Страница 86 из 94
Но, разумеется, описания своего времяпрепровождения 14 декабря, данные на следствии двумя подполковниками, — это внешность, поверхность. А что было в душе у мудрецов и прожектеров Батенкова и Штейнгеля, отчаянных политических мечтателей и боевых офицеров, когда они слышали стрельбу у Сената?
Потом, в крепостных казематах, у них не было и того утешения, что они рискнули, испытали судьбу, вырвались в историю из тупика, в который их загоняли…
В отличие от Якубовича и несмотря на свой фактический отказ выполнить обязательства, взятые накануне, Булатов действовать собирался.
Первое действие — разрушение плана Трубецкого — удалось само собой. Но это была негативная часть контрплана. Надо было затем приступать к части позитивной.
Уехав около девяти от Рылеева, Булатов заехал к братьям. «Вижу, что брат мой, лейб-гренадер, собирается в полк к присяге. Я отзываю его в другую комнату и прошу, чтобы он нашел Сутгофа и сказал бы ему, чтобы он моего имени не упоминал ни в коем случае». Потом полковник поехал проститься с дочерьми и благословить их. Было около десяти часов.
«Я поехал к Якубовичу. Подъезжая к подъезду, встретил его выходящим из дому. Он имел намерение куда-то заехать; мы назначили место, где нам съехаться: на Английской набережной или на бульваре (то есть рядом с Сенатской площадью. — Я. Г.). Заехал еще раз в комендантскую канцелярию, но опять не застал его превосходительства дома; поехал отыскивать Якубовича и, я думаю, раза три объехал Петровскую площадь и Якубовича не видал и уехал домой. Потом, как я все свои вещи отправил в полк и славное свое оружие, то и жалел очень, что не имел при себе ничего для защиты себя. Брат мой сказал мне, что присяга кончена, как вдруг вызвался на этот раз мне сделать услугу, и как он заказывал пистолеты мастеру Кноту, и я просил его заехать купить мне кинжал.
Он отправился, а я уехал опять на Петровскую площадь искать Якубовича. Сделав круга два и не найдя, я возвратился опять домой (надо помнить, что дом Булатова находился на Исаакиевской площади и каждая поездка к Сенату занимала несколько минут. — Я. Г.); дожидаясь возвращения брата, полагал, что все кончено… Я приказал моему камердинеру прощальные мои письма сжечь, а сам, переодевшись, думал отправиться на целый день к детям. Идя Артиллерийскою площадью и выйдя на Шестилавочную улицу, услышал я выстрел…» Шестилавочная улица (нынешняя улица Маяковского) была достаточно далеко от Сената, и если Булатов там, за Литейным, слышал стрельбу, то стрельба была основательная. Это были первые выстрелы дня — в момент ранения Милорадовича, и, стало быть, время подходило к половине первого. (Тот факт, что Булатов услышал эти выстрелы в таком отдалении от площади, безусловно доказывает, что в Гвардейском экипаже они должны были прогреметь очень явственно.) «…Взял на бирже извозчика и поехал на Петровскую площадь, дабы узнать, не там ли Якубович. Выехав на площадь со стороны дома Лобанова-Ростовского и подъезжая к углу бульвара, остановился, велел извозчику подождать, а сам вышел на самую площадь, чтобы посмотреть, какого полку партия действует — две роты московские. (И здесь, и далее Булатов подсознательно приуменьшает количество вышедших войск. — Я. Г.) Я выходил на площадь; не знаю, по ком было сделано несколько выстрелов, и пуля или две просвистели мимо меня…» (Странно, конечно, что он не видел Николая, но император время от времени уезжал на бульвар.)
Булатов понял, что восстание началось. И он сделал то, что утром сделали Оболенский, Рылеев и Пущин, — отправился в объезд полков. Он искал казармы экипажа, но, очевидно, не нашел. Побывал около Измайловского полка — там все было тихо. Поехал в Московский полк и получил подтверждение, что часть полка ушла на площадь. Тогда он опять поехал к дочерям. Там «выпил рюмку вина или наливки, съел кусочек хлеба и поехал домой. Подъезжая к дому (Исаакиевская площадь. — Я. Г.), вижу, что артиллеристы хлопочут». Было от половины третьего до трех часов. Булатов почувствовал, что приближается решающий момент. Якубович был неуловим. Они несколько раз оказывались в первую Половину дня, когда Булатов кружил возле Сенатской площади, в какой-нибудь сотне шагов друг от друга — но не встречались. Якубович, увлеченный своей новой ролью посредника, забыл о назначенном месте встречи.
Булатов оценил ситуацию — утренней акцией Трубецкой оказался устранен, план его разрушен. Теперь можно было бы перехватить верховное руководство и повести игру по своему плану. А судя по отдельным проговоркам, он у Булатова был. Возможно, они обсуждали план с Якубовичем. Но для действий нужна была сила. Нужны были полки, а не только московские роты…
Булатов завернул домой. «Я, войдя в комнаты, велел дать себе одеться (в прошлый приезд он переоделся в повседневную форму, чтобы ехать к детям, теперь, стало быть, снова надевал парадную. — Я. Г.), увидел брата и попросил его о пистолетах; брат долго колебался, но я сказал ему: «Любезный друг, подумай, чтобы я посягнул на чью-нибудь жизнь; ты можешь быть уверен, и что кроме как на самого себя, ни один пистолет употреблен не будет». Брат жалел меня, но зарядил пистолеты, ибо они были со шпелером; я не умел их зарядить, да к тому же я торопился одеться. Я приказал оседлать себе подручную лошадь и, быв совершенно готов, взял заряженные пистолеты, один из них и кинжал я спрятал за пазуху, другой — в карман. Прощаясь очень хладнокровно с моим братом Александром, имел несчастие похвастать брату моему, что если я буду в действии, то и у нас явятся Бруты и Риеги, а может быть, и превзойдут тех революционистов; имена сии я не так хорошо знал по их деяниям, как по беспрестанным произношениям меньшого брата моего (Булатов не догадывался, что его брат «беспрестанно» цитирует стихи Рылеева. — Я. Г.)…»
Как видим, Булатов, снаряжался в бой. Причем оседланная лошадь есть свидетельство его намерений возглавить войска. «Выйдя из дому, сел я в сани, а на лошадь велел сесть человеку и ехать за мной. Артиллерия пошла вперед (около трех часов, артиллерия подтягивалась к площади, а одна батарея выходила на позиции для стрельбы. — Я. Г.), а я велел везти себя по набережной единственно для того, чтобы увидеть лейб-гренадер и предостеречь Сутгофа, что он обманут…» В рассказе Булатова среди чистейшей откровенности вдруг попадаются наивные хитрости измученного человека. Ну зачем было вооружаться, седлать коня, говорить о Бруте и Риеге, чтобы отправиться предупреждать Сутгофа? Абсурд. Булатов собирался возглавить лейб-гренадер, коль скоро они выступят. «…Подъезжая к Гагаринской пристани или, кажется, у Мраморного дворца спросил я: «Прошли ли лейб-гренадеры?» Мне отвечали: «Давно уже». — «Досадно», — сказал я».
Он слишком долго искал Якубовича и колебался. Тысяча двести пятьдесят лейб-гренадер Сутгофа и Панова — большая сила! — прошли задолго до того, как Булатов решился. И он снова двинулся в сторону Сената. «Приехав к Зимнему дворцу, увидя войска, я начал рассуждать и в мыслях своих делать планы движения… Я долго ездил по Дворцовой площади, встречал довольно знакомых и видел много генералов, со всеми кланялся и потихоньку поехал далее. Слышу крики «Ура!». Это измайловские, которые должны быть, по уверению Рылеева, все на их стороне, и, следовательно, во всем — обман; об Якубовиче я знал, что он тоже не будет действовать по сделанному нами условию и по слову дожидаться меня… В это время вижу я государя императора. Мне очень понравилось его мужество; был очень близко его и даже не далее шести шагов, имея при себе кинжал и пару пистолетов. Я ездил, рассуждал и очень жалел, что я не могу быть ему полезен. Обратился к собранию вечера 12 числа, где было положено для пользы отечества или, лучше сказать, партии заговорщиков убить государя. Я был подле него и совершенно был спокоен и судил, что попал не в свою компанию».
Так он и простоял больше часа возле площади, пока не ударили орудия. Он по-прежнему был уверен, что если бы он командовал восставшими, то все пошло бы по-иному: «Итак, хотя гнусное дело быть заговорщиком, но если бы они не обманули меня числом войск и открыли бы видимую пользу отечеству и русскому народу, я сдержал бы свое слово и тогда было бы труднее рассеять партию».