Страница 164 из 299
— Нет, — с трудом выговорила я. — Я не дам тебе убить еще и его, нет, нет…
— Я желаю, чтобы ты убила его, Орри. Убей его и возьми его сердце.
Я замерла, глядя на Датэ и медленно открывая рот…
Он вновь улыбнулся. У него были то зубы Датэ, то сплошные резцы Кинули.
— Ты любишь слишком многих среди этих богов, — сказал он. — Мне нужно доказательство твоей верности. Убей же его, Орри. Убей и возьми себе его сияющее могущество. Сделай это, и ты поймешь, какое величие на самом деле тебе предначертано!
— Не могу. — Я едва расслышала собственный голос. — Не могу.
На сей раз улыбка твари открыла острые, как у собаки, клыки.
— Ты можешь. Для этого понадобится некоторое количество твоей крови.
Датэ двинул рукой, и на груди Солнышка возник нож. Он был черным и состоял словно бы из отвердевшего тумана: кусочек Пустоты, обретший форму.
— Я так или иначе заполучу твою силу, госпожа Орри. Съешь его и присоединяйся ко мне, или я сам тебя съем. Выбирай.
*
Ты, наверное, считаешь меня ужасной трусихой.
Можно припомнить, что я бежала, когда Солнышко велел мне бежать, вместо того чтобы остаться и биться с ним бок о бок. А еще — когда разразилась эта вселенская жуть, я была беспомощна и бесполезна, перепуганная до такой степени, что никому, в том числе и мне самой, не было от меня никакого толку. Ну что, начал уже меня презирать?..
Я переубеждать не буду. Я не горжусь ни собой, ни тем, что делала в той Преисподней. Я даже толком объяснить своего поведения не могу. Просто потому, что слова бессильны передать ужас, заполонивший в те мгновения мою душу, оказавшуюся перед самым чудовищным выбором, какой только доступен живому существу: убей или умри. Съешь — или сам будешь съеден.
Я только вот что скажу. Полагаю, я сделала выбор, который сделала бы всякая женщина в присутствии монстра, убившего ее любовь.
*
Я отложила нож в сторону. Он мне не потребуется. Грудь Солнышка вздымалась, как кузнечные мехи. Магия еще клубилась кругом, но Датэ нанес ему серьезную рану. Ну что ж… Я разгладила ткань рубашки у него на груди и приложила к ней ладони. По обе стороны сердца.
Слезы капали мне на руки почему-то по три. Раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три… Точно крик птицы-плакальщика: «Орри, орри, орри…»
*
Я выбрала — жить.
*
Краска рисует дверь, учил меня отец. А вера становится ключом и отпирает замок. Сердце Солнышка под моими руками билось ровно и сильно.
Я шепнула:
— Я рисую картину…
*
Я выбрала — драться.
*
Когда серебряный пузырек снова заплясал между моими руками и повис прямо над сердцем Солнышка, у Датэ вырвался хриплый вздох удовольствия. Я же наконец поняла, что это такое: зримое проявление моей воли. Мое могущество, унаследованное от божественных предков, выношенное человеческими поколениями, обретшее энергию и форму, заряженное возможностями… Ведь к этому, по сути, сводится всякая магия: к возможности. И с ее помощью я могла сотворить что угодно, стоило только поверить. Нарисованный мир. Воспоминание о доме. Окровавленную дыру…
Усилием воли я направила шарик в тело Солнышка. Он пронизал его плоть, не причиняя вреда, и влился в ровные и мощные удары сердца.
Я подняла взгляд на Датэ, чувствуя, как во мне что-то переменилось, но тогда я не поняла — что. Датэ вдруг встревоженно зашипел и сделал шаг назад, глядя на мои глаза так, словно они стали двумя звездами.
А что — может, действительно стали?..
*
Я выбрала — верить.
*
— Итемпас, — сказала я.
И прямо из ниоткуда ударила молния.
Громовой удар поразил и меня, и Датэ. Меня швырнуло назад, ударило о стенку пузыря, да так, что из легких вышибло воздух. Я свалилась наземь, наполовину оглушенная, но — смеющаяся. Я смеялась потому, что все было так знакомо, и еще, больше я не боялась. Я верила. Я уже знала — все кончено, но Датэ еще предстояло усвоить этот урок.
Посреди созданной Датэ Пустоты вспыхнуло новое солнце. Слишком яркое, чтобы прямо смотреть на него. Даже там, где я лежала, его жар был поистине страшен. Кожу сразу стянуло, стало трудно дышать. А вокруг солнца сияла корона чистого белого света — но не просто лучилась во все стороны, как обычно бывает. Прежде чем отвести заслезившиеся глаза, я увидела круги, и узоры, и слова божественного языка, складывавшиеся в огненном воздухе и вновь пропадавшие. Великолепие замысла потрясало само по себе, но вертящиеся круги были еще и нимбами вокруг человеческого силуэта.
Несколько раз я отваживалась взглянуть на нестерпимое сияние и успела рассмотреть огнистые волосы, воинский доспех, откованный из разных оттенков белизны, — и узкий, белого металла прямой меч в безупречной черной руке. Лица я разглядеть не могла, оно слишком ярко сияло, — но глаза!.. Они открылись, как раз когда я смотрела. И нарушили жгучую белизну цветами, о которых я слышала только в стихах, что рассказывали об огненных опалах. О переливчатом плаще заката. О бархате и страсти…
И я поневоле вспомнила тот день — теперь он казался таким далеким, — когда нашла человека в выгребной яме. Так вот, у него были те же глаза… но кто сравнил бы их с нынешними — раскаленными, невероятно прекрасными, полными уверенной мощи?
— Итемпас, — повторила я, на сей раз благоговейно.
Глаза обратились на меня. Я не заметила в них узнавания… ну и что? Он увидел меня и признал во мне свое дитя. Не более. Но и не менее. Существо, настолько превышавшее человека, не нуждалось в человеческих связях. И мне достаточно, что он увидел меня, и в его глазах была теплота.
А перед ним скорчилась тварь-Датэ, отброшенная тем же выплеском могущества, что едва не расплющил меня о стену. Вот она неуверенно поднялась на свои многочисленные ноги… Похоже, маска человекоподобия была окончательно сброшена.
— Во имя бездны, кто ты? — спросил бывший Датэ.
— Я творец формы, — ответил Повелитель Света.
Он воздел свой меч белой стали, и я увидела сотни божественных слов, филигранным узором тянувшиеся вдоль лезвия.
— Я — все знание и осознанное стремление этого мира. Я даю силу сущему и отрицаю недостойное существовать.
От его голоса задрожала тьма Пустоты. Я вновь засмеялась, исполнившись необъяснимым восторгом… И в глазах вдруг разразилась запредельная, обессиливающая боль. Я дала ей бой, цепляясь за свою радость. Я не хотела отводить взгляд от лучистого лика, ибо передо мной стоял мой бог. Ни один мароне не лицезрел его со дней юности мира. И я не позволю какой-то там телесной слабости помешать мне его созерцать.
А тварь-Датэ закричала всеми своими голосами и испустила волну такой испоганенной магии, что сам воздух побурел, в нем разлилось зловоние. Итемпас даже не отбил этот удар, а так, отмахнулся. Я услышала ясный и чистый звон, сопроводивший его движение.
— Довольно, — произнес он, и его глаза налились грозным багрянцем морозного заката. — Отпусти моих детей.
Тварь замерла, словно пораженная судорогой. Ее глаза — глаза Сумасброда — страшно округлились. Что-то зашевелилось в ее туше, потом безобразно выперло в горле… Тварь боролась, отчаянно напрягая волю, стискивая зубы… Я чувствовала, как она пыталась удержать краденую силу в себе. Однако все было тщетно. Мгновение — и чудовище с воплем запрокинуло голову, и его глотка извергла тягучие цветные потоки.
Каждый цветной поток тотчас испарялся в белом пламени Итемпаса, становясь тонким переливчатым туманом. Туманы притекали к нему, клубясь, смешиваясь и постепенно образуя еще одно кольцо его многослойной ауры. Это кольцо вращалось как раз перед ним.
Когда Итемпас воздел руку, туманы сгустились и объяли ее. И даже сквозь боль, терзавшую мою голову, я чувствовала их восторг.
— Мне жаль, — произнес он, и его дивные глаза омрачила печаль. О, как она была узнаваема… — Я был скверным отцом, но все переменится. Я непременно стану таким отцом, какого вы заслуживаете…