Честь

— Растут молодые, — услышала она над ухом голос Мэулихэ. — Вот и младший твой выровнялся. Смотри, какой молодец!

Хадичэ только головой покачала:

— И сама не надивлюсь. Оказывается, еще один солдат у меня подрастает! И когда успел?

— И не говори, милая, — работа их растит, ветер в поле да земля-матушка. Ведь, почитай, с прошлого года не расставались с пашней.

И то верно!

Тут Хадичэ услышала разговор Айсылу с Ильгизаром.

— Ильгизар, — сказала Айсылу, передавая ему какие-то бумаги, — доверяю эти подводы тебе. Сдай все как следует и возьми квитанции. Если устроят там митинг, скажешь несколько слов от имени «Чулпана». Упомяни обязательно девушек, комсомольцев. И старых не забудь! А придется к случаю, вверни и про пшеницу Нэфисэ. Говори так, чтобы сразу почувствовали, что ты из «Чулпана».

— Ладно, Айсылу-апа, постараюсь, — кивнул головой Ильгизар.

— Потом заедешь в райком партии. Если Джаудат-абы у себя, постарайся пройти прямо к нему. Расскажешь, сколько сдали подарков и сколько из них полушубков, сколько валенок, варежек, — все по порядку. Послушай, что еще посоветует сделать.

— Ладно, Айсылу-апа! Мне все равно надо зайти в исполком. Заодно и в райком загляну.

— Ну, счастливого пути!

— Счастливого пути! — крикнули Ильгизару и остальные.

Хадичэ невольно засмеялась, прикрыв рот ладонью. «Ишь ты! Туда, мол, ему надо зайти да сюда!»

Впервые после смерти Газиза она почувствовала, что к ней возвращается былая уверенность и душевное спокойствие.

2

Хадичэ, Айсылу и Мэулихэ медленно шли по главной улице, следя взглядом за груженными доверху подводами. Было им радостно от мысли, что дойдут их подарки до самого фронта, порадуют солдат, напомнят о родном крае, и в то же время грустно, как будто провожали они на войну близких людей.

Когда свернула в переулок и скрылась из глаз последняя подвода, Мэулихэ спросила у Айсылу:

— А дойдут ли наши подарки до праздников? Не опоздали мы?

— Наверняка дойдут! До праздников ведь еще десять дней. Только вот интересно, кто поедет: Нэфисэ или Наташа?

С верховьев Волги, наполнив воздух гулом, пронеслась группа бомбардировщиков, за ней другая, третья. Айсылу махнула им вслед рукой.

— Полетели, милые! Чуете, вся страна поднялась! Разъярился народ, разгневался!

— Пусть сопутствует им удача!..

Хадичэ, припомнив что-то, вдруг посветлела.

— Замечаете вы или нет? Про самолеты говорю. В последнее-то время зачастили! Летят и днем и ночью. Это они в Сталинград?

— Туда, родные, туда! — промолвила Айсылу после долгого молчания. — В Сталинград!

— В добрый час!..

— Султангерей, видно, тоже в Сталинграде воюет, — сказала Хадичэ. — Письмо от него пришло. Ильгизар с отцом прикинули и говорят, должно быть и он там. Просит передать поклоны всем соседям. А Апипэ его уехала со своим спекулянтом, распродала все. Тот обобрал ее и бросил где-то на пристани. Про нее Султангерей тоже пишет. «Человека, мол, узнаешь в трудные дни. Не будь войны, так и не узнал бы, что змею пригрел на груди. Не нужна, пишет, она мне. Буду жив, найду настоящую подругу. А пока, пишет, дружу со своей Кэтюшэ. И днем и ночью вместе, ни на минуту не расстаемся».

— Видно, хорошая девушка попалась ему, — протянула Мэулихэ. — Надо бы написать, пусть к нам в Байтирак проводит свою Кэтюшэ. Все равно изба пустая стоит.

Айсылу рассмеялась.

— Неужели не слышала до сих пор? — спросила Айсылу. — Ведь «Катюша» — это такое орудие, которое гитлеровцев сразу сотнями уничтожает. Наши советские люди изобрели.

— Да ну? — смутилась Мэулихэ. — И чего только не услышит живой человек! А я-то думала, что Султангерей выбрал себе хорошую невесту.

Когда проходили мимо правления колхоза, Айсылу вдруг вспомнила, что не заходила сегодня к Тимери.

— Некогда было сегодня, Хадичэ-апа, не успела проведать Тимергали-абзы, — сказала она виновато. — Как ты думаешь, встанет он на ноги к празднику?

Старуха посмотрела на Айсылу благодарными глазами.

— Тимергали, слава богу, поправляется, — сказала она ласково. — Ему бы уже давно встать, да неуемный он, по ночам не спит. Вот и не наберется сил.

— Уж такой он беспокойный!..

Хадичэ понизила голос:

— Волнуется, все думает — кто на фронт делегатом поедет. Из «Чулпана» или из Аланбаша? Имеем, говорит, право своего делегата послать!

— Конечно, будет волноваться, — задумчиво ответила Айсылу. — Все дело сейчас, Хадичэ-апа, в вывозке хлеба. А с «Интернационалом» соревноваться — не шутка. Хорошо еще, МТС помогла машиной... — Затем Айсылу показала на дорогу: — Вон еще в ком дело!

Хадичэ обернулась и увидела тарантас, запряженный гнедой лошадкой. В тарантасе сидела Нэфисэ в своем черном пальто и пуховом платке.

Это была первая после той печальной ночи встреча свекрови с невесткой. Хадичэ заволновалась, принялась почему-то крутить пуговицу на бешмете, поправила шаль на голове. Она до сих пор испытывала мучительный стыд за те опрометчивые слова, которые бросила тогда в лицо невестке. Она была уверена, что Нэфисэ никогда не простит ей этого, и сейчас не ожидала услышать от нее приветливых слов.

И вдруг Нэфисэ остановила лошадь и, сойдя с тарантаса, обратилась к ней:

— Здравствуй, мама! Как себя чувствуешь? Папа не поднялся еще?..

Хадичэ растерялась:

— Хорошо... Очень хорошо... Сама здорова ли?.. — еле выговорила она, смущенная и обрадованная.

«Вот ведь какая! Не помнит зла, дай бог ей здоровья! Будто ничего и не случилось. А может, ей и ни к чему пустые бредни старухи? Взяла и смахнула, как паутинку, приставшую к лицу... Может, занята она совсем другими мыслями?» Хадичэ опять стало грустно. Неужели Нэфисэ так скоро позабыла мирную, хорошую жизнь в их доме? Кажется, ей даже стало обидно, что Нэфисэ прекрасно может жить и без них.

Нэфисэ, видимо, торопилась. Она поговорила с Айсылу и уселась в тарантас.

Айсылу пригладила холку у лошади, поправила оглобли.

— Счастливого тебе пути! Если что скажут, позвони. Мы тут приготовим все нужное.

Нэфисэ молча кивнула головой и погнала гнедую.

— В райком поехала, к Мансурову, — объяснила Айсылу. — Там все и выяснится... — Айсылу посмотрела на Хадичэ. — Раньше говорили: «Что сноха в доме, что щенок во дворе — одна тварь!..» Так, что ли, Хадичэ-апа?

Та закашлялась и отвела глаза в сторону:

— Не помню, может и говорил кто...

Айсылу усмехнулась.

— Чего только не натерпелась бедная, — продолжала она, — чего не наслушалась! Все же не поддалась, настояла на своем. Вот они какие, нынешние невестки! Очень хорошей, очень честной оказалась наша Нэфисэ!

Хадичэ съежилась, словно озноб ее охватил. Впрочем, кто знает, может, и вправду стало ей холодно: хоть солнце и светило ярко, да осень брала свое.

3

Шестого ноября байтиракцы с нетерпением ожидали наступления вечера и засветло, еще до зова Шамсутдина, заторопились в клуб, наполняя разноголосым говором улицы деревни.

А осень нынче стояла ясная и сухая. Лишь сентябрь поморосил дождем, октябрь же выдался солнечный. И вот уже первая неделя ноября на исходе, а дни стоят погожие. По утрам крыши, сады, улицы сверкали крупинками инея. На речке у самого берега поблескивала стеклянная корочка льда, но к полудню от стаявшего инея земля увлажнялась, исчезал и ледок на воде. Сады и леса пожелтели, окрасились багрянцем и все редели, теряя листья.

Старики по известным только им приметам загадали — это к добру.

— Нынче деревья вовремя скинули листья, — значит, и беду сбросит со своих плеч народ!

Только... одними приметами не обретешь покоя. Ведь сколько горя и забот накопилось у народа! Каждый город, взятый врагом, словно глубокий рубец на душе у людей. Мысль о жестоких боях в Сталинграде ни на минуту не покидала их.

Не так уж близок Сталинград. Пожалуй, и на быстром пароходе плыть суток двое. Но велико ли это расстояние для людей, сердца которых бьются в лад с сердцем всей страны?! И кажется, если взглянешь отсюда на низовье Волги, увидишь черные клубы дыма, услышишь грохот орудий.