Полведра студёной крови

– Не надо! – вскрикнул бородач, оставаясь при этом совершенно неподвижен. – Он в подполе.

– О! Засунул раненого бедолагу в сырой холодный подпол? Да ты настоящая душка.

– Люк там, – опасливо мотнул головой бородач, видя мои бесплодные попытки отыскать крышку под слоем мусора.

– Открывай. Ну!

Он, не сводя глаз со своего безмолвного стража, отполз на жопе в сторону и, только оказавшись на некотором отдалении от Красавчика, решился медленно-медленно встать, после чего поднял крышку. Из дыры в полу дыхнуло затхлой сыростью.

– Эй! Ткач! – позвал я, стоя поодаль. – Живой? – Тишина. – Он живой у тебя? – проконсультировался я с хозяином постоялого подпола.

Тот опустил глаза и помотал головой.

– Что?! Ткач! – снова крикнул я в темноту.

– Он уже мёртвый был, когда его к берегу прибило, – виновато промямлил бородач и поднял здоровую руку, будто защищаясь.

– Веди. Давай, пошёл вниз!

Мой мрачный проводник взял с притолоки лучину и, запалив, стал спускаться по скрипучей лестнице. Свет крохотного огонька заплясал на блестящих влагой стенах, отразился от множества стоящих рядами склянок и остановился возле высокой бочки, мерцая на поржавевших ободах.

– Тут он, – зловеще прогудел в каменном мешке голос бородача.

– Покажи.

– Да смотреть-то особо не на что… Ладно-ладно, как хочешь.

Он снял крышку и, пошарив, вынул из бочки голову.

От лица, покрытого солью, мало что осталось – глаз нет, на месте носа дыра, губы висят лоскутами. Волосы? Вроде похожи, но не уверен.

– Льдом, должно быть, перетёрло, – любезно пояснил бородач.

– Вещи при нём какие были?

– Да какие ж при утопленнике вещи? Лохмотья только.

– Где они?

– Там, – кивнул он вверх. – На растопку оставил.

– Показывай.

Бородатый долго копался в своём приданом и наконец извлёк на свет божий выцветшее, когда-то чёрное, судя по всему, тряпьё.

– Во, – продемонстрировал он находку, мрачный, как блядь в исповедальне.

– Что? Это же… – перетряхнул я лохмотья. – Ряса?

– Я ж говорю, он уже мёртвый прибился, – клятвенно приложил бородач к сердцу здоровую руку. – Чтоб я святого человека… Да ни в жизнь! Грех такой. – Но, видя плохо скрываемую радость на моём лице, воспрял духом и даже изобразил под спутанными волосами подобие улыбки. – Так вы это… не приятели с ним, что ли? Не? Уф. А я уж было подумал…

– Напугал ты меня, леший, – бросил я лохмотья обратно в кучу. – Не друг он мне, нет. Похоже, Андрюшу кузнечихинского тебе река принесла.

– Кого? – вытаращил глазищи бородач, поймав на лету рясу и наматывая её на свою покалеченную клешню.

– Наплюй. Дальше по берегу ещё кто-нибудь живёт?

– Это… Только Пётр-охотник с братьями, километрах в десяти, перед излучиной. Не пропустишь. У них там видный двор, – добавил он, заговорщически прищурившись.

– Могли они друга моего приютить?

– А почему бы и не могли? Запросто, – осклабился бородач, демонстрируя неровные ряды гнилых зубов.

– Хм… Что ж, пойду, поспрошаю за товарища своего пропащего. Бывай.

– Ага. Сам не сгинь, падла, – прошептал «радушный» хозяин, пребывая в полной уверенности, что эти слова остались неуслышанными.

Только я спустился с крыльца, как дорогу мне преградил вылетевший следом Красавчик и, глухо рыча, уставился полными возмущения глазами.

– Что тебе? Бобра мало? Ладно, давай, только быстрее.

На ночь остановились в лесу. Не люблю спать в чужих домах. Особенно если подпол забит человечиной, а ляжки хозяина перевариваются моим питомцем. Кто знает, какие друзья-товарищи могут заглянуть на огонёк. Был у меня как-то заказ на одного ростовщика из Коврова. Так, подработка мелкая. Никаких видимых сложностей. Ветхий старикан держал ломбард в тихом переулке, куда каждый божий день ходил из своего дома в полусотне метров оттуда. Ни охраны, ни «крыши». Удивительно, как его до сих пор беда стороной обходила. Замочек, правда, на двери хитрый, ногтём не вскроешь. Ну, раз уж есть заказ, почему бы не испить от столь сладко журчащего золотого ручейка, после безвременной кончины его хозяина. Так я рассудил и, отдохнув пару дней, наблюдая за трудовой деятельностью своего подопечного, следующим утром вошёл на его плечах в тот ломбардик. Старикан оказался сговорчивым, тут же передал мне на сохранение ружьишко из-под прилавка и открыл сейф. Не бог весть что, но приятно – сотка серебром, три червонца и коробка с залоговыми цацками, среди которых здоровенная такая золотая челюсть. Вот, значит, сижу я вместе с ростовщиком под стойкой, прикидываю невольно, какого же размера должен быть едальник под такую хлеборезку, и тут входная дверь открывается. Ах, мать твою за ногу! Почему не запер?! Но сожалеть уже поздно. Почти над самой головой слышу трубное с лёгкой шепелявостью: «Яков. Ты где? Ну? Я долг принёс. Давай зубы!» И в решётку херак! Та аж заскрипела. Пихаю старика локтём и челюсть в руки сую, мол, верни клиенту, чтоб отъебался подобру-поздорову. Яков – паскуда – глядит на меня молча и скалится. Ну-ка, дескать, разрули теперь. А хер этот беззубый и не думает уходить, молотит в решётку, орёт: «Гони зубы! Эй! Подох, что ли, наконец, жидяра пархатая?!» Что делать? Вынимаю «АПБ», поднимаюсь и, не представившись, стреляю быку в голову. Но пуля – никогда не доверял этим скользким тварям – рикошетит от решётки и застревает в бычьей шее. Ещё три в грудь – без видимого эффекта, если не считать смену эмоционального состояния моего визави с раздражительного на дико бешеное. Очумевшее от ярости животное, не обращая внимания на очередные три пули, засевшие в плече и объёмистом брюхе, одним рывком выдирает решётку и бросается на меня. Больше двух метров ростом, под сто шестьдесят кило весом. «АПБ» летит в сторону. Нож! Бью в левый бок. Лезвие вязнет в сале, даже не коснувшись рёбер. Огромные лапищи хватают мою шею. В глазах резко темнеет. Режу по связкам. Захват чуть ослабевает. Бок, бок, шея! Кабан хрипит, истекает кровью, но продолжает идти к успеху – он уже сломал мне нос и пытается воткнуть свой палец в мою левую глазницу. Бью в подмышку и – слава провидению – цепляю нерв. Кабан визжит и корчится от боли. Голова наконец открыта. Клинок пробивает височную кость и скрывается в черепе по самую гарду. Всё. Лежу на полу под мёртвой тушей, и тут мне в лоб упирается ствол ружья. Пожалуй, так близко к смерти я ещё не бывал. Спасла случайность – то ли порох отсырел, то ли недокол капсуля. Второго шанса Якову не представилось. Но кто бы мог подумать, что ерундовое дело так обернётся. С тех пор я всегда руководствуюсь принципом – паранойя лучше геморроя…

…Утром, перекусив экспроприированной у бородача вяленой плотвой, я продолжил путь. Красавчик к еде даже не притронулся. Объёмистое брюхо указывало на то, что в ближайшие сутки мой четвероногий спутник не проголодается. Поразительный объём желудка. Не жрамший два-три дня Красавчик, дорвавшись до харчей, мог набить пузо так, что оно едва не волочилось по земле. Думаю, если бы какой-нибудь барсук смог протиснуться через глотку Красавчика, то поместился бы в его желудке целиком, как жаба в уже. Отвратительно, но практично, как, впрочем, и всё остальное в этом создании. Человечеству, без сомнения, повезло, что подобные мутации не носят массового характера. Иначе дни людей на Земле были бы сочтены.

В одной нудной книжке, пестрящей заумными словами, я как-то прочёл интересную мысль о том, что старик Дарвин, возможно, ошибся со своей теорией и твари, населяющие наш летающий вокруг Солнца комочек грязи, эволюционируют вовсе не за счёт естественного отбора. Автор утверждал, что главную роль в эволюционном процессе играют случайные мутации. Конечно, они должны быть полезными. В противном случае господин естественный отбор быстро утилизирует нежизнеспособного выродка. Но всё же, чтобы стать лучше, тварь не должна прогрессировать от поколения к поколению, совершенствуясь в охоте и маскировке. Достаточно случайности. Удачной комбинации геномов. Или как там эта хрень зовётся? Везунчик благодаря своим конкурентным преимуществам будет трахать больше самок и распространять своё благотворное влияние на популяцию. А потом произойдёт ещё один качественный скачок. И так до полного достижения совершенства. Мне нравится эта теория. С ней я чувствую себя венцом эволюции. А это, как ни крути, приятно. С другой стороны, все эти динозавры, звероящеры и прочие существовали на Земле в неизменном виде миллионами лет. Миллионами! Не было предпосылок для мутаций? Ну да, ядерных войн в те времена не вели вроде как. Радиационный фон был ниже? Возможно. Но только ли в радиации дело? Миллионы лет природа не создавала ничего подобного, и тут – хуяк! – на Москву падает десяток-другой мегатонн, и природа срочно берётся за дело? С чего бы? Оружейный плутоний не такая уж волшебная херня, чтобы создавать мутантов, прародителей которых с первого взгляда не особо и определишь. Когда в восемьдесят шестом прошлого века пиздануло на Чернобыльской АЭС, дела с радиацией обстояли куда серьёзнее. Это вам не чистенькая боеголовка, после которой через две недели будет лишь чуток потрескивать. А каков эффект для эволюции? Люди из зоны отчуждения стали сверхсуществами? Приобрели телепатические способности? Отрастили по клёвой паре крыльев? Да хуй там! Они умирали от рака и рожали нежизнеспособных уродов. А самый значимый «эволюционный скачок» можно записать на счёт чернобыльских червей, которые слегка подросли и – о боже! – предпочли бесполому способу размножения здоровую и всеми любимую еблю, что, впрочем, и так было предусмотрено их генами. Ну и где же созидательная сила атома? Нет, создания вроде Красавчика – не плоды случайных мутаций. Слишком уж они радикальны. Здесь что-то другое, совсем другое.