Виргостан

Зэй призадумывается. Куда же он припрятал свои счастливые мгновения? Среди всего этого вороха хлама таятся крохи припасенного счастья.

Зэй перетряхивает все чемоданы. Пусто, если не считать пыли. Зэй пересчитывает пылинки и сметает их в совок. Ну и что делать с этой счастливой пылью? Из нее можно сделать брение и намазаться с ног до головы. Человек может не терять способность быть счастливым. Это здорово – видеть мир вооглазами. Зэй начинает ощущать пощипывание в глазах, поток чувств выливается в комнату и с волнением разбегается по разным уголкам.

Зэй снимает со стены хлыст, щелчком сбивает покрывшуюся паутиной муху, муха с лязгом падает в небьющуюся «маузерницу».

– Четко! – заявляет Зэй, обвязываясь кнутом.

Вот уж чего-чего, а счастья много не бывает. Зэй высыпает пыль на стол и разделяет на несколько холмиков. Проводит пальцем по поверхности стола. На пальце остается золотистая мука. Зэй облизывает палец и чихает. Ровные щепотки пыльцы разлетаются по комнате. Зэй сворачивается калачиком и укладывается на полу. Пусть это будет символом бесконечной замкнутости. Он берет в свои руки ноги, раскачивает пол колеблющимся кругом и выкатывается на лестничную клетку. Цок, цок, цок, и он уже на улице. Зэй останавливается перед деревом, размыкается и спрашивает:

– Береза, ты одинока?

И слышит сотни шелестящих голосков:

– Безмятежность, безмятежность, безмятежность…

. . .

Чтобы отвлечься от одиночества, Зэй распахивает грудную клетку и начинает осторожно раздувать свою любимую малюсенькую искорку.

– Уф-ф, как у вас тут сыро, душно и темно! Будьте любезны, откройте окна.

Зэй, со всей своей категоричностью, предлагает вывернуться наизнанку.

– Нет, нет, не стоит.

В большую дверь раздается стук. Зэй восхищенно мотает головой, не успел он распахнуть объятья, как кто-то явился в гости:

– Ну, надо же!

Зэй с несвойственным ему чувством любопытства отворяет дверь. На пороге стоит Радекка со свертком в руках и с улыбкой во весь рост.

– Привет, Зэй. Рада тебя видеть снова. Добро пожаловать!

Зэй выходит за порог своего одиночества и собирается исторгнуть приветствие, но вместо этого из него выбивается облачко пыли:

– Видишь ли, у меня уборка.

В разговор вмешивается мистическая искорка:

– За меня не беспокойтесь, меня этот визит не смущает.

Радекка протягивает Зэю теплый сверток:

– Это блинцы.

– Спасибо, – смущенно выдавливает Зэй, – я тебе напишу.

Принимает обеими руками тарелку с выпечкой, низко кланяется и закрывает дверь ногой. А про себя делает вывод: «Вот я и одичал вконец!»

Если он продолжит анализировать ситуацию, у него взорвется голова, а выращивать новую займет много времени. И зачем он только ввязался в этот дурацкий эксперимент. Знал ведь, что будет непросто. Потому и ввязался! Во всем виноват он сам, со своим раздвоением личности. Пока здесь хозяйничал Йэз, он порядком наломал дров. Неизвестно еще чего он наговорил Радекке, если она к нему с блинами пришла.

. . .

Зэй открывает заслонку очага и слышит в трубе рев аэроплана. Он поворачивает рукоятку, звук ослабевает.

– Самолеты над нами, – тихо говорит искорка.

Звук замолкает.

– Можно открывать.

Зэй разжигает огонек от искорки и садится на пол писать письмо Радекке:

«Ты еще открыта?»

«Ты же знаешь, я всегда открыта».

«Да, это верно. Ты встречалась с Йэзом?»

«А как мне знать? Вы ведь так похожи внешне».

«Ты знаешь то, чего не знаю я, значит, это был он».

. . .

Разнузданный стук в дверь. Уже подходя к двери, Зэй чувствует запах кунсткамеры. Перед ним возникает Йэз, с оттопыренными карманами.

– Дзинь удалась?

– Жизнь прекрасна. Послушай, Йэз. Нам пора договориться. Мы живем в одно и то же время, в одном и том же пространстве, и делить нам нечего.

– А кто сказал, что я собираюсь что-то делить? Чепуху ты болтаешь! – Одержимо размахивает карманами симметроид.

– Сейчас все объясню. Присаживайся.

– Да ну ее, – отмахивается Йэз от мерещащейся табуретки.

Тем не менее всей своей противоречивой натурой плюхается на пол:

– Значит, хочешь сказать, что я плохой, а ты хороший, и если мы объединимся, то… что?

– Я всего лишь предполагаю, что мы части одного целого. Может быть, помимо нас есть еще кто-то. Не знаю, что произошло, но нас раскидало.

– Прямо детектив какой-то. Ты говоришь о Радекке?!

– Я в курсе, что ты циник, но не забывай – она нам обоим приходится кровной родственницей.

– Я не то чтобы очень глупый, но иногда робею перед неведомыми обстоятельствами. Объясни мне со своей стороны, как это – соединимся? А то я утомился воображать, что все понимаю.

. . .

Сегодня на улице Зэя похвалила девочка в сопровождении большой собаки. Она назвала его «молодцом». Зэй был настолько поражен, что не нашелся, как ответить. Он всего лишь помог девочке сделать то, что она могла бы сделать и без его помощи – надеть седло на собаку. Поведенческая формальность. И эта недетская похвала продемонстрировала Зэю его нынешнее состояние.

Зэй стоит на подоконнике, к которому ведет небольшая каменная лестница. Из окна прекрасный вид. Далеко внизу опять проехала девочка на большой собаке и снова похвалила Зэя. Он прочел по ее губам: «Молодец». На сей раз он не узрел никакого умысла, напротив, его это приободрило.

«В конце-концов это становится символичным», – размышляет Зэй, опершись на фарфоровый подсвечник.

РЕЧЬ ИДЕТ О РАВНОВЕСИИ СОЗНАНИЙ

Эйз читает статью про человека, сложившего из песка грандиозную геометрическую конусообразную фигуру, стоящую на песчинке, возглавляющей вершину. К статье прилагаются справка, указывающая общее количество крупинок, и чертеж этой, весьма антитектонической конструкции. Между документом и иллюстрацией проскальзывает мысль о собственной логике вещей и положений во вселенской согласованности.

Эйзу вспоминается человек с перевернутой головой. Такому человеку под силу подобное рвение. Но зачем? Скорее всего, это произошло по воле стихий.

Щелк! Эйз включает навесную граненую лампу и отбрасывает тень на чертежную доску кульмана. Обводит карандашом каждую из трех теней и внимательно сравнивает между собой. В целом они похожи. Под левой тенью, с носом справа и без ушей, Эйз делает подпись «Эйз». Под правой, с левым носом, – «Йэз». И наконец, под центральной, с ушами, – «Зэй».

Под солнцем такого не увидишь. Под солнцем видно только одну тень – Зэю. А Эйзу и Йэзу не видать. Они блекнут на фоне Зэи или сливаются с ней.

Стук в дверь.

– Смена караула!

. . .

Океан Виргостана знаменит своими многочисленными островами: небольшими, маленькими и совсем крошечными, покрытыми белой пушистой кудрявой растительностью. Сам океан издает смиренное свечение, от которого поднимаются размытые мягкие лучи. Поэтому все над водой светится чудесным внутренним светом, даже люди. Внизу на дне океана виднеются темные горы и поля, озера, с тяжелой, железной водой, блистающие стальные змеи, неимоверной длины и извилистости.

ХРАНИТЕЛЬ ЗВОНА

Пока Зэй изнывает в школе одиночества, я усердно несу свою нехитрую службу на малообитаемом островке.

Пространство передергивается.

Наш колокольник – самый грандиозный из всех островных в близлежайших семи морях. Его колокол слышен на много миль, кругом, поэтому нам не угрожает опасность затеряться в тумане. Чем сильнее я бью в колокол, тем больше волны на море. А свет маяка, идущий широким лучом от земли в небо, виден настолько далеко, что нашему острову не грозит опасность столкновения. Я не знаю, кто строил нашу башню, но этот кто-то явно подразумевал свои сигналы не столько для кораблей, сколько для птиц, потому что вышка уходит своей высотой намного за уровень облачного слоя. Может, это дело рук мастера, с перевернутой головой?