Страница 56 из 63
Она наполовину выглядывает, наполовину скрывается в скале. Глаза безжизненны, но зато очень похожа на Кейт Хичт.
— Эмили Данагер, — шепчу я, а она улыбается без толики юмора, пока полностью не исчезает в воздухе.
Как только она растаяла, позади себя снова слышу звуки шагов, стремительно приближающихся ко мне. Я тут же оступаюсь. Затем огибаю что-то похожее на пласты горных пород, которые больше похожи на колкие окаменелости, и спотыкаюсь о камень, которого раньше здесь не было. Еще одно чучело, думаю я. Не знаю, как долго я уже бегу, прежде чем ветер перестает доносить хихиканье. На смену ему приходит грубое, невнятное бормотание. От этого звука я накрываю уши руками, потому что сначала не заметил одну важную деталь: сильно распространяющийся запах сладкого дыма. Тот самый дым, которым провонялась моя постель прошлой осенью. Тот самый дым, который стал предвестником смерти моего отца. Это Чародей. Он здесь, и он близко.
Внезапно я ощутил себя на несколько фунтов легче. Атаме издает шум в руке. Как сказала тогда Джестин? Если я хочу найти ее, мне нужно завернуть за угол, и тогда я смогу ее увидеть. Но что насчет него? Должен ли я так отчаянно стремиться встретится с ним? И что он в таком случае вообще мне сделает? В таком месте?
Все происходит так, как и сказала Джестин. Я поворачиваю за угол и тут же глазами натыкаюсь на него, стоящего в конце стены лабиринта, как если бы она вела меня прямо к нему.
Чародей. Я мягко перебираю пальцами атаме. Я ждал этого момента и до сей поры не подозревал об этом. От вида его сгорбленной спины, одетой в тот самый длинный темно-зеленый жакет, от гниющих дредов, спадающих на плечи, в моем желудке все переворачивается. Убийца. УБИЙЦА. В Батон-Руж ты сожрал моего отца прямо в доме. Ты завладел силой ножа и при каждой моей отправке призрака в другое место питался им.
Но даже если мои чувства кричат об этом, я, полуприсев на колени, продолжаю прятаться за каменой стеной. Хотел бы я спросить у Джестин, что здесь может приключиться с нами. Это, как говорят, всего лишь сон? Что если, когда умираешь здесь, то умираешь на самом деле? Я подбираюсь ближе к краю, глядя на него через узкую щель. Если такое возможно, тогда Чародей сейчас выглядит намного больше, чем раньше. Его ноги, кажется, удлинились, а на спине, по-моему, стало больше изгибов. Это как смотреть на него через кривое зеркало, которое все удлиняет до неестественности. Он все еще не заметил меня, не учуял или не услышал. Он просто низко наклонился к плоскому камню, и его руки порхают над ним, словно паук, плетущий паутину, и, могу поклясться, что они при этом даже удлинились.
Я помню заклинание, которое использовали при участии саамского бубна, и какой напуганной выглядела тогда Анна. Она сказала, что это был его мир.
Чародей с усердием тянет что-то на себя. Он резко дергает это изо всех сил. Вещица похожа на белую завязку, какой пользуется продавец, когда перевязывает кусок жареного мяса. Когда он снова тянет ее на себя, то поднимает руки, на которых я тут же насчитываю четыре отчетливых стыка.
Просто броситься на него будет ошибкой. Мне нужно больше узнать о нем. Осматривая стены лабиринта, справа от себя замечаю множество грубо обтесанных выступов. Я не заметил их, когда шел сюда, потому что, скорее всего, их здесь раньше не было. Я молча взбираюсь на один из них и, когда достигаю вершины, падаю вниз на руки, и ползу дальше к краю. Я должен вдавиться в шероховатую поверхность, чтобы не наброситься на него.
На скале я узнаю Анну. Она лежит там, словно на погребальной плите. Ее тело обвязано белой веревкой, кое-где окрашенной темной кровью. Резкие движения-рывки, которые он проделывает руками, идут вразрез с его сшитым ртом и закрытыми глазами.
Я не слишком хорошо вижу, так как нахожусь не очень близко, пока тот крутит узлы и продевает пальцами между ними веревку. Когда он выпрямляется и удовлетворенно обследует свою работу, то бережно опускает руку ей на голову, словно та кукла. Он наклоняется к ее лицу слишком близко, чтобы что-то прошептать на ушко или же поцеловать в щеку. Затем резко поднимает в воздух свои удлиненные руки, и я замечаю, как заострились его пальцы, перед тем как глубоко погрузить их ей в живот.
— Нет, — из моих уст вырывается крик, пока ее тело кукожится, а голова качается из стороны в сторону. Ее глаза сшиты, чтобы она не проливала слез. А рот — чтобы тот не издавал ни единого звука.
Чародей поворачивается лицом. Нет сомнений: он шокирован увиденным, хотя его глаза и сшиты крестиком с помощью черной нити. На лице эти крестцы выглядят почти въевшимися, словно кто-то небрежно мазнул по нему, будучи под кайфом. А из-под стежок глаза выпучились и кровоточат. Когда он был призраком, у него такого не было. Тогда кем же он сейчас стал?
Я внезапно выхватываю нож, на что он рычит с таким звуком, который может издавать только какая-то машина. По его выражению не понятно, то ли он боится, то ли впал в ярость или в бешенство. Из-за ножа он отступает, разворачивается и исчезает в скалах.
Не теряя времени, я с трудом забираюсь на скалу, словно краб, стараясь не выпускать Анну из поля зрения и не желая, чтобы это место проглотило ее точно так же, как это сделало с Джестин. Без всякой грации я достигаю места, где лежит Анна, на плечи и бедро приходится вся моя опора веса. Немного больно, но я знаю, что мое уязвимое место находится в районе живота, которое ощущается как синяк.
— Анна, это я, — не знаю, что еще сказать.
Кажется, мои слова не доходят до нее. Она все еще вырывается, а пальцы по бокам тела жестко дергаются, как кучка хвороста. Затем она резко откидывается назад и становится недвижимым пластом.
Я оглядываюсь по сторонам и перевожу дыхание. В воздухе не чувствую ни аромата, ни каких-либо признаков присутствия Чародея, а тот проход в скале, в который он сиганул, исчез. Это хорошо. Надеюсь, он затеряется среди них как дерьмо, что не тонет. Не знаю, почему мне так кажется, но он не вернется. Хотя и возникает такое чувство, словно это место принадлежит ему. Словно ему здесь настолько удобно, как может быть только собаке, имеющей в своем распоряжении задний двор.
— Анна, — мои пальцы слегка проходятся по веревке, и я перевожу взгляд на атаме.
Если бы она снова забилась в конвульсиях, я бы прекратил ее стенания, освободив. Темная, почти черная кровь заполняет рану на животе, которую ей нанес Чародей, окрашивая веревку, а также белую ткань ее платья. От такого вида мне трудно глотать или даже соображать.
— Анна, не нужно… — я почти сказал, чтобы она не умирала, но это ведь глупо.
Она уже была мертва, когда мы с ней встретились впервые. Сосредоточься, Кас.
А затем, как того я и хотел, веревка разматывается. Она, подобно змее, сползает с тела, словно до этого ее здесь не было, унося с собою пропитавшуюся кровь. Она даже двигается зигзагообразно по ресницам и губам, а затем исчезает, не оставляя после себя никаких впадин. Ее глаза расширены и настороженно наблюдают за мной. Она поднимается на локти и хватает ртом воздух. Смотрит перед собой. В глазах не видно паники или страдания. Они пусты и, кажется, вообще на меня не смотрят. Ее имя. Я должен сказать ее имя. Хоть что-нибудь, но в ней кое-что изменилось, то, что никак не вяжется с ее настоящим обликом. Возникает то самое чувство, когда я впервые увидел ее, спускающуюся с лестницы и одетую в заляпанное кровью платье. Тогда я был в восторге. Не мог даже моргнуть и не боялся ее. Но на этот раз все по-другому: я боюсь, что она не будет прежней. Что она не поймет или не узнает меня. Возможно, где-то в глубине души я боюсь того, что если слишком быстро двинусь к ней, то ее гранитные пальцы тут же протянутся и сожмут мое горло.
Ее уголок рта изгибается:
— Ты не настоящий, — произносит она.
— И ты тоже, — отвечаю я.
Анна еще раз моргает и поворачивается в мою сторону. Как только я заглядываю ей в глаза, то замечаю всплеск паники, но, когда она прокладывает взглядом дорожку от моего живота до груди, в них плещется столько скептицизма и тихой надежды, что единственное, о чем могу думать, так это то, что она — моя девушка, моя девушка, моя девушка. Она останавливается взглядом на подбородке и поднимает руку, не достигая моей рубашки.