Звуковой барьер

какого-нибудь случайного театрального бродяги; он не перебивал, не поправлял и не

переспрашивал, а просто и честно слушал. А если рассказчик вступал с ним в разговор, то

он видел и другое - этот захолустный медведь имеет свои суждения. Так, например, он

очень здраво судил, почему трагический актер театра "Лебедь" Эдуард Аллен хуже, крикливее актера театра "Глобус" Ричарда Бербеджа, а ныне преуспевающий комик Аримн

недостоин даже развязать ремня на башмаке чудного, нежного Тарльтона, умершего десять

лет тому назад. Так, по крайней мере, прибавлял он, говорит мистер Шекспир, его кум и

близкий приятель. И, услышав наконец про такого кума, чрезмерно прыткий рассказчик (а

по совести сказать, какой актер не чрезмерно прыток в кабачке за пять дней пути от

Лондона?) начинал сбиваться, мекать, а потом и совсем замолкал. А вечером хозяин

говорил своей жене - спокойной и ласковой ко всем Джен: "Враль изрядный, но актер, кажется, неплохой", или: "Умен-то он умен, да толку-то что? Ведь в театре не за ум деньги

платят", или (со вздохом): "Ну что ж, лет десять тому назад и эта ветряная мельница чего-

то стоила", - и молоденькая Джен смеялась. Она вообще на людях много и охотно

смеялась, и смех ее был просто необходим завсегдатаям трактира "Золотая корона". Ведь

иначе было бы просто невыносимо думать, что она живет с этим Волком уже восемь лет и

имеет от него двоих детей.

Вот этот Волк и стоял сейчас перед Шекспиром.

- Здравствуйте, мистер Шекспир, - сказал хозяин, делая вид, что улыбается. - А мы

позавчера как раз вспоминали про вас.

Они пожали друг другу руки.

- Вы меня только позавчера вспоминали, мистер Джемс, - ласково, но с сердцем сказал

Шекспир, а я вас все эти пять дней непрерывно вспоминаю! Да что, в самом деле? -

продолжал он, разводя руками. - Выезжал я из Лондона в дождь, и вот как промок на

мосту, так и до сих пор не обсушился. В гостиницах все дрова мокрые, а камины дымят! И

что они только летом смотрели, не знаю! Ну нет, любезные, говорю, нет! Мистер Джемс в

Оксфорде отлично знает, что делает, когда выписывает печника из самого Лондона, - вот

уж у него обсушишься!

На лице хозяина появилось опять какое-то подобие улыбки, хотя, может, он просто

пожевал губами.

- Благодарю вас, мистер Виллиам, - сказал он очень любезно. - Очень рад, что мы - я и

Джен сумели вам угодить. Моя супруга все время напоминала про вас. Крестника-то

вашего нет. Вам, наверно, сказали?

- Нет! - быстро отозвался Шекспир. - Я ведь никого еще не видел. А что, разве...

- Так нету, нету, - уехал с матерью к бабушке. Ничего, пусть потормошит стариков, правда? - Он посмотрел на Шекспира. - А вы все еще не хотите стареть. Все такой же

красавец!

- Ну да, а виски? - мотнул головой Шекспир. - Виски-то все белые! Нет, мистер

Джемс, что уж тут нам говорить про нашу красоту. .

- Такой же красавец, такой же красавец! безапелляционно повторил хозяин и отпустил

его руку. - Ну, наверно, хотите умыться и отдохнуть с дороги? Идемте, - как раз ваша

комната свободна!

Они прошли коридор и стали подниматься по лестнице.

- И ведь ни одна ступенька не качнется, - похвалил Шекспир.

- А у меня в доме ничего не шатается, мистер Виллиам, - ответил Волк, мельком

взглянув на Шекспира. - У меня все крепко, - продолжал он с нажимом, - и дом, и двор, и

потому что я за этим смотрю по-хозяйски, я...

И тут вдруг Шекспир приглушенно вскрикнул, выпрямился и, конечно, упал бы, если

бы хозяин вовремя не успел подхватить его за спину.

- Ну-ну! - сказал Волк, удерживая в руках его тело. - Ничего, ничего! Ну-ка, сядьте на

ступеньки.

Закинутое назад полное лицо Шекспира полиловело, а на висках, как пиявки, вздулись

извилистые черные жилки. Он все хотел что-то сказать, но челюсть его отваливалась и

отваливалась, и изо рта лезли длинные ленты слюны. Волк стоял, держал его за плечи и

говорил:

- Ничего, ничего. Сейчас все пройдет!

Но как будто огромное деревянное колесо шло по телу гостя, давило грудь, ломало

ребра, и он все выгибался и выгибался под его страшной тяжестью, задыхался и ловил

руками воздух. Так продолжалось минут пять.

Наконец Шекспир облегченно вздохнул, открыл и закрыл глаза и встал. Потом

дрожащей еще рукой вынул платок и обтер лицо.

- Извините, - сказал он пересохшим, но уже бодрым голосом, - я вас испугал. Вот так

накатит иногда на меня...

Губы у него мелко дрожали, а по щекам бежали слезы.

Хозяин, не отвечая, молча взял Шекспира за плечи и повел. Довел до кровати и,

сбрасывая одеяло, сказал:

- Ложитесь! - Шекспир что-то медлил. - Да ложитесь как есть. Я все сделаю.

Он положил его, ловко стянул с него сапоги со шпорами и поставил возле изголовья.

Потом подвинул стул и сел. Шекспир лежал, смотрел на него и улыбался. Он чувствовал

себя очень сконфуженным, как будто его кто уличил во вранье.

- Как же вы ехали? - спросил тихо Волк, помолчав.

- Да вот так и ехал! - ответил Шекспир.

Волк покачал головой и с минуту смотрел на него, что-то соображая. Сзади скрипнула

дверь. Толстая, трепаная девка заглянула в комнату и деликатно хмыкнула.

- Что ты? - спросил ее Волк, не оборачиваясь.

Девка опять хмыкнула и пошаркала ногой по полу.

- А это раньше надо было, - сказал хозяин спокойно. - Убирайся. Ну а играли вы как

же?

Шекспир молчал.

Хозяин встал.

- Так, может, обед вам принести сюда?

Шекспир кивнул головой.

- Но без вина? Без вина, конечно! После припадка пить нельзя. Да и вообще - вы свое

уже отпили, правда? Ну и женщины, конечно, тоже нельзя. Помните смерть Рафаэля? Умер

на чужой кровати. Ну, если и с вами что-нибудь случится, что же мне тогда за вас Джен-то

скажет? Нет уж, отца крестного надо беречь и беречь. А случайная женщина и случайная

смерть - две родные сестры. Так-то, мистер Виллиам.

Волк ушел, а он лежал на кровати и думал. Мысли налетали на него и сразу

обхватывали всего, как ветер шумящую листву. Сперва он думал: "Надо обязательно

добраться до дома и позвать нотариуса. А то она и своей свадебной кровати не увидит!

Бедная моя старуха! А что ты хорошего еще видела в своей жизни? Одну ругань!"

Потом: "Ну а до этого, конечно, еще далеко, лет на пять меня хватит. А все-таки надо

позаботиться загодя".

Так прошел час, а он все лежал на кровати и смотрел на потолок, мысли по-прежнему

захватывали его; как всегда, это был бессвязный вихрь - одного, другого, третьего, - все

без начала и конца.

Он думал еще:

"Питер прав, нужно же было мне скакать сломя голову неведомо зачем!"

(Джен хотел видеть, Джен хотел видеть, Джен хотел видеть - вот и скакал.)

"... Полежу еще немного и спущусь. "Без вина, конечно!" А вот выпью при тебе целую

кварту, тогда ты прикусишь язык".

(Спускайся не спускайся, Джен-то нет...)

"Двойной родственник... смерть Рафаэля...

Ах, Волк! Хитрейшая бестия он, скажу вам по совести. Почему он, когда ему

рассказывают, сидит и молчит и никогда ничего не спросит? Потому что он знает: ври не

ври, а все равно скажешь правду. Но я-то не из таких! Бросай не бросай мне червяка, я на

него не клюну, помни это, пожалуйста. ... Смерть Рафаэля... А что, если я с этой самой

кровати и явлюсь в царство небесное? О, тогда я буду полон всеми смертными грехами, и

сегодня прибавится еще новый (не бойся, сегодня ничего не прибавится - ее-то нет!). Я

скажу тогда: Господи, конечно, я большой грешник, но, сказать по совести, корень всех

моих грехов - моя женитьба. Все, что есть нехорошего, мелкого в моей жизни - все