Честь

А бои там разгорались... Эскадрильи самолетов, пароходы и баржи с войсками и оружием, поезда по железной дороге, недавно пролегшей здесь, летели, плыли, мчались днем и ночью в одном и том же направлении — к Сталинграду!

Видно, скоро уже свершится великое событие, которое с таким нетерпением ожидает народ!

Обычно Шамсутдин, уходя по утрам с тока домой попить чайку, внимательно прослушивал сообщение Совинформбюро. И каждый раз колхозники встречали его тревожным вопросом:

— Как Сталинград?

Шамсутдин, не поднимая глаз, хмуро проходил по току и говорил:

— Как ему быть, Сталинграду? Горит он, горит!

А теперь Шамсутдин вел себя совсем по-иному, голос его звучал бодро:

— Сталинград? Как же ему быть, Сталинграду? Воюет Сталинград! Крошит фашистов!

Была у колхозников еще одна немаловажная причина для волнения. Сегодня днем Айсылу и Нэфисэ опять вызвали в Якты-куль.

— К празднику лучшим колхозам будут премии выдавать. Для того наших и вызвали, — говорили одни.

А у некоторых догадки шли еще дальше:

— Какой колхоз победил — окончательно еще не решили. Оба, мол, колхоза хлеб до праздников вывезли. Но на фронт все равно хотят послать Наташу.

— Почем знать? Может, и наша Нэфисэ поедет? «Чулпан» тоже сумеет постоять за себя...

4

Айсылу и Нэфисэ подъехали к клубу в тот самый момент, когда тишина в зале прорвалась овацией и шумными возгласами.

— Вот тебе и раз! — сказала огорченно Айсылу. — Опоздали на доклад! Видно, сейчас только кончился.

— Что поделаешь, прочтем в газете, — ответила Нэфисэ, бережно беря в руки знамя, которое сегодня вручили им в районе.

Они немного задержались на крыльце. Айсылу расправила складки знамени, отряхнула пальто на Нэфисэ.

— Придется поздравить народ, как ты думаешь?

— А как же! Завоевал-то знамя народ... На, Айсылу-апа, неси знамя! Ведь партийная организация ведет нас за собой...

— Впереди идут передовики. Ты и войдешь со знаменем.

Видно, кто-то заметил их. Внутри раздался голос:

— Приехали!

Дверь клуба распахнулась настежь.

— Знамя! Знамя! — закричала примостившаяся у двери молодежь.

В зале поднялся невообразимый шум, некоторые выскочили на крыльцо.

— Наш «Чулпан» победил! Айсылу-апа привезла знамя!

Люди, стоявшие возле дверей, расступились. Первым в президиуме встал Тимери, за ним, дружно хлопая, поднялись и остальные. Нэфисэ несла к сцене знамя с тяжелыми золотыми кистями, и щеки ее пылали, как это знамя.

Хайдар весь подался вперед. Ему казалось, что нет сейчас человека счастливее его. «Нэфисэ! Какая ты чудесная, Нэфисэ!» — говорил он про себя, но вдруг вспомнил, как на фронте, присягая, целовал, опустившись на колено, край гвардейского знамени, и, взволнованный, выпрямился.

Айсылу пробралась вслед за Нэфисэ на сцену,

— Товарищи! — сказала она.

Рукоплескания тотчас же прекратились.

— Родные! — продолжала Айсылу. — В день двадцатипятилетия Великого Октября разрешите поздравить вас с большой радостью. Ваш упорный труд выдвинул «Чулпан» в ряды передовых колхозов. За хорошую работу, за высокий урожай районный комитет партии и райисполком вручили «Чулпану» переходящее Красное знамя.

Все поднялись и шумно захлопали в ладоши.

Когда в зале стало тихо, Айсылу продолжала:

— Товарищи! Принимая знамя в присутствии передовиков всех колхозов района, мы сказали, что «Чулпан» и впредь будет в рядах первых, что мы не отдадим это знамя никому. Правильно ли мы сказали, родные?

— Правильно, правильно! — зашумел весь зал.

— Вы сказали то, что все мы думаем!..

Тысячи чувств обуревали сейчас Нэфисэ. Сознание того, что она стала нужным человеком для родного колхоза, наполняло ее гордостью и даже немного кружило голову. Она ощущала прикосновение мягкого бархата знамени к своей руке и, глядя на веселые лица односельчан, думала: «Это знамя завоевано и моим трудом!»

Нэфисэ бросила взгляд на Хайдара, зачесывавшего пальцами густые свои кудри, и тут же отвернулась: «Нет, больше не буду смотреть, не буду!»

Айсылу между тем продолжала говорить о том, что «Чулпан» досрочно выполнил государственные поставки, выделил семенной и страховой фонды и сдал в фонд обороны две тысячи пудов хлеба.

— И после всего этого, — сказала она, — у нас есть возможность выдать на трудодень и хлеба и картофеля. Хорошо потрудились вы нынче, родные, очень хорошо!

Айсылу нагнулась к Тимери и о чем-то тихо спросила у него. Старик, видно, не умел разговаривать шепотом и пробасил на весь клуб:

— Еще бы не сказать! Говори, говори! Сейчас самое время!

Все весело рассмеялись простоте своего председателя.

Айсылу выпрямилась и, выждав тишину, заговорила опять:

— Товарищи, вы, конечно, помните: в прошлом году, когда фашистская нечисть рвалась к Москве, стойкость двадцати восьми джигитов поразила весь мир.

— Это же панфиловцы! — откликнулась молодежь.

— Помните, как эти двадцать восемь героев погибли на своем посту, но не пропустили врага! Кто были они? Настоящие гвардейцы! В Сталинграде бойцы Алексеев и Хусаинов уничтожили каждый по десять гитлеровцев. Кто были они? Гвардейцы! Где самый трудный участок, где нужны храбрость и стойкость — там всегда гвардейцы! — Айсылу окинула взглядом затихший зал. — И у нас есть такие люди! Кто в нашем колхозе начал соревнование? Кто в этот тяжелый год снял с гектара по сто сорок пудов урожая? Бригада Нэфисэ — наши гвардейцы!

Айсылу вынула из кармана бумагу и стала читать, кому сколько хлеба причитается по дополнительной оплате.

Нэфисэ невольно взглянула на отца. Услышав, что Нэфисэ получит сто пятьдесят пудов пшеницы, Бикбулат засуетился, долго шарил по карманам, наконец вынул свою короткую трубку и сунул ее в рот. Острые его глаза уставились из-под лохматых бровей на дочь. Нэфисэ вспомнила свой вчерашний разговор с отцом и поежилась. Вчера он зашел к ней в комнату.

— На твою пшеницу избу поправим, а то она вовсе обветшала, — категорически заявил он. — И одежду надо тебе справить. Твоя судьба впереди, ты еще молодая. Не век тебе жить в отцовском доме...

Нэфисэ сказала, что не поднимется у нее рука продавать на базаре пшеницу в тяжелое военное время, что изба еще потерпит до конца войны. Старик весь потемнел.

— О себе, что ли, я хлопочу? Мне что? Мне хватит десяти аршин бязи на саван. А изба развалится, так на вашу голову! — глухо сказал он и вышел, хлопнув дверью.

Нэфисэ тяжело вздохнула. Кто знает, может быть, ей придется уйти и из отчего дома?.. Она передала знамя Айсылу, подошла ближе к столу и, волнуясь, поблагодарила собравшихся от имени своих товарищей за высокую оценку их труда.

— В дни, когда родина переживает огромное бедствие, нам не удалось защищать ее с оружием в руках, — сказала она твердо. — Но нас успокаивает мысль, что мы, даже находясь в глубоком тылу, помогаем фронту. Всю дополнительную оплату до последнего зернышка отдаю в фонд обороны — бойцам Сталинграда!

Последние ее слова утонули в гуле одобрительных возгласов и аплодисментов. Айсылу крепко пожала ей руку.

— Большое спасибо тебе, Нэфисэ! — сказала она. — Большое, большое спасибо!

Гул одобрения в зале усилился.

«Вот она — благодарность народа!» — радостно думала Нэфисэ. Взгляд ее внезапно упал на отца. Бикбулат сник, казалось — он весь скрылся под своей старой лохматой шапкой. Перед ней возник образ брата Сарьяна, и она с гордостью подумала, что он, наверное, порадовался бы сейчас вместе с ней.

Мэулихэ между тем и глазами и бровями усиленно делала какие-то знаки Хайдару, сидевшему как раз напротив нее. Хайдар не выдержал и рассмеялся.

— Право, мама, я ничего не могу посоветовать! — крикнул он ей. — Делай что хочешь!

Мэулихэ махнула на него рукой и, кашлянув, поднялась с места. Хотя она и встала довольно решительно, но слов у нее вдруг оказалось немного. Пробормотав с запинкой несколько фраз, она поспешила закончить: