантиметр. И если бы я встал перед ней в своем новом летнем пальто и в новой
шляпе, то вид у меня мог бы получиться достаточно солидный, чтобы заставить ее поверить моим словам,
которые я собирался ей сказать. А собирался я сказать ей такие слова, после которых в ее жизни наступала
полная перемена. Наступал конец ее вдовьей печали и одиночеству. В жизнь ее пришел защитник и
покровитель, которого она так долго ждала.
Я решил ехать к ней в следующую субботу. Кстати, в ту же субботу появился наконец в своей комнате
Иван Иванович, который перед этим пропадал где-то две недели. Это позволило мне закончить у него вторую
полку и подвесить ее на стену возле стола. Он был, конечно, все такой же задумчивый и опять забыл протянуть
мне руку при встрече. Даже на прощанье он забыл это сделать. Заплатив мне условленные заранее полтораста
рублей, он отвернулся к своему столу с таким видом, словно рад был наконец со мной развязаться. Я взял в руки
ящик с инструментами и подождал немного. Он тоже как будто чего-то ждал, не глядя на меня. Я сказал: “До
свиданья”, — и направился к двери. Он ответил: “Всего хорошего”, — но даже не повернул ко мне головы.
44
Зато другой жилец этой же квартиры никому не забывал протягивать руку. А протягивал он ее доброй
половине рабочих нашей бригады и после этого садился посреди двора на доски рисовать кого-нибудь из них в
свой альбом.
Рисовал он также Ивана Петровича, для чего приходил к нему на квартиру. Там же он принялся рисовать
Петра, растянув это занятие на три вечера. А потом он и ко мне стал присматриваться своими зоркими
коричневыми глазами. Петр, заметив это, сказал ему:
— Будьте знакомы: Аксель Турханен из Финляндии. Временный наш гость. Приехал проверить, как мы
готовим против них войну.
Тот сказал: “О!” — и его глаза на мясистом, коричневом от загара лице испуганно округлились, блестя
белками. Округлился толстогубый рот. А так как у него и нос был круглый, наподобие картофелины, и само
лицо круглилось и лоснилось вместе с обритым теменем, то на время он как бы представил нам целый набор
округлостей разного калибра. И, обратив эти округлости к Петру, он сказал со страхом в голосе:
— Как же нам теперь быть, Петенька? Мы же ж пропали теперь! Готовились, готовились, чтобы
обрушить на эту… как ее… на Гельсингу всю свою мощь — и вот, пожалуйста, все крахнуло начисто.
Разоблачат нас теперь как пить дать!
Петр ответил, тая по обыкновению смех в своих голубых глазах:
— И поделом. Не надо было зариться на чужую собственность.
Тот закивал головой и сказал, сохраняя растерянный вид:
— Да, да. А мы-то мечтали захватить у них эти… как их… болота и камни, столь жизненно необходимые
в экономике нашего бедного маленького государства. И все в трубу! Ай-ай-ай!
Пришлось мне вставить слово, чтобы успокоить его:
— Ладно. Я, может быть, сделаю вид, что не увидел ваших приготовлений.
— Сделаете вид, что не увидели? Так, так. Учтем это обстоятельство. — Он потер с довольным видом
руки, прижимая к себе локтем альбом, и сказал таинственно Петру на ухо, но вполне громко: — Значит,
препятствий не предвидится. Значит, продолжаем подготовку к захвату этой страны, ибо без ее богатств как нам
прожить? И камни нам нужны, и мох, и клюква… Кстати, сколько атомных бомб мы наметили сбросить на нее?
Миллион, кажется? Мало, а? Прибавим еще миллион. И водородных миллион. Крови человеческой мы жаждем!
Крови! Это главная цель нашей жизни. Но смотри, никому об этом, Петя! Ни-ни! Ш-ш!
Такой он был, этот сосед Ивана Ивановича, и звали его Ермил Афанасьевич Антропов. Он остановил
меня в коридоре, когда я в последний раз вышел из комнаты Ивана Ивановича. Его зоркие коричневые глаза
быстро прошлись по мне сверху вниз, не упустив случая порыться и в ящичке с инструментами, который я
держал за поперечную планку в одной руке. Кончив свое обозрение, занявшее у него десятую долю секунды, он
сказал:
— Видно, что мыслями вы уже витаете за тридевять земель от нас. Распростились, выходит, с нашим