Страница 37 из 63
— Я свяжусь с ними, — вклинивается в разговор Гидеон и, когда Джестин переводит на него взгляд, снова произносит эти слова, но теперь более твердо.
За это время он ни разу не смотрит в мою сторону, а только фокусируется на фальшивых ножах, протирая их мягкой тканью, словно они представляют собой некую ценность, перед тем как поместить их обратно в ящик.
— Отдохни, Тесей, — произносит он, предполагая, что мне это нужно.
Вместе с Томасом мы молча сидим на кушетках в комнате на втором этаже. Ему, должно быть, непросто от всего услышанного. Я не виню его за это. Но я не зашел так далеко, чтобы сидеть сложа руки. Она же все еще ждет меня, а я продолжаю слышать ее голос и крики.
— Как думаешь, что Орден планирует дальше делать? — интересуется он.
— Если повезет, поможет нам открыть дверь в ад, — отвечаю я.
Повезет. Ха-ха. Как же. Какая ирония.
— Она сказала, что придется заплатить. Она уверена в этом? Ты хоть имеешь представления, что это значит?
— Нет. Но за такого рода услуги всегда приходится чем-то платить; и ты об этом знаешь. Разве это не то, о чем вы, ведьмы, всегда интересуетесь? Отдавать и получать взамен, удерживая баланс, три курицы за фунт масла?
— Я никогда ничего не говорил о бартерных сделках сельскохозяйственных товаров, — отвечает тот, но слышу, как при этом он улыбается.
Возможно, завтра я отошлю его домой. Прежде чем успею навредить ему или впутать в такое, что считается только моим личным делом.
— Кас?
— Да?
— Думаю, не стоит доверять Джестин.
— Почему? — спрашиваю.
— Потому что, — тихо проговаривает он, — когда она водила над атаме руками, в ее мыслях я увидел сильное желание присвоить его. В тот момент она истинно считала его своим.
Я моргаю. И что с того? — такой была моя тормозящая реакция. Для нее это недостижимое желание. Фантазия. Ведь атаме принадлежит только мне, и так будет всегда.
— Томас?
— Да?
— А ты бы мог определить, какой из них мой атаме?
— Никогда не смог бы, — отвечает он. — Даже если бы прошли миллионы лет.
Глава 18
Мы с Анной сидим за круглым деревянным столом, глядя на приволье длинной зеленой травы, нетронутой лезвиями косилок. Вокруг благоухает бело-желтое цветение сорняков и полевых цветов, которые сбиваются в пучки и переходят в пятнистые участки, но я не ощущаю этого аромата. Мы сидим на крыльце, возможно, ее дома в Викторианском стиле.
— Мне нравится солнце, — говорит она, и, безусловно, тогда этот красивый, ярко-отчетливый луч света обрушивается на траву, превращая ее в серебристое лезвие.
Но я не ощущаю никакого тепла. Вообще ничего не чувствую, как сижу на предполагаемом стуле или скамье, и, если бы я повернул голову посмотреть дальше ее лица, то ничего бы не увидел. Позади нас зияет пустота. Только мысленно я воспроизвожу впечатление о доме. Только мысленно.
— Но это случается так редко, — продолжает она, и я, наконец, вижу ее.
Я меняю ракурс, и вот она снова в поле зрения, но лицо остается в тени. Темные волосы так и лежат на ее плечах, за исключением нескольких отдельных прядей, обвивших горло под натиском ветра. Я тянусь рукой через стол, уверенный, что она не протянется дальше, или в том, что этот чертов стол затеряется в пространственных измерениях, но моя ладонь все же натыкается на плечо, поэтому ощущаю, как между пальцами проскальзывают ее черные холодные волосы. Когда я касаюсь ее, то облегченно вздыхаю. Она в безопасности. Целая и невредимая. Тогда я замечаю лучик солнца, играющий на ее щеках.
— Анна.
— Смотри, — говорит она, улыбаясь.
Теперь на границе поляны появляются деревья. Между их стволами я распознаю силуэт оленя. Темная фигура моргает, и этот жест напоминает мне рисунок, с которого исчезают начерченные древесным углем линии. Затем она растворяется и возле меня оказывается Анна. Слишком близко, как для стола, разделяющего нас. Она боком прижимается ко мне.
— Так выглядит наше будущее? — спрашиваю я.
— Это то, что у нас есть, — отвечает она.
Я опускаю взгляд на ее руку и смахиваю ползающих жуков. Они падают на спины, приземляясь, и шевелят ножками. Я обнимаю ее и целую в плечо, медленно прокладывая себе пусть к изгибу шеи. А жуки, находясь на половицах, тем временем, на глазах превращаются в пустые оболочки. Возле нее я замечаю шесть соединенных туловищем ножек, отдельно валяющихся от жука. Прикасаясь щекой к щеке, я ощущаю комфорт, и у меня возникает жгучее желание остаться здесь навсегда.
— Навсегда, — шепчет Анна. — Но что для этого нужно?
— Что?
— Что для этого нужно? — повторяет она.
— Они? — спрашиваю я, когда она шевелится в моих руках.
Ее тело кажется затверделым, хотя суставы и расслабленны. Когда она с шумом ступает по земле, я понимаю, что это уже не она, а просто деревянная марионетка, одетая в платье из серой бумаги. Ее лицо изображено пустым и обделено выразительными чертами, но на нем глубоко высечено одно лишь слово.
ОРДЕН.
Я просыпаюсь, ощущая на своем плече руку Томаса, и понимаю, что свисаю с кровати.
— Как ты, чувак?
— Приснился кошмар, — бормочу я. — Как-то мне не по себе.
— Не по себе? — Томас хватается за край моего одеяла. — Я даже не знаю, ты так вспотел. Принесу тебе стакан воды.
Я приподнимаюсь и включаю настольную лампу.
— Нет. Не нужно. Со мной все в порядке, — но это далеко не так, и по выражению его лица становится все ясно. Я бы не прочь сейчас посыпать ругательствами, закричать или сделать все это одновременно.
— Тебе приснилась Анна?
— Она всегда мне снится, — Томас молчит, в то время как я опускаю взгляд.
Это был всего лишь сон. Кошмар, который сопровождал меня почти всю жизнь. Ничего не значащий. Определенно. Анна ничего не знает об Ордене, она вообще ни о чем не знает. Все, что она видит или ощущает — лишь боль. Размышления о ней, запертой в клетке наедине с Чародеем и его разрушительной силой, заставляют меня желать крушить налево и направо, пока не начну испытывать боль. Она страдала из-за проклятия десятилетиями и оставалась в полном одиночестве, и это травмировало её. А что я буду делать, если к тому времени, как туда попаду, она не узнает меня или, возможно, даже себя? Как я поступлю, если она окажется уже не человеком?
Что для этого нужно? Поторговаться? Так я сделаю это. Я бы…я бы….
— Эй, — резко обрывает мое молчание Томас, — Этого не случится. Мы ей поможем. Обещаю, — он протягивает руку, встряхивая меня. — Не забивай дурным голову, — он выдает что-то вроде улыбки. — И не размышляй так громко. У меня от этого голова трещит по швам.
Я смотрю на него. Волосы с одной стороны выглядят гладкими, а с другой — торчат в разные стороны. Он похож на персонажа из фильма Саблезубый[45]. Но когда он обещает, что у нас все получится, то выглядит при этом вполне серьезным. Он боится, рассуждая так; можно сказать, уже практически обмочился в штаны. Но Томас всегда такой. Важно лишь то, что такой вид страха — распространенное явление. Когда придет время, он не станет для него преградой, потому что в душе Томас остается храбрым малым.
— Ты единственный, кто всегда был рядом со мной, — говорю я. — Почему?
Он пожимает плечами.
— Я не могу говорить за остальных. Но…Анна — твоя.
Затем снова пожимает плечами.
— Ты знаешь, что заботишься о ней? Она очень важна для тебя. Послушай, — он проводит рукой по лицу, а затем запускает в взъерошенные волосы, — если бы это была…была Кармел, я бы сделал тоже самое. Поэтому жду от тебя ответной помощи.
— Мне жаль, что так получилось с Кармел, — говорю я, пока он продолжает ерошить волосы.
— Думаю, я не успел заметить, как все уже закончилось. Хотя должен был бы. Словно я обязан был понять, что она действительно…, - он замолкает и грустно улыбается.
45
«Саблезубый» (англ. Sabretooth) — американский телефильм ужасов. Впервые был показан на кабельном телеканале Sci-Fi Cha